Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура - Борис Николаевич Тарасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Киреевский выводил из торжества формального разума над верой “всю теперешнюю судьбу Европы как следствие начатого начала…”. И вся трагедия по его мнению заключается в том, что не только сон такого разума рождает чудовищ, но и сама по себе его претенциозная деятельность (в действительности условная и ограниченная) способна через изобретаемые институты, научные открытия или промышленные достижения вести к неразумию и безумию. И в капиталистическом, и в социалистическом развитии цивилизации Киреевский обнаруживал чудовищное ослабление нравственного начала, одинаковое понижение духовных запросов, превращение личности в элемент “стада”. “При всем богатстве, при всей, можно сказать, громадности частных открытий и успехов в науках общий вывод из всей совокупности знания представил только отрицательное значение для внутреннего сознания человека, потому что при всем блеске, при всех удобствах наружных усовершенствований жизни самая жизнь лишена была своего существенного смысла”. При отсутствии онтологического смысла место нравственного начала занимают темные страсти и своекорыстные расчеты, функциональная целесообразность и практицистская доминанта, сводящие все многообразные проявления бытия к единственному и всегда активизированному отношению полезности или использования и отодвигающие за порог сознания “бесполезные”, религиозные, духовные, эстетические, поэтические аспекты жизни. В результате, рационалистическое самомышление разрушало культурные традиции, растворяло духовные цели, провоцировало “игру на понижение”, предрешало бескрылую жизненную настроенность и плоский выбор главных жизненных задач, превращавшихся в ублажение разбухающих материальных потребностей и утилитарно-гедонистическую жвачку.
Таким образом, преобладание разума над верой приводит в логике Киреевского к ложному самоутверждению современного человека ценой религиозного оскудения и самодовлеющей сосредоточенности на материальной сфере существования, подменяющей цели жизни ее средствами. Следовательно, как считал он, спасительная альтернатива заключается в просветлении и преображении человека и мира на путях возвращения от автономии к теономии, свободного подчинения Божьей воле, восстановления нарушенной иерархии между верой и разумом.
По убеждению Киреевского, правильное соподчинение между ними существует в Православной Церкви, где Божественное Откровение и человеческое мышление не смешиваются между собой, где сохраняются границы между мирской наукой и церковным учением и где верующее сознание “никогда не примет никакого догмата откровения за простой вывод разума”. В результате Божественная Истина сохраняется в незыблемости, чистоте и святости, ограждается от неправомерных истолкований естественного разума, для которого она остается “руководительной звездой”, “властвующим началом”. Главное отличие православного мышления, отмечает Киреевский, заключается в том, что оно стремится не отдельные понятия устраивать сообразно требованиям религии, но самый источник разуменья поднять выше своего обыкновенного уровня и возвысить его до сочувственного согласия с верой. Тогда обретается живительная для сознания высшая разумность, которая лишь смиряет рассудочное самомнение, но совсем не стесняет свободу логических законов и которая укрепляется не внешней ученостью, а внутренней цельностью бытия, единством чистой жизни и ее интеллектуального, нравственного, эстетического смысла.
“Школьную”, “внешнюю”, “текущую”, и “постороннюю” образованность основанную на раздвоении между верой и разумом и подчинении первой второму, Киреевский противопоставляет “другое” “внутреннее”, “истинное”, “просветляющее” просвещение, исходящее из “цельного сознания верующего разума” и освещающее всякую умственную деятельность христианской истиной. Говоря о разных взглядах на понятие “Просвещение”, Гоголь, как известно, настаивал на том, что просветить – не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветить человека во всех его силах, а не в одном только уме, пронести всю природу сквозь очистительный огонь.
По убеждению Киреевского, именно такому просвещению и должна служить искомая “положительная философия”, в состав которой могли бы войти не только труды Отцов Церкви или основные начала древнерусской образованности, но и соответствующие духовные и интеллектуальные тенденции западной мысли. Среди последних он и выделяет “труды” и “дни” насельников
Пор-Рояля и Блеза Паскаля, стремившихся согласовать в целостном единстве “жизнь” и “мысль”, возвысить разум до веры и осветить христианской истиной всякое начинание и всякую деятельность. Конечной же целью такого согласования и возвышения является гармония всех психических сил человека, цельность духа, господство любви в постижении истины.
Подобно другим русским писателям и философам, Киреевский считал, что любовь как познавательная категория тесно связана с любовью как категорией социологии и этики, как высшим состоянием человеческого сознания, без обретения которого самые благие социальные преобразования всегда оставались, остаются и будут оставаться малодейственными и утопичными. Поэтому, ему были близки соответствующие размышления Паскаля, подходящие для “положительной философии”, о любви как о “свойстве бесконечно более высокого порядка”. Именно она созидает внутреннюю цельность, рождает “в глубине души живое общее средоточие для всех отдельных сил разума, сокрытое от обыкновенного состояния духа человеческого, но достижимое для ищущего и одно достойное постигать высшую истину”. Тогда всякое “обыкновенное” мышление, не исходящее из высшего источника разумения, рассматривается как неполное и потому неверное знание, которое непригодно для выражения высшей истины, хотя может быть полезным на своем подчиненном месте, а иногда и служить необходимой ступенью для обретения более высокого знания. Следовательно, при всеобъемлющей и всепронизывающей поддержке любви сохраняется должная иерархия между верой и разумом, при которой высшее никогда не способно занять место низшего, а вся цепь основных начал естественного разума, могущих служить исходными точками для предубеждений текущей образованности и предрассудков внешнего просвещения, оказывается ниже верующего разума, обнимающего духовным зрением общие следствия тысячелетних опытов и разносторонней деятельности человека на земле. “Находясь на этой высшей степени мышления, православный верующий легко и безвредно может понять все системы мышления, исходящие из низших степеней разума, и видеть их ограниченность, и вместе относительную истинность. Но для мышления, находящегося на низшей степени, высшая непонятна и представляется неразумием. Таков закон человеческого ума вообще”.
Говоря словами Паскаля, для людей плоти и мысли, увековечивающих свою относительность и ограниченность, люди веры и любви кажутся чудаками и фантазерами, в то время как с высшей точки зрения все обстоит как раз совсем наоборот.
В.В. Розанов и Паскаль
В.В. Розанов относится к числу тех отечественных философов, чье творчество провоцировало самые противоречивые отклики. М. Горький считал его “одним из крупнейших мыслителей русских, человеком крайне оригинальных взглядов”, а В. С. Соловьев называл его Иудушкой Головлевым и одновременно признавался ему, что они являются “братьями по духу”. А.Ф. Лосев характеризовал Розанова как “по-настоящему гениального человека”, который является, тем не менее, “беспринципным декадентом” с ярко выраженными представлениями о “тусклости добродетели” и “живописности порока”, “мистическим анархистом”, глубоко понимавшим все религии, но не верившим в Бога. Столь неоднозначные выводы обусловлены субъективистско-вкусовой методологией самого автора “Уединенного” и “Опавших листьев”, пытавшегося уловить живую и моментальную антиномичность событий и явлений в его собственном меняющемся
