Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

– Мы с Виллемом всегда будем вместе, уедем в Англию… – Тони хотела миновать воюющие страны кружным путем, через Испанию:

– Джон будет рад, что я нашлась, а Питер меня поймет. Виллем отец моего сына, я его люблю… – Тони посмотрелась в зеркало, над диваном. Щеки немного разрумянились, прозрачные, голубые глаза окружали темные ресницы. Она вспомнила девушку, дочь фрау Рихтер, показывавшую ей Цюрих:

– Марта… – Тони поправила комсомольский значок, на платье, – у нее зеленые глаза были. Как вода в реке… – девушка оказалась вежливой, и немногословной. Она возилась с Уильямом, катала его на каруселях, и покупала мороженое. Молчаливой была и фрау Рихтер:

– Может быть, они вовсе не мать и дочь… – пришло в голову Тони, – Марта тоже работник НКВД, помогает фрау Анне… – с мужем она о Цюрихе почти не говорила. Тони только заметила, что фрау Рихтер добрая женщина и настоящий коммунист. Увидев в лазоревых глазах Воронова усмешку, больше она Швейцарию не обсуждала.

Журин пришел за Тони с тремя охранниками. На западе, за Волгой, опускалось огромное, медное солнце, подморозило. Сквозь ворота текли бесконечные, темные фигуры, лаяли собаки, над зоной несся голос Петра Киричека:

– Гремя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,

И Ворошилов в бой нас поведет!

В НКВД были уверены, что Германия не собирается атаковать СССР. Петр тоже разделял это убеждение. Во время новогоднего застолья, после гуся с яблоками, перед осетриной, муж поднял, тост, за нерушимую дружбу советского и немецкого народов, за мудрость вождей обеих стран, товарища Сталина и фюрера Адольфа Гитлера.

В бой, подумала Тони, проходя в открытую охранниками дверь, ни с кем идти, не предполагалось. Население страны держали в страхе, постоянно напоминая об угрозе атаки капиталистов, Британии, и США.

– Образцовый барак, Антонина Ивановна… – шепнул Журин, – чистота, порядок, ни одного опоздания на работу… – нары были пусты. На растопленной печи свистел большой, эмалированный чайник. Заднюю часть большой, длинной комнаты отгораживала занавеска. Тони уловила запах сухих, палых листьев, костра в осеннем лесу. Раздался гитарный перезвон, красивый баритон запел:

– Не для меня придет весна, не для меня Буг разольется… – из-за занавески выскочил заключенный средних лет, в бушлате, с профессорским пенсне, на носу:

– Гражданин начальник лагеря, – вытянулся он, – дневальный зэка Щ-6785, статья пятьдесят восьмая, часть двенадцатая, пять лет исправительно-трудовых лагерей… – Тони поняла, что дневальный сел потому, что вовремя не побежал в НКВД с доносом:

– В бараке двое освобождено от работы, по заключению врача… – занавеска отдернулась. Вольно прислонившись к косяку, он держал за гриф гитару. Белокурые, начавшие отрастать волосы, золотились в свете электрических лампочек. Глаза у него были голубые, яркие. Тони увидела на шее у зэка хороший, кашемировый шарф. Бушлат он носил изящно, словно смокинг. Тони, на мгновение, почудился блеск булавки, для галстука, на воротничке белой рубашки. Зэка молчал, Журин откашлялся:

– Журналист, гражданин Волков, пишет статью о нашей стройке, встречается с ударниками…

– Я ударник, – он откровенно усмехался, – как иначе, гражданин начальник. Я с удовольствием расскажу о наших трудовых подвигах… – принимая Волголаг, Журин отлично знал, с кем придется иметь дело. Воров здесь сидело три четверти. Гражданин Волков, мастер игры на гитаре, и шахматист-любитель, смотрел за порядком на зоне:

– Сегодня я здесь, – напомнил себе начальник стройки, – а завтра на нарах, рядом с дневальным. Подобное случалось, много раз. Не стоит гражданину Волкову дорогу переходить. Пусть будет ударник… – он сунул в рот папиросу, ординарец чиркнул спичкой:

– Встреча состоится в КВЧ, гражданин Волков, после ужина… – смотрящий кивнул: «Буду ждать, гражданин начальник. Благодарю за доверие…»

Журин, от греха подальше, решил увести Антонину Ивановну в соседний барак. На пороге Тони обернулась. Неизвестный зэка пристально смотрел ей вслед, устроившись на нарах, закинув ногу на ногу, берясь за гитару.

– И сердце радостно забьется, в восторге чувств, не для меня… – дверь барака захлопнулась.

Заметки, для интервью, Тони писала стенографическими крючками. Она, больше по привычке, одновременно, переводила слова ударников на английский язык. Для книги славословия товарищу Сталину ей не требовались. Все зэка говорили одно и то же, рассыпаясь в благодарностях партии, правительству, и лично вождю, утверждая, что труд на благо родины перековал их, заставив забыть о контрреволюционных убеждениях. Журин принес Тони папки ударников, арестованных за сомнительные высказывания, восхваление западного образа жизни, или связь с троцкистами.

Тони подозревала, что муж имеет прямое отношение к убийству Троцкого. Петр был очень аккуратен, не хранил дома рабочих бумаг, и не обсуждал с Тони командировки. После его возвращения, осенью, после очередного ордена, Тони сказала себе:

– Он, конечно, приложил руку к смерти изгнанника. Сталин убрал всех врагов… – в советских газетах о смерти Троцкого написали петитом, и не на первых страницах. Тони имела доступ к закрытой библиотеке, для сотрудников Лубянки. Из американских изданий она узнала имя убийцы Троцкого. Тони прочла, что смерть наступила после удара ледорубом, по голове.

Она ходила в библиотеку почти каждый день. Официально считалось, что товарищ Эрнандес готовится к занятиям. Тони преподавала сотрудникам языки. На самом деле, она следила за происходящим в семье. Тони знала, что кузен Аарон женился, в феврале, в Нью-Йорке. Она прочла объявление о свадьбе в New York Times. Тетя Юджиния продолжала работать в кабинете министров, у Черчилля. Брат и Питер пока оставались холостяками. Во всяком случае, The Times об их помолвках не упоминала.

– Лаура замуж не вышла… – Тони покусала карандаш, глядя на список летчиков, награжденных орденами. Полковник Кроу получил крест, «За выдающиеся летные заслуги». Тони вспомнила покойную Изабеллу:

– О его свадьбе тоже ничего не сообщается. Хотя какие браки, Британия воюет… – в библиотеке получали немецкие газеты, но Тони не хотела думать о фон Рабе. Кроме того, она предполагала, что Максимилиан, с его занятиями, публикаций избегает. Она, впрочем, увидела знакомое лицо. Фрейлейн Марту Рихтер сфотографировали со знаменитой немецкой летчицей, Ганной Рейч. По словам газеты, девушка приехала из Швейцарии, для участия в конференции национал-социалистической женской организации. Тони смотрела на тонкие губы фрейлейн Марты, на упрямый подбородок. Девушка носила простую, темную юбку, и белую блузу, с нацистскими значками. Тони укрепилась в подозрениях, что фрейлейн Марта сотрудник НКВД. Девушку, видимо, готовили для внедрения в нацистские круги. История о дочери фрау Рихтер, была не более, чем прикрытием.

– Они не похожи, – хмыкнула Тони, представив дымные, серые глаза фрау Анны, – только повадками. Однако Марта могла их просто перенять… – судя по всему, Советский Союз, не до конца доверял Гитлеру. Тони не могла не обрадоваться подобному:

– Есть и в НКВД осторожные люди… – она искала в библиотеке газеты из оккупированной Европы. Тони хотела узнать, что происходит в Мон-Сен-Мартене. Ни бельгийских, ни французских изданий она не обнаружила. В британской прессе писали о силах Сопротивления, партизанах, выступающих против правительства Виши. Тони хмыкнула:

– Интересно, кузен Мишель до сих пор не нашелся? Он в самом начале войны пропал. И что с Теодором… – Тони решила оставить семейные новости до лета. Она была уверена, что Виллем переписывается с родителями и все ей расскажет, при встрече.

– Де ла Марков не тронут… – Тони отнесла подшивки на стойку, – они аристократы, у них немецкая кровь. Давид, наверное, в Швеции давно, или в Америке… – имя профессора Кардозо в газетах, правда, не упоминалось.

Отпустив очередного ударника, Тони взглянула на личное дело гражданина Волкова. Журин принес ей только выписки, без фотографий. В статье имена заключенных все равно бы не напечатали. Все они считались коммунистами, или комсомольцами, добровольно, по велению сердца, поехавшими строить крупную гидростанцию. Тони предстояло придумать безукоризненные биографии.

Ей пришел в голову давний разговор с Оруэллом, в Барселоне. Они обсуждали ретуширование фотографий, в советских газетах.

Тони видела снимок большевика Семена Воронова, отца мужа. Фото висело в гостиной, на Фрунзенской. Глядя на покойного Воронова, убитого на Перекопе, во время гражданской войны, Тони не могла отделаться от смутного беспокойства. Отец мужа, и сам Воронов, напоминали ей кого-то хорошо знакомого: