Людовик XI. Ремесло короля - Жак Эрс

В 1476 году, после встреч в Лионе, где он подчинил своей власти Рене Анжуйского, Людовик узнал о поражении Карла Смелого от швейцарцев под Муртеном и тотчас «отправил деньги в разные места, где почитают блаженную и достославную Пресвятую Деву Марию», в частности в Нотр-Дам-дез-Арденн.

Раз в неделю он принимал золотушных и дотрагивался до них, после того как их осмотрит врач и отсеет тех, кто страдает иными заболеваниями. В этом он четко следовал традиции и отвечал ожиданиям: «Когда короли Франции хотят прикоснуться к золотушным, они исповедуются, и наш король всегда это исполнял. Если другие этого не делают, они поступают дурно, ибо больных всегда много».

Это было не только государственным долгом и соблюдением традиции: он твердо верил в способности некоторых людей и в чудесные исцеления. Тесно связанный в самом начале своего правления с Карлосом де Вианой, инфантом Арагонским и Наваррским, Людовик утверждал, что тот, милостию Божией, обладает даром облегчать страдания бесноватых и золотушных. Вскоре после его смерти, в письме, адресованном каталонцам, Людовик ясно намекал на чудеса, уже свершившиеся на его могиле, и не ставил их под сомнение. Король Франции согласился тогда подтвердить культ дона Карлоса, не одобренный ни Римом, ни каталонскими епископами, и на протяжении более двух веков дон Карлос пользовался большим почитанием, в частности, в монастыре Поблет.

3. Не шарлатаны, а врачи

Для себя самого, для своих рискованных предприятий и борьбы с болезнью король никогда не использовал средств, которые осудила бы Церковь, и обращался за помощью только к Богу, Пресвятой Деве и святым. Он явно не был склонен просить помощи у демонических сил или верить в тайные снадобья, изготовлявшиеся в подозрительных аптекарских лабораториях.

Симон де Фарес, составитель сборника трудов всех знаменитых астрологов того времени, говорит, что король всегда относился к их писаниям и предсказаниям с большим недоверием, чем его предшественники — Карл V и Карл VII, и что он обладал более независимым умом. Людовик предоставлял им небольшие пенсии и не следил за их исследованиями. И в самом деле, королевские астрологи (мэтр Арну, Манассес Валенсийский, Пьер де Сен-Валериан) никогда не выходили на первый план. Их «медицинский альманах» — труд по астрологии и астрономии — был своего рода лунным календарем, в котором указывались благоприятные дни для кровопускания и очищения кишечника.

При дворе короля Людовика врачи не были, как в других странах и позднее во Франции в эпоху Возрождения, врачами-астрологами, которые советовались со звездами, а были сплошь практиками. Король доверял наукам, преподаваемым в Университете. Он справлялся о лекарствах, спрашивал совета, доверял тому, что предписывали ему ученые врачи, и тут уже не скупился. Зимой 1480/81 года, когда он еще не был серьезно болен, выплаты аптекарям меньше чем за три месяца составили 935 ливров как за снадобья, слабительные и пряности для короля, так и за лечение собак, а также за лекарства для нескольких вельмож и больных людей, излеченных королем.

В 1471 году Людовик писал Жану де ла Дриешу, председателю Счетной палаты, чтобы тот одолжил ему для снятия копии один из медицинских трактатов Мухаммада Рассиса (Разеса), персидского ученого, жившего около 1000 года; это мог быть либо «Трактат об оспе и краснухе», уже переведенный с десяток раз на латынь, либо его учебник по медицине, переведенный Жераром из Кремоны в XII веке, либо его записные книжки, переведенные в 1279 году по просьбе Карла Анжуйского. Дриеш, у которого не было никакого «Рассиса», обратился к магистрам медицинского факультета из Парижского университета, которые согласились некоторое время обходиться без своего манускрипта. Но, по их словам, это было «самое прекрасное и самое ценное сокровище факультета», и они не пожелали расстаться с ним, не получив в залог серебряной посуды и иных вещей. Десятью годами позже люди короля уплатили десяток ливров Реньо Фюллолю, писцу и иллюстратору, проживающему в Туре, за то, что он переписал на девяти пергаменных тетрадях несколько глав из «Книги Расса» и небольшой трактат «De Regimine»; а также за то, что расписал несколько букв сусальным золотом и лазурью, а затем переплел все тетради в книгу, покрытую алым бархатом. Трактат «De Regimine Sanitatis Salemitaturn»[15] (произведение одного магистра из университета Салерно), впервые переведенный на французский язык в Лионе, был тогда в большой чести у государей, которые стремились иметь его в своей библиотеке в подспорье своим врачам. В следующем году Людовик велел переписать «Практику» Жана Пасиса, декана университета Монпелье.

В отличие от времен Карла V врачи Людовика приезжали не из Италии или Каталонии, а обучались и практиковали в Монпелье. Самый знаменитый из них, Адам Фюме, уроженец епископства Байе, студент, а затем профессор медицинского университета Монпелье, долгое время был лейб-медиком Карла VII; затем он, наверняка напрасно, был заподозрен в намерении отравить короля, предписывая ему дурные снадобья, и его заключили в башню Буржа. Став королем, Людовик его освободил и сделал своим постоянным врачом, как и Деодата Бассоля, служившего его отцу. Робер из Пуату, выпускник университета Монпелье, лечил Марию Анжуйскую и, вместе с Робером из Лиона, тоже получившим образование в Монпелье и призванным ко двору с двумя своими однокашниками, обеих супруг Людовика — Маргариту Шотландскую и Шарлотту Савойскую.

Людовик XI всегда внимательно следил за делами этого университета. Он провозгласил себя его покровителем и регулярно вмешивался, чтобы утвердить там верных себе людей. В 1470 году он поручил четырем комиссарам, в том числе епископу Пюи, провести расследование о том, как проходили выборы канцлера в прошлом году; в конечном счете выборы были отменены, а канцлером назначили Деодата, протеже короля. Людовик окружал себя лишь теми людьми, которые были известны своими познаниями и успехами, выбирал их сам и призывал к себе. В 1480 году он вызвал Жана Мартена, который учился в Монпелье в «Коллеже двенадцати врачей», основанном в XIV веке папой Урбаном V, и терял терпение, тревожась от того, что тот никак не приедет, тогда как он так долго его ждет.

Под конец своей жизни, сильно ослабев и ужасно постарев, король не желал показываться на людях. Он страдал от болей, все более сильных приступов подагры и от кожного заболевания, которое некоторые современные авторы считают опоясывающим лишаем, и искал спасения только в религии и в обычной помощи своих врачей — не шарлатанов, прибывших издалека в ореоле чудесной и сомнительной славы, а людей науки, взращенных на родине.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Долгое время история предпочитала оценочные суждения и старалась заключить личность королей или принцев в одну-единственную формулу. Эти ярлыки остались в памяти: для французских королей — Добродушный, Благочестивый, Толстый, Красивый, Сварливый или Мудрый; для герцогов Бургундских XIV—XV веков — Бесстрашный, Добрый, Смелый. Людовика XI в наших учебниках не снабдили никаким прозвищем. Неужто этот человек казался современникам и потомкам таким бесцветным? По правде говоря, он занимает очень необычное положение в самых обычных утверждениях, которые противопоставляют королей «средневековья» королям «современной» эпохи. Во Франции он стал одним из первых героев этой «современности», что привлекло к нему больше внимания со стороны авторов, стремящихся подчеркнуть разрыв между государями, приверженными «рыцарским» идеалам, но плохими политиками, и реалистами, оправдывавшими любой свой шаг пользой государства или своей собственной (одно часто смешивалось с другим). В общем, Людовик — предтеча, способный править иначе, чем его предшественники, потрясать устои и обновлять правила игры.

Предтеча —да, конечно, но неясный, ибо он, очевидно, еще не совсем выбрался из мрака «средневековья» и не зажег сияющие светочи Возрождения. Мы никак не можем отделаться от образа короля на рубеже двух эпох, бегло набросанного еще в 1938 году Эрнестом Лависсом, который признал за ним тонкое политическое чутье и образцовое искусство обмана, но напомнил, что по силе своих страстей он принадлежал к своему времени. То есть выходит, что «средневековому» человеку от природы были свойственны сильные чувства, не подвластные рассудку. И Лависс добавляет, что Людовик «был тесно связан со Средневековьем через идеи, внушенные ему воспитанием, в частности, своими религиозными воззрениями». Не вера, не убеждения, а «религиозные воззрения»... Неслучайный подбор слов. В общем, все было сказано, и мало кто захотел возразить. Гораздо позже, в 1975 году, в подзаголовке книги Госсена — замечательного исследования эпохи Людовика XI — значилось пояснение главной мысли: «Король меж двух миров». Надо заметить, что, если просмотреть сегодняшние книги, людей «меж двух миров» целые полчища.