Крест и крыло - Галина Дмитриевна Гончарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка прижалась к стене, с ужасом глядя на меня.
– Это неправда! Нет!
Я фыркнула.
– Правда. И ты сама это знаешь. Потому что Бог – благ, но слуги его – сволочи. Как и всякие рабы и слуги. И ты сама понимаешь, что я не бесноватая.
– Буянишь, Юленька?
Голос склизня раздался весьма неожиданно. Я повернула голову к двери.
– Сто лет не виделись. Не пошел бы ты на… козел?
– Как невежливо. И вообще ты, Юленька, ведешь себя весьма некрасиво. Хамишь. Ругаешься. Смущаешь неокрепшие девичьи умы…
– Отец Михаил, так она лгала? – пролепетала полностью одуревшая Ксения.
– Ах, ты еще и отец Михаил? Хотя оно и понятно. А осеменишь еще двадцать лохушек – архиепископом сделают? Или кто там у нас? Митрополитом?
Лицо склизня перекосилось.
– Отец Михаил, она все лжет, правда? Она просто сумасшедшая?
Ксюшка доверчиво повернулась к склизню.
– Неужели? Хотя он так тебе и скажет. И ты поверь. Потому что, если проверишь – навсегда разочаруешься в этой паскудине!
– Нет, Ксюша. Она не сумасшедшая.
Склизень приблизился к девчонке.
– Она вполне нормальна и здорова. И очень важна для нашего дела. Важнее сотни таких как ты… дура.
Пауза была короткой. Очень короткой. Но взмах ножа я заметила. Склизень одним движением перерезал Ксюшке горло – и отшагнул в сторону, чтобы не запачкаться кровью.
Я выдохнула через сжатые зубы.
Кто сказал, что смерть от такой раны мгновенная? Ксюшка умирала медленно. Или это для меня время замедлило свой ход?! Заберите эти минуты! Я не хотела их жить, но и отвести взгляд не могла. Права не имела. В карих глазах девочки до последнего стыли боль, недоумение, непонимание. Как же так? Неужели ей лгали? Но за что, за что, ЗА ЧТО?! Обливаясь кровью из сонной артерии, сползая навзничь и пытаясь до последнего зажать страшную рану. Ее пальцы были в крови. Кровь была везде. На полу на белых руках, на сером платье девочки… не было ее только на склизне. Но мне казалось, что кровь несчастной девочки плещется в его глазах.
А ее глаза…
Они будут преследовать меня до последней минуты моей жизни. Страшно видеть преданное доверие. Страшно видеть убийство невинного человека.
– А теперь, Юленька, когда ты поняла, что все это всерьез, и что играть с тобой никто не будет, можно поговорить серьезно, – нежно улыбнулся мне подлец.
Я тоже ему улыбнулась. Искренне надеюсь, что ты, склизень рогатый, попадешься мне в лапки. Я тебя долго убивать буду. Ты – хуже фашиста. Те были изначально враги, а ты убил девчонку, которая тебе полностью доверяла… падла!
Зверь за стеклом рычал и скалил зубы. Он тоже надеялся тесно пообщаться с мерзавцем и задушить его в объятиях. Жаль, что пока для этого не хватит сил… безумно жаль.
– Вот видишь, ты уже улыбаешься, ты же девочка умная…
– Племянник, стоит ли с ней рассусоливать? Скажи ей, что ее ожидает – и пойдем. У тебя еще есть дела?
– Привет, выдра желтобрюхая, – я даже не повернула голову в сторону настоятельницы. – Вернулась полюбоваться и кайф получить? Он у вас не только осеменителем, но и палачом подрабатывает? Людей не хватает?
– Хватает. А с твоей помощью будет еще больше.
– Я тебе еще так помогу, – пообещала я. – Мечтать о смерти будешь.
– Возможно. А ты еще долго будешь жить, Юленька. Будешь жить – и рожать детей от моего Мишеньки.
Я фыркнула.
– Я вам не племенная кобыла. По заказу не залетаю.
– Я буду очень стараться. Ты оценишь, – пропел склизень-Мишаня, присаживаясь опять ко мне на кровать.
Я выдохнула.
– Отлезь от меня, мокрица. Оценю. Орденом сутулого с закруткой на спине. И благодарственный приказ выпишу. С занесением в печень, почки и поджелудочную.
– Это ты сейчас так говоришь. А потом тебе понравится.
Я представила, как каждую ночь буду терпеть его прикосновение, как он будет оставлять во мне свою сперму, как я буду носить ребенка от ЭТОГО…
Это оказалось последней каплей.
Хорошо, что я успела повернуть голову в нужную сторону.
На подоле рясы отца Михаила образовалось весьма дурно пахнущее озерцо желчи. Я сплюнула последние капли и, вывернув шею, вытерла голову об подушку.
– Да пошел ты, козел.
Облеванный святоша взлетел с кровати. Я ухмыльнулась ему.
– Не удивлен? Значит, я не первая, кому от тебя тошно. Склизень.
Поп вылетел из комнаты. Стираться, надо полагать. Но его тетка осталась.
– Знаешь, что тебя ждет? – прошипела она, приближаясь ко мне.
– Ты сейчас расскажешь, – я привычно обломала ей всю малину.
– Ты проживешь в этой комнате остаток своей жизни.
Она вперилась своими лупешками в мои глаза, и мне ничего не оставалось, как ответить вызовом на вызов. И насмешливо поглядеть в ее бледные буркалы.
Ты меня не сломаешь, мерзавка!
Не дождавшись реакции, выдра продолжила шипеть.
– Ты будешь видеть меня, моего племянника и девчонок, которые будут прислуживать тебе. Но учти, если ты кому-нибудь из них скажешь хоть одно лишнее слово, они закончат так же, как Ксения. И их смерть будет на твоей совести. Но ты не думай, у тебя будет полноценная жизнь. Будешь рожать детей от моего племянника. ИПФ нужны дети с твоими талантами, но воспитанные в правильном ключе. А если они еще унаследуют и Лешенькины таланты…
– Сама бы и рожала. Или не можешь?
– Женщины в нашем роду дара не наследуют, – неожиданно просто пояснила монашка. И опять перешла на шипение: – Но с твоей кровью… я бы предпочла для Мишеньки кого-нибудь приличнее, но дар достался такой дряни, как ты! Что ж, пускай. Лет через десять ты станешь похожа на человека. А потом… Если будешь хорошо себя вести, тебе даже разрешат выходить на воздух. И может лет через двадцать сообщить твоей матери, где ты находишься. Хотя она этого и не заслуживает. Ее отношения с твоим дедом противоестественны…
Вот тут я взвилась.
Честно признаюсь, я собиралась вытерпеть все молча, гордо издеваясь над ее мировоззрениями. Но не стоило ей трогать моих родных.
Не стоило.
Теперь она становилась моим личным врагом.
– Они любят друг друга. Ясно тебе, кобыла?
– Это не любовь, а блуд, – отрезала монашка.
Я не осталась в долгу.
– Блуд – это то, чем твой племянник занимается! Так что молчала бы! Уж вам за все грехи вовек не отмолиться!
– Мишенька получает отпущение грехов…
– Лично у Господа Бога? А феназепам не пробовали? Он хорошо глюки срубает.
– А любые отношения, не освященные в церкви, априори
