Маленькая жизнь - Ханья Янагихара

Брат сказал ему, что назавтра он обязательно должен прийти в теплицу сразу после уроков, потому что его будет ждать сюрприз. Весь день он был рассеянным, вертелся как на иголках, и, даже получив два удара – по лицу от брата Михаила, по заду от брата Петра, – он почти не обратил на это внимания. Только после того, как брат Давид пригрозил ему, что если он не сосредоточится, то вместо свободного часа будет работать, он сумел взять себя в руки и кое-как досидел до конца уроков.

Стоило ему оказаться на улице и отойти подальше от монастыря, как он пустился бежать. Была весна, и он вопреки всему был счастлив: он любил вишневые деревья в розовой пене цветов, глянцевые, невероятные оттенки тюльпанов и нежную, мягкую молодую траву под ногами. Иногда, оставшись один, он вытаскивал куклу навахо и палочку, похожую на человека, садился на траву и играл с ними. Он говорил за них разными голосами, шепча себе под нос, потому что брат Михаил сказал, что мальчики в куклы не играют, да и вообще он уже слишком взрослый для игр.

Интересно, видит ли брат Лука, как он бежит? Как-то в среду брат Лука сказал ему: «Я видел сегодня, как ты сюда бежал», – и он уже раскрыл было рот, чтобы извиниться, но брат продолжил: «Ну ты и бегун! Вот это скорость!» – и он буквально лишился дара речи, пока брат со смехом не велел ему закрыть рот.

В теплице никого не было.

– Брат Лука? – позвал он. – Эй?

– Я здесь, – раздался голос из маленькой пристройки, где хранились запасы удобрения и бутылки с щелочной водой, висели рядами садовые ножницы, секаторы и сучкорезы, а пол был заставлен мешками с дерновым грунтом. Он любил эту комнатку, любил ее древесный, мшистый запах, поэтому с радостью кинулся туда и постучал.

Войдя, он поначалу смешался. В комнате было темно и тихо, только на полу горел крохотный огонек, над которым склонился брат Лука.

– Подойди, – сказал брат, и он подошел.

– Поближе, – рассмеялся брат. – Джуд, не бойся.

Он подошел поближе, брат протянул ему что-то и сказал:

– Сюрприз!

И он увидел, что в руках у него маффин, маффин, из которого торчит горящая спичка.

– Что это? – спросил он.

– У тебя ведь день рождения сегодня, верно? – спросил брат. – Так вот, это твой праздничный торт. Давай, загадывай желание и задувай свечку.

– Это мне? – спросил он, и огонек затрепетал.

– Да, тебе, – ответил брат. – Скорее, загадывай желание.

Ему никогда не дарили тортов на день рождения, но он о них читал и знал, что делать. Он закрыл глаза, загадал желание, а потом открыл глаза, задул свечку, и в комнате стало совсем темно.

– Поздравляю, – сказал Лука и включил свет.

Лука протянул ему маффин, он попытался было угостить брата, но Лука покачал головой:

– Это тебе.

Маффин был с маленькими черничинками, и ему показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее, такой он был сладкий и вязкий, а брат смотрел на него и улыбался.

– А у меня для тебя еще кое-что есть, – сказал Лука, нашарил что-то у себя за спиной и вручил ему сверток – большую плоскую коробку, обмотанную газетой и перевязанную веревкой.

– Давай, открывай, – сказал Лука, и он стал аккуратно разворачивать газету, чтобы ее потом можно было еще раз использовать.

Коробка была самая обычная, из выцветшего картона, внутри лежали круглые деревянные брусочки. У каждой деревяшки с двух сторон были выемки, и брат Лука показал ему, как вставлять бруски один в другой, чтобы получались ящички, и как потом на эти ящички класть ветки, чтобы было похоже на крышу. Много лет спустя, когда он уже будет учиться в колледже, он увидит коробку таких полешек в витрине магазина игрушек и поймет, что в его подарке недоставало деталей: островерхого красного конуса для крыши и зеленых планок, которые нужно было класть поверх нее. Но тогда он просто онемел от радости и только потом, спохватившись, вспомнил, как надо себя вести, и сказал брату Луке спасибо, спасибо, спасибо.

– Пожалуйста, – сказал Лука. – В конце концов, восемь лет ведь не каждый день исполняется, правда?

– Правда, – согласился он, расплываясь в безумной улыбке при виде подарка, и все оставшееся у него в тот день свободное время он строил дома и коробочки из деревяшек, а брат Лука смотрел на него, изредка поправляя ему волосы – заправляя их за уши.

Каждую свободную минуту он проводил в теплице с братом Лукой. С Лукой он становился другим человеком. Для остальных братьев он был обузой, скопищем бед и недостатков, и каждый день он в подробностях узнавал о том, что еще с ним не так: он слишком рассеянный, слишком эмоциональный, слишком мечтательный, слишком любопытный, слишком нетерпеливый, слишком тощий, слишком резвый. Ему следует быть поблагодарнее, половчее, посдержаннее, поучтивее, потерпеливее, порасторопнее, пособраннее, полюбезнее. Но для брата Луки он был умным, сообразительным, способным, бойким. Брат Лука никогда не говорил, что он задает слишком много вопросов, никогда не говорил, что он не поймет чего-то, пока не вырастет. Когда брат Лука впервые его пощекотал, он аж поперхнулся, а потом принялся безудержно хохотать, и брат Лука хохотал с ним вместе, пока они катались по полу под горшками с орхидеями. «Ты так замечательно смеешься», – говорил брат Лука и «Какая прекрасная у тебя улыбка, Джуд», и «Какой же ты весельчак», и наконец ему начало казаться, что теплица – это какое-то зачарованное место, где он превращался в другого мальчика, которого видел брат Лука, в смешного и сообразительного мальчика, в мальчика, с которым кто-то хотел дружить, в мальчика, который был совсем на него не похож, который был лучше него.

Когда с другими братьями дела обстояли плохо, он представлял, что он в теплице – играет в свои игрушки или разговаривает с братом Лукой, – и повторял себе все, что ему говорил брат Лука. Иногда все было так плохо, что он не мог даже выйти к ужину, однако на следующий день он всегда находил в комнате подарок от брата Луки: цветок, или красный лист, или какой-нибудь особенно пузатый желудь, и все это он тоже собирал и прятал под решеткой.

Другие братья заметили, что он все время проводит с братом Лукой, и он чувствовал, что они этого не одобряют.

– Поосторожнее с братом Лукой, – предупреждал его брат Павел, подумать только – брат Павел, который его лупил и который на него кричал. – Он не тот, за кого себя выдает.

Но он и слушать его не стал. Они все были не теми, за кого себя выдавали.

Однажды он пошел в теплицу вечером. Неделя выдалась тяжелая, его сильно избили, было больно ходить. Накануне вечером к нему приходили сразу и отец Гавриил, и брат Матфей, поэтому у него ныло все тело. Была пятница, брат Михаил вдруг отпустил его пораньше, и он думал – пойдет, поиграет с брусочками. После такого ему обычно хотелось побыть одному – хотелось посидеть в тепле со своими игрушками и притвориться, что он где-то далеко отсюда.

Когда он пришел, в теплице никого не было; он снял решетку, вытащил индейскую куклу и коробку с брусочками, начал играть, но потом все равно расплакался. Он старался поменьше плакать – от этого ему делалось только хуже, да и братья этого терпеть не могли и наказывали его за слезы, – но не сумел сдержаться. Но он хотя бы научился плакать молча и молча плакал, вот только плакать молча было очень больно, для этого нужно было хорошенько сосредоточиться, и поэтому игрушки все-таки пришлось отложить. Он сидел в теплице до первого колокола и, услышав его, сложил все на место и помчался вниз по склону – на кухню, где ему нужно было к ужину чистить картошку и морковь, резать сельдерей.

А потом – он так и не смог понять почему, даже когда стал взрослым – дела стали совсем плохи. Ухудшилось все: и побои, и визиты братьев, и нравоучения. В чем он провинился, он не знал – самому ему не казалось, что он как-то изменился. Но коллективное терпение братьев как будто разом подошло к концу. Даже братья Давид и Петр, которые давали ему книги и разрешали читать, сколько он хочет, похоже, не слишком хотели с ним разговаривать. «Уйди, Джуд, – сказал брат Давид, когда он пришел обсудить с ним сборник греческих мифов, который тот ему дал, – видеть тебя сейчас не могу».

Он все сильнее убеждался в том, что они хотят выставить его на улицу, и паниковал, потому что другого дома, кроме монастыря, он не знал. Как же ему выжить, что же ему делать в мире за пределами монастыря, который, по словам братьев, полон соблазнов и опасностей? Работать он может, это он знал: он мог ухаживать за садом, умел готовить и убирать, быть может, этим он и сумеет заработать себе на жизнь. Может, его кто-нибудь еще приютит. Тогда, уверял он себя, дела его наладятся. Он не повторит ошибок, которые совершил с братьями.

– Ты знаешь, во сколько нам обходится твое содержание? – однажды спросил его брат Михаил. – Мы ведь и не думали даже, что ты у нас так надолго задержишься.

Он не знал, что на это ответить, и сидел, тупо уставившись в стол.