Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

Этот ход мог устроить сборщика налогов, но никак не сестру Уайт. В один прекрасный день она сообщила с церковной кафедры об очередном видении, указавшем, что и Господь тоже недоволен таким поворотом событий. «Санаторий сделался приютом безбожников, – провозгласила она. – Там поддерживают „эволюционное" учение и ставят доллар выше миссии христианского милосердия. Гнев Господень пробудился и не угаснет». Сестре Уайт привиделся всесокрушающий меч, обрушившийся на Бэттл-Крик, и то был меч огненный.

В самом деле, пророческое видение. В июле 1898-го огонь поглотил принадлежавшую доктору «Компанию Здоровой Пищи», в следующем году пламя столь же непонятного происхождения уничтожило завод входящей в концерн Келлога пищевой компании «Санитас». За этим последовал пожар Санатория. Отстраивая Санаторий заново (старейшины адвентистов представления не имели, сколько у доктора приверженцев и как широко они открывают для него свои кошельки), Келлог должен был вытерпеть обрушившийся на него поток предостережений, пророчеств и слухов о грядущей каре Господней, порожденных распаленным воображением сестры Уайт. На этот раз он возводил здание из камня, и все же хозяйственные пристройки, вместе с обрабатываемыми пылесосом коровами, таинственным образом пали жертвой огненной стихии менее чем через год после этого события. Доктор Келлог ни на миг не сомневался в истинном виновнике всех этих несчастий.

Ни на миг – до этой самой минуты.

Нет, нет! Сам того не сознавая, он покачал головой. Джордж не был способен на такое – в четырнадцать-то лет. Всему виной Элен Уайт. Эти отвратительные проповедники, шарлатаны, способные спровоцировать наиболее невежественные слои общества на что угодно. Ее приверженцы, по большей части простые крестьяне, могли пойти на все, лишь бы увидеть, как воплотилось Божье пророчество. Но нельзя забывать и о том, что в тот год с Джорджем опять начались проблемы – больше обычного. Отрочество стесняло его, будто костюм, из которого он давно вырос.

Прежде всего он отказался есть. Вбил себе в голову, что больше ничего в рот не возьмет – без причины, без какого-либо объяснения. Проснулся поутру однажды осенью, сел за стол вместе с остальными детьми и даже не притронулся к своей тарелке. Сестры давно научились улаживать такие ситуации, и доктор никогда бы и не узнал об этом происшествии, если бы не некоторые особые обстоятельства. Как правило, они с Эллой принимали пищу на своей половине дома, поскольку перегруженное расписание доктора не позволяло ему садиться за стол вместе с детьми – ив любом случае он предпочел бы этого не делать, поскольку находил ребяческие привычки – есть обеими руками, исподтишка утираться рукавом, подчас пускать слюни – весьма вредными для собственного пищеварения. Но в тот момент (осень 1901 года, за несколько месяцев до пожара) доктор экспериментировал с несколькими новыми видами пищи и завел обыкновение заходить в детскую столовую в обеденный час, чтобы проследить, придутся ли детям по вкусу эти блюда.

Это был период кускуса из кольраби. Доктор пытался получить из манной крупы и волокнистого овоща смесь, которую, как и изобретенный им состав для готовых завтраков, можно было бы дважды прожарить и после удаления влаги насытить декстрином для лучшего хранения и к вящей пользе для желудка. Детям пришлось отведать эту пищу в виде кашицы, но, к сожалению, кольраби придавала получившейся массе странный зеленоватый оттенок и привкус сырой земли, нестерпимый даже для самых послушных из его воспитанников. В следующие разы этот продукт подавали то в виде вафель, то в виде протертого овощного супа, размалывали его и посыпали им вместо отрубей салат латук, соединяли с баклажанной икрой в овощное рагу. В тот вечер по совету доктора кухарка завернула кольраби в лепешки из протозы и подала их на закуску под соусом из йогурта и овощного маринада.

Когда доктор вошел в комнату, дети дружно подняли глаза, воскликнув: «Добрый вечер, папа». Доктор жестом велел им вернуться к еде, сам же устроился в уголке, развернул газету и притворился, будто читает – пусть дети ведут себя естественно. На самом Келлог самую малость наклонял голову набок, и ни одно движение, шевеление губ, гримаса или улыбка не ускользали от него. Он следил за движением вилок, за прилежно флетчерующими челюстями, следил, как подымаются и опускаются кадыки. Старшие дети добросовестно приняли позу, рекомендованную на время принятия пищи, и соблюдали предписанное молчание, доедая закуску и терпеливо ожидая супа «Санитер-рапин». На десерт им полагался крыжовник, запеченный с маисом. Малышам употребление вилок и соблюдение приличных манер, как и следовало ожидать, давалось с большим трудом, но для того и сидели за столом сестры, чтобы помогать своим воспитанникам. В целом новое блюдо, по-видимому, вполне понравилось.

И только один Джордж отказался есть. Он сидел неподвижно, уставившись на тарелку, будто застыл в трансе. Ханна Мартин, няня Джорджа с момента его появления в доме в шестилетнем возрасте, вероятно самый близкий ему человек, наклонилась к мальчику и спросила, в чем дело. Подросток угрюмо молчал. Доктор наблюдал за ними, прикрываясь газетой. Левую щеку начал подергивать нервный тик. Ох уж этот Джордж!

Лицо мальчика превратилось в маленькое затвердевшее зернышко ненависти. Ханна Мартин обнимала его, бормоча ласковые слова и уговоры. Джордж не отвечал. Это продолжалось несколько минут. Наконец доктор сердито сложил свою газету и заговорил.

– Джордж! – строгим голосом окликнул он, и дети подняли от тарелок невинные личики. Все вилки замерли в воздухе. – В чем дело?

Никакой реакции.

– Джордж Келлог! – резко повторил доктор, сдерживая желание вскочить на ноги. – Я к тебе обращаюсь! В чем дело?

Ханна Мартин, выпрямившись, испуганно поглядела на Шефа:

– Мне… мне кажется, ему не по себе, сэр…

Доктор Келлог в глубине души проклинал мальчишку. Тупое, несгибаемое, ребячливое упрямство. Он просто родился нигилистом. Но в том-то вся и беда: подобная позиция слишком соблазнительна для других. Позволь Джорджу безнаказанно нарушить правила, за ним последуют остальные ребята, и воцарится полная анархия. Доктор сосредоточил взгляд на обезьяньих ушах мальчика, на его клинообразной голове, окруженной неровно подстриженными волосами. Очевидно, мальчишка сам взялся за ножницы и изуродовал безукоризненную прическу, которую делал ему дважды в месяц парикмахер Санатория. Доктор с трудом подавил вспышку ярости. Как случилось, что в его жизнь вошел этот отброс человеческий? По-прежнему не вставая с места, Келлог обратился непосредственно к сестре:

– Наверное, мне следует осмотреть его, если ему не по себе? Или просто дать ему слабительное?

Ханна Мартин ничего не ответила. Джордж сидел неподвижно. Дети затаили дыхание.

Наконец доктор со вздохом поднялся на ноги, отложил газету и прошел вдоль всего стола, остановившись за спиной у подростка.

– Итак, Джордж, – заговорил он, кладя руку мальчику на плечо. Ханка Мартин побледнела, дети замерли в ужасе перед надвигающейся катастрофой. – Что мы предпочтем? Каломель? Касторку? Или мы прекратим эту комедию и примемся за еду?

Джордж съежился, словно прячась в себя. Казалось, прикосновение Келлога, словно кислота, прожигает ему кожу. Все глаза уставились на ослушника. В доме воцарилась полная, нерушимая тишина. Медленно-медленно, небольшими рывками, маленький острый подбородок поднялся, достиг уровня плеч, и черные провалы глаз уставились на доктора.

– Еда?! – будто выплюнул Джордж. – Это вы называете едой?

Доктора как током ударило. Он едва удержал свою руку, едва не врезал по крошечной физиономии заморыша со всей пробужденной гневом силой мышц.

Но Джордж еще не все высказал, отнюдь не все.

– Мяса и картошки, вот чего мы хотим, – заорал он. Ломающийся голос подростка перешел в визг, он повернулся к доктору спиной, словно забыв о его существовании, и бросил яростный, насмешливый, торжествующий взгляд на своих приемных братьев и сестер.

– Мяса и картошки! – снова завопил он, хватая вилку и отбивая такт по тарелке. – Мяса и картошки! Мяса и картошки!

Остальные глядели на него, побледнев от ужаса. Только один, недавно вошедший в семью мальчик из Западной Виргинии, едва ли шести лет от роду, светловолосый, с наивным личиком, подхватил свою вилку (вероятно, думая, что это такая игра) и стал отбивать такт вместе с Джорджем, выкрикивая тоненьким нежным голоском: «Мяса и картошки! Мяса и картошки!»

Никто бы не упрекнул доктора за быстрое и решительное подавление мятежа, но Келлог никогда не был сторонником насилия. Он не желал применять силу, не хотел идти на поводу у животных страстей – и он сдержался. Доктор стоял неподвижно, пока светлоголовый малыш не ощутил его присутствие и не поперхнулся, оборвав очередной выкрик на середине, пока Ханна Мартин не схватила Джорджа за руку, пока все дети не поникли под неумолимым взглядом Келлога. Затем доктор повернулся на каблуках и, высоко вздернув голову, вышел из комнаты. Джордж. На такое способен только Джордж. В течение месяца – даже дольше – он ничего не брал в рот, абсолютно ничего, насколько можно было судить – а уж доктор позаботился, чтобы за мальчишкой наблюдали денно и нощно. Джорджа заставляли садиться за стол вместе со всеми и подавали ему ту же самую пищу, что и остальным. Он ни к чему не притрагивался. Тупо сидел над тарелкой, и мимо него, день за днем, проносили яйца, овощи, молочные блюда, подвергшиеся обработке зерновые, вкусные приправы. Мальчик никогда не отличался крепким сложением, а теперь он быстро превращался в скелет, скрепленный лишь суставами и мышцами, и кожа туго обтянула его череп. Доктор был встревожен, чувство вины ворочалось где-то в самой глубине его души, и все же он и не думал уступать. Джорджу придется либо есть что дают, либо умереть от истощения. Одно из двух.