Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

– Вот как? – В растерянности Уилл неловко зашаркал ногами по холодным плиткам пола.

– Вы ведь не против прогуляться? – внезапно воскликнул доктор и, обежав вокруг стола, направился прямиком к двери, не дожидаясь согласия Уилла. Блезе немедленно ткнул Уилла в спину, побуждая следовать за Шефом. – Невозможно усидеть за столом в такой прекрасный денек, верно?

Так и не поняв, что происходит, Уилл снова оказался в холле. Ему пришлось прибавить шагу, чтобы нагнать стремительного пророка здоровья; Блезе, родственная Шефу душа, ни на шаг не отставал от начальника. Они миновали холл, доктор на ходу кивал то одному пациенту, то другому, озабоченно качал головой, белые фалды его халата энергично развевались. Он молча направлялся к выходу у северного торца здания. К тому времени, как они добрались до двери, Уилл засомневался, помнит ли доктор о его существовании. Лайтбоди был сильно озадачен. Что бы могло значить это вступление – «Я собирался говорить не о вас»?

Блезг распахнул дверь, и в следующий миг они оказались посреди легких ароматов весны, цветущих растений, пробуждающегося мира. Отзвуки мелодий Сузы еще витали в воздухе.

– Итак, – рявкнул доктор, резко оборачиваясь к Уиллу, – вероятно, вы уже догадались, о чем пойдет речь?

Уилл понятия не имел. Но внезапная искра озарения вспыхнула у него за грудиной, мячиком для пинг-понга ударила в мозг и срикошетила на язык:

– Эл… Элеонора? – еле выговорил он.

– Да, боюсь, что именно так, – прокудахтал доктор, сумрачно качая головой. Он прочно стоял, упираясь стопами в траву. Уилл похолодел от страха.

– Однако пойдемте, будем беседовать как перипатетики, – продолжал доктор, осторожно добавляя к своему голосу капельку бодрости. – Будем стимулировать кровообращение, разомнем ноги – да?

И они двинулись в путь; рука доктора крепко придерживала Уилла за локоть, словно ведя его в кружении какого-то ритуального танца. Они обошли цветочные клумбы, прошли мимо пациентов на костылях и в креслах-каталках, оглянулись вслед симпатичной молодой сестре, которая, заколов повыше юбку, проехала на велосипеде.

– Боюсь, у вашей жены серьезные проблемы, – произнес наконец доктор, решительно развернувшись лицом к Уиллу.

Уилл не выдержал удара. Он отшатнулся, каблуки его туфель глубоко ушли в землю.

– Что это значит? – прохрипел он. – Вы хотите сказать, что ей… что ей хуже?

Доктор тоже остановился, продолжая, однако, сгибать колени и двигать плечами, маршируя на одном месте. Блезе, закованный в сталь и хранящий молчание, стоял рядом.

– Господи боже ты мой! – взорвался доктор. – Неужто вы слепы? Речь идет о вашей жене, сэр! И вы хотите сказать, что до сих пор ничего не замечали?

– Она… она стала терять в весе, но я думал, это входит в программу, такая диета…

– А! – сплюнул доктор, по-прежнему высоко вскидывая ноги и ритмично работая диафрагмой – глубокий вдох, в легкие поступает чистый целительный воздух.

– Я ничего подобного не предписывал. Или вы полагаете, что я умышленно морю пациентов голодом? – Не дожидаясь ответа, доктор продолжал: – Она лечит себя голоданием. По собственной инициативе. Как будто вдруг сделалась врачом, как будто прошла практику в Бельвю и наставила уже десятки тысяч страждущих на путь здоровья и процветания, как будто все это, – одним жестом он охватил и здание, и прилегавшие к нему угодья, огромное налаженное предприятие по производству здоровья, – как будто все это – шутка, мираж. Что вы на это скажете, сэр? Это ваша жена!

Уилл не знал, что ответить. Разумеется, Элеонора приехала в Бэттл-Крик: с целью прибавить в весе, а не похудеть. Но, учитывая, какой пищей здесь кормят, можно ли винить ее за голодную забастовку?

– Это очень серьезно?

– Серьезно! – взорвался коротышка, задыхаясь от возмущения, словно бородой подавился. Он дважды повернулся вокруг собственной оси, как борец, уворачивающийся от противника.

– Это еще не самое худшее. Дело обстоит гораздо серьезнее, чем вы можете себе вообразить. Лечебное голодание может в определенных случаях принести пользу – разумеется, если оно предписано врачом и проходит под строжайшим медицинским контролем. Но мало этого – ваша жена, по-видимому, пустилась во все тяжкие, – Келлог сделал паузу, скосил глаза, изогнул уголки губ. – Она консультируется у некоего лица, не принадлежащего к штату Санатория.

Тут Уилл припомнил особняк в стиле Тюдор, человека, отворившего дверь, его усы и монокль.

– Да, я знаю, – пробормотал он.

Это признание повергло доктора в шок. Губы его беззвучно шевелились. Уилл видел, как на физиологическом челе проступают бисеринки пота.

– Вы знали?! – повторил его слова доктор.

Высоко над головой тучка набежала на солнце. Уилл кивнул.

– Этот человек шарлатан! – заорал доктор Келлог. – Обманщик. Он опасен. Он именует себя доктором – как бишь его зовут, Блезе?

– Шпицфогель, Шеф!

– Шпицфогель! – Доктор попробовал это имя на вкус и отверг, как несвежую пищу. На благородных висках вздулись жилы, всезрящие очи метали молнии. – Вам известно, чем этот человек с ней занимается? Вы имеете хоть малейшее представление? Или вам и дела нет до собственной жены?

Уилл встревожился. Речь шла о чем-то анти-Санаторном, чувственном, о высвобождении первичных инстинктов – только это могло довести Великого Целителя до подобного состояния.

– Мне… есть дело до моей жены, – с трудом промямлил он. – Так что же? Что этот человек… – он с трудом выдавливал из себя слова. Остаток фразы он проглотил одним махом, словно стакан воды в палящий зной. – Чем он с ней занимается?

– Мануальная терапия, – презрительно выговорил доктор. – Die Handhabung Therapeutik. – Это иностранное название прозвучало как нечто гадостное, совершенно омерзительное. – Он массирует ее матку.

Уилл не сразу постиг смысл его слов. Массирует матку? Что это значит, во имя Господа? Он начал соображать: матка Элеоноры, то интимное место, касаться которого смеет только муж, только он один… Да нет, это немыслимо! Уилл испытал острый стыд. Лицо его залилось краской.

– Вот что происходит с вашей женой! – подчеркнул доктор. – Именно к этому приводят попытки самолечения. Вот что получается, когда пациенты воображают, что знают больше, чем лучшие медицинские умы современности, когда они отваживаются сами заниматься своим здоровьем! – Какое-то новое выражение проступило теперь на лице Шефа, выражение, весьма напоминающее злорадство. Он прищелкнул пальцами:

– Блезе!

Уилл почти не обратил внимания на секретаря, выступившего вперед с какой-то матерчатой сумкой в руках. Он смутно припоминал, что секретарь всю дорогу нес эту сумку с собой. И вдруг Уилл провалился в бездну: из сумки Блезе извлек столь знакомое приспособление – электрический пояс. Хотя аппарат по-прежнему был в прекрасном состоянии, было отчетливо видно, что им немало пользовались. Следом Блезе предъявил и прилагавшийся к поясу суспензорий для гениталий.

Оба – и доктор, и его прислужник, – сложив руки на груди, испепеляли Уилла взглядом. Прошла секунда, потянулась вторая.

– Сестра Блотал нашла это у вас под кроватью, сэр, – пояснил наконец доктор. – Что вы можете сказать в свое оправдание?

Уилл повесил голову. Он мог думать только об Элеоноре, об Элеоноре и Беджере, об Элеоноре и псевдовраче, об Элеоноре и ее… матке!

Доктор подступил ближе, размахивая Гейдельбергским поясом и грозно отчеканивая каждое слово:

– Вот оборотная сторона моего ремесла! – гремел он. – Вот из-за чего ваша жена сейчас подвергается смертельной угрозе. Попытки самолечения! Слушаете любого болтуна и мошенника, который пожелает вас обмануть! Следуете самому низменному и жалкому из плотских желаний! Разве вам не известно, что это приспособление может вас убить? Разве вы не осознаете, как тяжко вы больны? Чтобы человек в вашем состоянии… – Искреннее изумление помешало Келлогу договорить. – Даже однократное извержение семени может оказаться для вас роковым. Но что меня больше всего поражает – вы втайне пытаетесь укрепить свои репродуктивные органы в тот самый момент, когда ваша жена оказалась в ужасной беде именно из-за этих самых органов!

Хотя Уилл не мог вполне постичь логику этой речи, он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Такого унижения ему никогда еще не доводилось переносить. Он продолжал тупо глядеть в отражавшие свет очки доктора.

Целитель, будто угадав его помыслы, вновь железкой хваткой придержал Уилла за руку.

– Я ничем не могу ей помочь, – произнес он тихим, очень серьезным голосом. – Я всего лишь врач, а не муж. Говорю вам, сэр, говорю вам от всего сердца: позаботьтесь о вашей жене.

Элеоноры в ее комнате не было. Не обнаружилось ее ни в пальмовом саду, ни в женском гимнастическом зале. Уилл носился вверх и вниз по лестнице, стучал в десятки дверей. Никто не видел его жену. Пылая возмущением, чувствуя боль в сердце, Уилл вышел к обеду пораньше, надеясь застать Элеонору в столовой. Он просидел там два часа, выслушивая повесть Харт-Джонса о повадках птиц, обитающих в Озерном Крае, где тот родился и вырос, на горе всем, кто оказался в пределах досягаемости этого громогласного рассказчика. Ни Элеонора, ни Беджер так и не пришли.