Странствие бездомных - Наталья Баранская

Нельзя сказать, что от нэповского изобилия мне ничего не перепадало. По воскресеньям я ела жареную телятину и клюквенный кисель на третье — традиционное меню праздничного обеда на Гранатном. Иногда я с утра сопровождала Олю на Арбатский рынок, располагавшийся позади кинотеатра «Художественный». Там под навесами стояли ряды — молочный, мясной, овощной и фруктовый. Мне нравилась пестрота и обилие товара, предупредительность продавцов, их речь, напоминающая пьесы Островского.

Баловал меня и Людмилин второй муж, появившийся на нашем горизонте году в 26-м, — может, еще не как муж, а как соискатель руки и сердца. В орбиту его ухаживания иногда попадала и я. Сестра, освобожденная из заключения и освободившаяся от трудной любви к вечно ссыльному, возможно, не торопилась к новому замужеству. Но молодой профессор, физиолог и медик, Абрам Моисеевич Б., так жаждал завоевать ее, был так очарован и влюблен, что его внимания хватало и на младшую сестричку. И я попадала иногда с ними то в театр, то в кафе, то в обувной магазин, где, помнится, купили мне однажды модные остроносые туфли, в которых я стойко отстрадала несколько дней, их разнашивая. Помню «Домашнюю столовую» на Арбате, где мы иногда обедали втроем, обедали так вкусно, что уже не было сил съесть любимый «Наполеон». Конечно, это баловство случалось не слишком часто и вкрапливалось в мою жизнь отдельными маленькими приятностями. Думаю, что для всех нас — меня, мамы, а потом и остальных — новое замужество Людмилы было даром судьбы, так внимателен и заботлив был A. M. к своей новой родне.

С нэпманами мне встречаться не доводилось, и чем они отличались от теперешних бизнесменов, не могу судить. Хорошо запомнился сам нэповский дух, ветерок, которым веяло от любого сборища, скопления людей в магазине, кинотеатре, на улицах: освобождение от тягот, бесконечных запретов, ощущение легкости, непринужденности, даже некоторой нарочитой расхлябанности — в обращениях, общениях, движениях, даже в походке.

Вынесло на поверхность и всяческую пену — бонвиванов, псевдопоэтов, авантюристов под маской дельцов, проституток и мошенников.

Скажете, «как и сейчас»? Похоже, но не совсем: много легче, без такого драматизма, без брезгливого чувства запущенной грязи. Это ощущение атмосферы нэпа скопилось за несколько лет моей юности. С годами я больше бывала на людях, гуляла с однокурсниками по городу, и вообще круг моих общений значительно расширился. Возможно, мои впечатления от «нэповского духа» поверхностны — я ведь была тогда юной.

Что касается самого эффекта экономической реформы, то нэп отличался от нашего времени быстротой и энергией. Видно, за пять лет разрухи не сникло трудолюбие, не были уничтожены навыки предпринимательства, уцелела часть «кубышек», надежно припрятанных, да и связи с иностранным капиталом не оборвались до конца. Частная торговля, фабрики и фабрички, свои и концессионные, — всё заработало, торопясь нагнать потерянное время. Поднялось и крестьянство, не угнетаемое больше продразверсткой (ее заменил продналог), — рынок наполнился сельхозпродуктами. Трудовому народу не хватало денег, но жалованье все получали аккуратно. Работу по профилю находили, быть может, не все, но в сфере услуг, выражаясь по-нынешнему, дела хватало всем. Вновь открылись салоны-парикмахерские, ателье, китайские прачечные. Китайцы, славившиеся мастерством, будто и не покидали городских подвалов с котлами, кипящими паром, с утюгами, стоящими на раскаленной плите.

Однако где деньги, там и жулики разных мастей, там воры и бандиты. Возможно, их было меньше, чем сейчас, и они не были так натренированы и изощренно жестоки, как теперешние. Впрочем, мои представления о тех годах сложились в отрочестве. А кроме того, что было на виду, существовало многое другое, о чем мы не ведали. Работала ВЧК, боролась не только с бандитами — арестовывала политических противников, шли процессы. Власть была жестока и действовала, сообразуясь со своими целями, а не с правом.

За фасад нэпа мы заглянули одним глазком — познакомились с проституцией. На Тверском бульваре и Страстной площади было главное «торжище». Мы, девчонки, специально ходили посмотреть на «живой товар», убеждая себя, что нами движет социальный интерес. Отправились как-то вечером, не слишком поздно, выйдя из кинотеатра «Арс», а может, это был «Ша-Нуар» на углу бульвара, пройтись по «торговой тропе». Но, дойдя до половины бульвара, мы бежали, не завершив наблюдения и подсчетов. Нас преследовали не только «покупатели», но и «продающиеся», которые приняли нас за конкуренток, вторгшихся в чужую зону. Тяжелое впечатление на нас произвели не раскрашенные и расхлябанные девицы, а замерзшие девочки-беспризорницы в обносках.

Такие картины нэповской Москвы сохранила моя память. Что касается самого «нового курса», его смысла и содержания, то об этом можно прочитать в любой советской энциклопедии (пока нет иных). Только, думаю, технология реформы и истинная ее цель в этих справочниках не раскроются.

О литературе и театре тех недолгих, будто выпорхнувших из клетки лет я расскажу, когда мое повествование дойдет до Литературных курсов. Курсы были тоже подарком нэпа для тех, кто хотел учиться, но, будучи «классово чуждым элементом», не мог поступить в государственные вузы.

Лето в Удельной

Счастливыми для меня оказались летние каникулы 1924 года. В Истру, где жила сестра с мужем и где я провела уже одно лето, ехать я отказалась — Евгения меня угнетала. Мама пристроила меня к своим старым знакомым. Леон Исаакович Гольдман, товарищ по Кишиневской подпольной типографии, вместе с сестрой Ольгой Лурье снимал дачу по Казанской дороге. Две семьи — Леон Исаакович с женой и ребенком и Ольга Исааковна с мужем и девочкой моего возраста да еще прислуга — семь человек. Узнав, что там так много народу, я заупрямилась, но мама не уступила: лето надо проводить на воздухе. Это правило не нарушалось.

Провожал меня июньским воскресеньем в Удельную отец, нес сверток с постелью, я тащила свой чемодан. Дачу искали долго, она стояла в лесу невдалеке от поселка; там, едва видные за деревьями, были еще три дачи. Ни забора, ни калитки, ни номера. Пока мы бродили по лесным тропкам, день повернул к вечеру. На открытой террасе за длинным столом сидело, как мне показалось, человек сто. Шум, смех, разговоры. Нас услышали не сразу, тут же усадили, налили чаю из огромного самовара, пододвинули варенье с печеньем. При этом многолюдстве я съежилась не только от природной застенчивости, но и от не забытого с детства чувства тоски перед жизнью у «чужих».

Чаепитие, как видно, заканчивалось, воскресные гости благодарили хозяев. Мое внимание сосредоточилось на носатой девочке с толстыми косичками, неохотно убирающей посуду со стола. «Какая противная девчонка», — подумала я, представляя свою жизнь с ней рядом. «А вот Наташа всё умеет делать, даже готовить», — сказал кто-то из гостей (голос показался знакомым, лица не разглядела — стеснялась). «Противная эта Наташа, теперь все лето будут ее в пример ставить», — подумала Нина Лурье. Так началось наше знакомство, о чем мы вспоминали недавно по случаю семидесятилетия нашей дружбы.