Странствие бездомных - Наталья Баранская

Печатники по сознательности и просвещенности были передовыми рабочими. Большевики уверяли, что представляют взгляды, убеждения и чаяния всего рабочего класса, особенно — его авангарда. Но как раз авангард в лице печатников был на стороне революционеров-демократов, меньшевиков, и Октябрьского переворота принять не хотел.

Семен Григорьевич в письмах ко мне передал несколько эпизодов первых пореволюционных лет, показывающих несогласие печатников с большевистской политикой, режимом. Теперь уже хорошо известно, что не только печатники сопротивлялись большевистскому диктату — это подтверждают многие свидетельства. Присоединим к ним еще одно.

Вот что рассказывает Семен Саудо о несанкционированном собрании в клубе печатников:

«Первый арест, 1921 г. В клубе „Вперед“ общегородское собрание членов партии [„партия“ здесь и далее — РСДРП (меньшевиков). — Н. Б.]. Врываются с наганами в руках „кожанки“ и без задержки выводят нас к грузовикам, на которых отвозят в Бутырки. По дороге хором поем революционные песни. В Бутырках, в нашем коридоре, камеры открыты, можно общаться. Начались дискуссии, лекции, и не только на политические темы, но и по естествознанию, истории, об искусстве и пр.».

Пребывание в тюрьме, в «социалистическом коридоре» (о нем уже шла речь в предыдущей главе), обогащало знания молодых социал-демократов и не позволяло скучать старым, проводившим занятия. Семен Григорьевич запомнил куплеты, рисующие жизнь в тюрьме. Привожу строчки, в которых упоминаются старшие и младшие однопартийцы, чтобы напомнить их имена:

На эсдекском коридореОживление царит —Управляет Эндин хором,Саудо арии свистит,Сам Девяткин потрясаетСводы мрачные тюрьмыИ уныло воспеваетАронсон красу весны.Пляшет с грацией медвежьейСинеглазый Дюбуа…

Как невинно и даже мило выглядит всё это! Но недолго существовало такое благодушие, с каждым годом репрессии ужесточались. Но тогда арестованных участников собрания через полтора месяца выпустили. Перед этим Сеня прошел допрос, скорее похожий на собеседование: «Меня спросили, почему такая талантливая меньшевистская молодежь отстранилась от рабочего класса, который пришел к власти и строит новое общество?» С. Г. ответил: раз свобода высказываний запрещена и газеты закрыты, эту тему здесь поднимать не стоит. Что касается «рабочего класса», то он сам и большинство задержанных как раз к нему принадлежат. Профсоюз рабочих-печатников был меньшевистской ориентации, вероятно, не без участия Любови Николаевны Радченко. Насколько радикальны были настроения рабочих-печатников, видно еще из одной истории, рассказанной С. Г. Он не указывает даты этого события, но видно, что оно относится к 1919 или 20-му году. В Москву приехала делегация английских тред-юнионов (рабочих союзов) — «познакомиться с государством, в котором власть принадлежит рабочим». Об этом чудо-государстве уже оповещен весь мир. Английских рабочих встречали рабочие московских предприятий. Печатники были главными организаторами встречи на городском собрании профсоюзов. Для мероприятия выбрали Большой зал консерватории.

«Зал был полон, народ возбужден: ожидались разоблачения — пусть английские рабочие знают правду о „диктатуре пролетариата“. За столом президиума — правление Союза печатников и зарубежные гости. Собрание ведет лидер печатников Девяткин, он произносит вступительное слово, приглашая к открытому, правдивому освещению политической обстановки, в которой существуют наши рабочие профсоюзы. Среди выступающих старшие товарищи по партии. Один из них зажигает зал огненной критикой режима, высказываясь горячо, с болью о запретах, несвободе, усиливающихся репрессиях (Мартов?). Зал поддерживает оратора. Затем объявляют выступление от партии эсеров, не называя имени. Выступивший, чернобородый мужчина, сравнивает преследования властей — вмешательство в деятельность профсоюзов, расправы над крестьянами, подавление голоса интеллигенции — с гонениями на христиан во времена императора Нерона… Из зала слышны крики: „Назовите имя оратора!“ Сквозь толпу к сцене проталкивается с десяток крепких парней, готовых к схватке. Оратор кричит в зал: „Я — Виктор Чернов!“ Из-за кулис выбегает группа людей, окружает лидера эсеров и с ним исчезает… Зал бушует в восторженных аплодисментах, аплодируют и англичане. Выкрик из зала: „Где Чернов?“ Ответный крик со сцены: „Чернов в безопасности!“ Вскоре последовали расправы с Союзом печатников…»

За В. Черновым тогда охотилась ВЧК, он скрывался. Его появление на городском собрании было демонстрацией смелости и независимости. В этих отрывочных эпизодах, записанных Семеном Саудо, нет точных дат, но они дают представление об атмосфере общественной жизни: борьба, противостояние социалистических партий большевизму, преследования ВЧК.

В этой обстановке мама, конечно, не могла быть пассивной, она включилась в движение протеста — сначала в открытую, используя легальные возможности, а затем уже скрытно, нелегально, вспомнив навыки старых времен.

Сопротивление, конечно, слабело под напором сталинских репрессий, теряло свой жар, но до конца не угасало. И в затоптанном костре еще сохраняется под пеплом тлеющий уголек. Слава Богу, многие не изменили своим убеждениям, не лгали, не приспосабливались, за что их преследовала все годы советская власть. Сейчас, в смутное переходное время, среди интеллигенции стало модным говорить о покаянии. Взыскующие прощения больше хотят покаяния коллективного. Все мы, мол, виноваты в несчастьях России — не противостояли, покорились, молчали, говорили не то, что думали, приспосабливались и поэтому все гадки (даже более образно: «все мы по уши в говне»). Нет, господа, не все виноваты, да и виноватые не все равны. Поэтому каяться лучше поодиночке, только за свои грехи, тем более что о себе знаешь все тайное, вплоть до помыслов. А если одному сидеть «по уши…» неохота, то не надо тянуть за собой чуть ли не всю русскую интеллигенцию. К счастью, в ней было и есть немало людей, достойно перенесших большевистское лихолетье.

В 1922 году Сеня и Людмила соединились («мы стали мужем и женой»), хотя общую жизнь устроить не смогли — и жить было негде, и опасность нового ареста возрастала. Во второй раз Сеню арестовали в 1923 году, и вслед за ним взяли Люду. Официальное бракосочетание произошло в неволе, в Бутырской тюрьме: брак зарегистрировали, когда Семен Григорьевич находился в тюремной больнице. Он был приговорен к трем годам политизолятора, поначалу отбывал заключение в Суздале, там в тюрьму был превращен монастырь. В Суздальский политизолятор привезли и Людмилу. «Новобрачным» разрешили быть вместе, в одной камере. Это была тюрьма, не похожая на тюрьму. Окна, лишь наполовину закрытые щитами, выходили в большой сад, из которого тянуло свежестью, ароматом цветущих яблонь и было слышно пение соловьев. Ирония судьбы — камера была их первым общим домом, в котором они провели свой «медовый месяц», длившийся полгода. Какой срок получила сестра — не помню, но вскоре ее отпустили. Мама сама обратилась к сестрам Ульяновым с просьбой освободить дочь, ради нее она могла это сделать. Мама чувствовала себя виноватой — Людмила не занималась политикой, не была членом партии, просто мать вовлекла ее в общественную деятельность, устроила на секретарскую работу в одну из организаций РСДРП еще в 1918 году.