Дневники 1926-1927 - Михаил Пришвин

Но это углубление выходит за пределы романа, потому что Алпатов оканчивается на достижении своей творческой самости, а не любви.

И я думаю, что Короленко не прав, когда говорит, что пустое сердце народника жаждало «любви», и потому пустое сердце он заполнял делом переселения мужиков в Сибирь: сердце его жаждало не любви, а бытия (вот хорошо изобразить переход Алпатова к бытию картиной нашей весны, столь похожей на книгу бытия (вначале был свет и т. д.).

<Запись на полях> (Есть власти освобождающие и власти «придержащие».)

Теперь обращаюсь к Несговорову:

если Алпатов страдает оттого, что он «не сам», то Несговоров «в себе»: он — власть. Он отсек себе сам пуп от Бога и заключен в человеке. Этот «пуп» к разговору о Сикстинской Мадонне. Воспоминание о гимназии. О родине и страдании народа: «Как ты себе представляешь Россию? В. от тут Мадонна, а там ведь этого нет». — «Разве нет?» — «Она и тут есть: вот американцы проехали. Но поговори на улице с рабочими. Она вред приносит: расслабляет». — «Наука? ты видел Берлин: вся наука выжата в технику».

В Париже Джиоконда: смех Ины Ростовцевой.

Несговоров не пуст сердцем: он верит в Маркса (он покажет новый портрет, скажет что-нибудь из Бельтова, и это при первом свидании удивит Алпатова: ему покажется это далеким, чем-то юношеским… при втором свидании, однако, он подчинится. При 1-м свидании говорит:

— Я верю в рабочее движение, все будет непременно так, но… я-то почему в этом обязательно и непременно сейчас: разве нельзя мне духу набраться? Ефим, скажи мне, вот, например, у нас в России трехполье и чересполосица, так было и в Германии, и будет в России непременно система земледелия с клевером, так непременно будет само собой — хочу я или не хочу. Меня это не занимает, я помещаю себя в рабочем движении, и пока я занимаюсь этим, там совершается без меня: меня там не будет в земледелии. И миру от этого все равно. Так разве это рабочее движение прекратится, если возьму себе отпуск и поработаю для себя, для своего развития отдельно?

— Но почему же ты раньше понимал, что твое развитие идет лучше всего в деле, а когда приехал в Германию, то стало отдельно. Скажи откровенно: тебя уводит искусство и притом мертвое, буржуазное.

— Ты говоришь о Рафаэле?

— Да, о твоей Сикстинской Мадонне. Представь себя снова на работе в России, и она окажется совсем не нужна. Ты просто балуешься, и у тебя, мне кажется, есть что-то другое за спиной этой Мадонны.

Алпатов покраснел и не мог ничего сказать. Потом он рассердился за то, что покраснел и вдруг выпалил:

— Ты так думаешь, вероятно, потому, что и у нас с тобой за Марксом живое лицо: где теперь наш Данилыч!

— Видишь, — сказал Несговоров, — я так и знал: я не говорил, что у тебя за Мадонной живое лицо, я сказал «что-то», а ты сразу перевел на живое лицо. Данилыч отправился в Нарым, но «живых лиц» в эмиграции тут сколько угодно.

— Значит, конспирация и здесь продолжается?

— Продолжается, а ты думал… нет, тебя что-то сбило с пути: ты перестал понимать.

Алпатов возвращается домой. У него Нина Беляева. Рад ей. История с шалью. Когда лицо <1 нрзб.> Алпатов вернулся в Россию: дать образ Маркса как мужика, и что все дело о русском идет. Потом он идет к Ефиму. И тут дать основную черту характера Алпатова: вдруг как бы покаяться всенародно, открыто сознать свою ошибку. — Ну, теперь давай мне поручение…

Мало-помалу ветер стих, но дождь лил весь день без перерыву, и я уснул в 10 в. — все лил.

<Запись на полях> Перья на шляпе: Алпатов на Тангейзере (в Дрездене = тут встреча с Беляевой).

В разговор: Мадонна собирает дам всего мира, и тут они задают работу модисткам всего мира: Мадонна — единственная польза Мадонны, что она дает работу модисткам…

— Ефим, Ефим! Это женщина прошлого: Мадонна на картине и в жизни проститутка.

21 Апреля. В 4 у. небо чистое, только закрыт восток. В 5 ч. на восходе все тонкие лужи померзли.

Вчера был у Яловецких. Вера Антоновна сказала о «Кащеевой цепи», что автор человек верующий, сильный, интересный человек, но зачем эти страницы о «геометрии», как мог он «снимать покрывало Майи». Надо подумать.

Читал «Охота за счастьем» и услышал толкование рассказа на индусское, вроде как бы я — русский Тагор.

— Вы не читали..?

— Нет, не читал.

— Откуда же вам это пришло?

— Я очень русский, — ответил я, — очень возможно, что через кровь пришло. На русский народ ведь всегда смотрели с загадкой старины — и все в нем казалось плохо, а кто пробовал взглянуть на него глазами востока (Лев Толстой), напротив, казалось, не плох народ. Это надо хорошенько подумать: Платон Каратаев, русские похороны, отношение к смерти.

Роман.

Дрезден: Мадонна и дамы, Тангейзер, встреча с Беляевой на Тангейзере…, гравер.

<Запись на полях> Мальчишки после тяги орут и стреляют. Яков Ксенофонтович сказал:

— Алаберничают.

— Как? — спросил я.

Он не мог повторить этого слова. Таких слов, своих собственных, бытовых, русские люди стыдятся и не повторяют.

Погода: то снег, очень даже настоящий, порхающий, густой, то град. Вечером перемерзли на тяге, было очень ветрено и все-таки нельзя сказать, чтобы не тянуло; Петя стрелял и потерял. Мы охотились возле дачи М. Я. Герценштейна. Провожавший нас кустарь-охотник Иванов Яков Ксенофонтович (токарь по дереву делает матрешки, вставашки и красную армию). Я спросил: «Большое имение?» — Он ответил: «Жили хорошо». — И показал на пруд. — «Рыбы сколько было! Теперь всю выловили. Последний карась был пойман прошлый год: 5 ф. весом». Вблизи этого имения есть Белый пруд, сказание о нем: тут были закопаны драгоценности Лавры от поляков, и когда вынули их, образовался пруд. Недалеко отсюда есть Сорочье болото. На обратном пути встретили князя, он убил двух, и тянуло 15, но у него было 4 патрона.

Сюжет для охотничьего рассказа «Политика». В тревожное время в 16 г. приехали на охоту два офицера, один был тайный большевик, другой «до полной победы», спорили всю ночь; вот утром посылает (зачем-то) большевик егеря, другой велит: «Не ходи!» — «Покормил собаку?» — «Нет, ваше благородие». — «Почему?» — «Их благородие остановило». — «Да, я остановил, — отвечает другой, — вы сказали, что никто не имеет прав распоряжаться другим человеком и делать все самим: вот я остановил, покормите сами». Вышли на охоту. Вдруг у них опять спор. Я спустил собак: стали искать, молю Бога, хоть бы заяц! И вижу, жарко, один <1 нрзб.> поправил, другой за ружье хватается, и смотрю — и тот за ружье. «Если вы еще посмеете — я вас на месте как собаку застрелю». Другой как схватит револьвер. И вдруг заяц… Этим спаслись.