На край света (трилогия) - Уильям Голдинг

– Значит, наша партия у власти!

– Я же просил вас не употреблять подобных выражений!

– Простите, запамятовал.

– Что за репутацию вы составите себе в глазах вашего покровителя, если капитан Андерсон сообщит ему о вашем участии в беспорядках на корабле?

– Он ничего не сообщит до тех пор, пока помнит о дневнике, который рано или поздно ляжет на стол перед моим крестным.

– Я и забыл. Какой давней кажется сейчас вся эта история! И все-таки ради меня – постарайтесь забыть слова, которые намекают на здешние разногласия. Я рад тому обстоятельству, что опасные работы откладываются на неопределенный срок.

– Я был бы рад, если бы мы увеличили скорость, но, разумеется, не такой ценой.

– Позвольте дать вам совет. Надевайте плащ только с одной целью – не промокнуть. В нем жарко, а если вы вспотеете, то быстро растеряете все удовольствие от недавней ванны.

Чарльз многозначительно кивнул и поспешил в кубрик.

«Кивает так, словно подмигивает. Верно, прежде от меня попахивало…» – подумал я.

В паре ярдов от меня мистер Брокльбанк стоял у правого борта под прикрытием (если так можно выразиться) грота-штага, держась за бухту каната. Кто-то одолжил ему огромную древнюю накидку – потрепанную и грязную. Мистер Брокльбанк обмотался ею так, что стал похож на изваяние. Бороду он подвязал каким-то лоскутом – похоже, женский чулок! На пухлом лице лежала печать уныния, глаза глядели в никуда. Я решил, что с ним незачем разговаривать, хотя бы потому, что он не сообщил бы мне ничего нового о мисс Чамли. Поэтому я сдержанно кивнул и прошел мимо, в пассажирский салон. Каюта, в которую я столь храбро собирался возвратиться, стояла распахнутой. Оттуда со щеткой и ведром вышел Филлипс и удалился на шкафут. Я не заходил сюда с тех пор, как Виллер выбрал место для последней в своей жизни – трагической и преступной – выходки. Охваченный внезапной решимостью, я дернул дверь и шагнул внутрь. Каюта совсем не изменилась, разве что стала светлее и чище. Дело в том, что переборки и подволок – или, проще сказать, стены и потолок – были теперь покрыты не тусклой, горчичного цвета, краской, которую по предписанию выделяло адмиралтейство, но блестящей белой эмалью. Что ж, выглядит бодряще. Я потрогал стены – высохли. Оттягивать возвращение больше не было причин. Я опустился на парусиновый стул и попытался внушить себе, что нахожусь в обычном помещении, без всякой истории. Не получилось! Как я ни старался, глаза упорно возвращались к рым-болту у изголовья кровати. Именно его сжимала негнущаяся рука мертвеца, в то время как грузное, словно налитое свинцом тело тяжело вдавилось в койку. Мысли метнулись прочь от Колли только для того, чтобы вызвать в памяти образ Виллера, стоящего подле меня с поднятым к лицу дулом мушкета – я не мог избавиться от этого видения! Безумная храбрость человека, готового встретить смертельный выстрел, словно заразила и меня: вздернутый подбородок, его последний взгляд – мой взгляд! – уперся в выщербленные от времени потолочные балки…

Я похолодел, несмотря на матросскую робу, да еще и плащ в придачу – похолодел отнюдь не от стылого воздуха. Белая, аккуратно положенная эмалевая краска не полностью скрыла следы происшедшего. Балка, под которой в момент выстрела стоял Виллер, была усеяна выщерблинами. Мозг да череп – слабое препятствие для хорошего заряда, пущенного с расстояния в пару дюймов. В одной из ямок, там, где кисть тщательно заполнила ее эмалью, торчал острый осколок. Трудяга-матрос старательно выкрасил и это жуткое memento mori. Остались и другие следы, которые я замечал один за другим, так что скоро в моем воображении сложилась полная картина происшедшего, без которой я вполне мог бы обойтись. Я словно бы увидел, по какой траектории прошла пуля, как разлетелась голова. Ночевать здесь было невозможно. И все-таки ночевать мне до́лжно именно здесь, чтобы не стать всеобщим посмешищем – сперва на корабле, а потом и во всем Новом Южном Уэльсе!

Подо мной качнулась палуба – резко, так, что нога моя зависла в воздухе. Из каюты Преттимена раздался вопль. Звук, пусть и душераздирающий, вернул меня к реальности, а потому я ему даже обрадовался. Бестолковый Преттимен! Так называемый философ! «Что ж, каждый расплачивается за безрассудство», – подумал я, наконец-то отвлекшись от мыслей о смерти. Интересно, к какой партии принадлежали он и его невеста, мисс Грэнхем? Я мысленно заметался между их каютами. Если столь энергичная особа согласилась сделать Преттимена счастливейшим из смертных… С другой стороны, он человек зажиточный, и всегда существует опасность, что благосклонность дамы объясняется не столько личными качествами джентльмена, сколько размером его состояния. Как бы то ни было, мисс Грэнхем переночевала бы в этой конуре без малейших колебаний! Тоска, и без того навалившаяся на меня в про́клятой каюте, при этой мысли сделалась такой сильной, что я вскочил на ноги и вылетел в коридор. Отсюда была видна часть палубы, по которой перекатывалась вода. Похоже, мы наконец-то дождались подходящей погоды! Я неуклюже прошел по коридору, держась за спасительный леер, и спустился вниз, в кают-компанию.

– Веббер, помогите мне, пожалуйста, стянуть этот плащ. А после перетащите-ка мои вещи обратно в пассажирскую каюту.

– Сэр, старший офицер говорит, что…

– Не важно, что там говорит ваш старший офицер. Краска высохла, и спать я буду сегодня именно там.

В окно яростно плеснуло.

– Погодка-то как разыгралась, а, сэр? А будет еще хуже.

– Да-да. Ну, исполняйте.

– В той самой каюте, где он руки на себя наложил? А до того – пастор?

– Да займитесь же делом!

Веббер задумчиво кивнул и исчез в каюте, которую я временно занимал. Нет сомнений – все словно нарочно складывается против меня. Освободившись от плаща, я решил навестить пассажирский салон, хотя было еще слишком рано. К моему удивлению, там уже сидел коротышка Пайк, уронив голову на стол. Корабль качнуло, по полу с грохотом покатился стакан.

– Пайк! Ричард! Что это с вами?

Он не ответил, только тело тяжело моталось по столу в такт качке. Просто омерзительно! Никто не судит пьяных строже, чем раскаявшийся пропойца. Но это так, к слову.

– Ричард! Возьмите себя в руки!

Я тут же пожалел о своих словах. Если бедняга так надрался, лучше всего оставить его, как есть. В конце концов, кто я такой, чтобы решать – спать ему или бодрствовать? Передо мной бедный клерк, с трудом набравший денег, чтобы оплатить себе, жене и двум дочерям путешествие к антиподам. Дети, судя по всему, умирают, жена обернулась натуральной мегерой. Нет, не стоит его трогать.

Дверь отворилась. Вошел Боулс.

– Что новенького, мистер Боулс? Как фок-мачта?

– Вы бы лучше спросили, как уголек. Они смогли добыть, изготовить, пережечь – или что там делают с углем – не больше кулька. На мостике ожесточенно дискутируют.

– Выходит, вы там были.

– Хотите – верьте, хотите – нет, но меня попросили оформить завещание. А затем, я полагаю, в качестве платы за услуги, отвели вниз и показали основание мачты в треснувшем гнезде.

– Значит, мнения разделились?

– О да. Спор идет горячий, и участники не всегда ведут себя должным образом, или, если можно так выразиться, правомерно.

– А вы с кем согласны – со старшим офицером или с мистером Бене?

– Ни с кем. Меня поражает легкость, с которой люди в форме принимают твердые, категоричные решения, не имея на то никаких оснований.

– Я со своей стороны уверен, что даже и пробовать не стоит. Слишком уж это опасно.

– Да, именно так считает старший офицер. Видели бы вы это гнездо – огромного размера! Трещина также велика, а значит, велика и опасность. Мачта стонет и разбивает дерево вокруг себя, вращаясь маленькими, неравномерными кругами, которые невозможно остановить. Не знаю, что тут делать. Вокруг мачты сплели целый клубок из временных приспособлений. Некоторые из них понятны и дилетанту вроде меня, некоторые загадочны и невнятны – балки, втиснутые между мачтой и шпангоутами; тросы, обвязанные вокруг мачты так туго, словно сделаны из металла. И все-таки она раскачивается – несмотря на балки и тросы, блоки и лебедки, клинья, подпорки и брусья. Выглядит устрашающе. А когда замечаешь, что мачта движется, становится еще страшнее.

– И будет хуже?

– Боюсь, что да.

Он замолчал, глядя в окно на бушующее море.

– Да уж, мистер Боулс, веселая компания смертников выйдет из нас, как я погляжу. Пайк напился до беспамятства. Олдмедоу в дурном настроении и предпочитает общество своих людей нашему. Мы сами…

– Напуганы до смерти.

– Преттимен не встает с койки…

– Просто не может. Лежит совершенно беспомощный. Удар оказался слишком сильным. Поскольку на борту нет ни одного врача, за ним ухаживает только сестра милосердия из переселенцев…

– От которой, по-моему, никакого толку!

– По-моему, тоже. Но и моряки, и переселенцы считают, что она делает все возможное, что сводится, на мой взгляд, к бормотанию молитв и развешиванию чеснока вокруг несчастного!