Сокол на запястье - Ольга Елисеева

Теплый ночной воздух неприятно полоснул его по коже. Твари из тартара не привыкли жить под небом, их раздражали шорохи и звуки открытого мира, больно царапал ветер. «Вот для этого и нужен Гермес, — рассуждал Танатос. — Спустил душу вниз и все дела. Напился, наверное». — прикидывал он причину неявки вестника.

Во дворе дворца Танатос заметил небольшую стелу с изображение женской фигуры, закутанной в гиматий. «Готовятся. — отметил про себя демон. — Порядочные люли».

У ворот стояли выкаченные из конюшни погребальные дроги. Вертикально застывшие на одном колесе, они напоминали детские качели. С высоты своего полета Танатос видел и невысокий холмик царский гробницы на некрополе за городской стеной. Вокруг него даже ночью возились рабочие, отодвигая камень от входа в дромос и затаскивая в него белевший сквозь тьму саркофаг.

Еще раз отметив порядочность обитателей усадьбы, демон обругал Гермеса лентяем. «К таким людям и не поспешил!»

Дверь во дворец была специально открыта, чтоб душа в свою последнюю ночь дома могла спокойно побродить по родным местам. Дальше ей предстоял нелегкий путь.

Танатос проскользнул внутрь. Он отлично видел в темноте. Но не в такой. Под землей темнота ровная, а здесь рваная: на улице одно, в доме другое. С непривычки Танатос пару раз налетел на стену, прежде чем проник в мегарон. Здесь, благодаря квадратному окну в крыше, было светлее.

На высоком одре лежало тело Алкесты, покрытое легким полупрозрачным покрывалом из эламского шелка с золотой протяжкой. Но не блеск драгоценных нитей привлекал демона. Его притягивало теплое ровное свечение, разливавшееся чуть выше уже похолодевшего тела молодой царицы. Оно концентрировалось над солнечным сплетением, как маленький горячий шарик. Этот шарик Танатос должен был забрать. Он протянул когтистую лапу и сделал несколько шагов.

Казалось, женщина лишь ненадолго задержала дыхание. Демон видел уйму покойниц и покрасивее, чем эта. Трогательное выражение преданности, застывшее на ее лице, не остановило его ни на секунду. Когти щелкнули в воздухе, и в этот миг у кого-то не выдержали нервы. Громадная дубина, взвившись в воздухе, опустилась на голову Танатосу, и удивленный демон услышал, как трещит его собственный череп.

Однако дети тартара и с раскроенными костями бессмертны. Промятая внутрь голова Танатоса уже в следующую минуту приняла прежнюю форму, и демон оскалил пасть. Рев, который он издал, сотряс дворец. На следующий день Адмет утверждал, будто упал с кровати и потерял сознание. Боги оставили это заявление на его совести. Не все отличаются олимпийской храбростью, олимпийским спокойствием и олимпийской предприимчивостью. Бессмертные, например, просто зажали уши, зажмурили глаза и по-гаргоньи высунули языки, полагая, что в таком виде им ничего не угрожает.

Однако и Геракл не оплошал. Он продолжал размахивать дубиной, отгоняя демона от тела бедной Алкесты до тех пор, пока Аполлон не сообразил, что пора и ему вступать в дело. Для этого потребовалось вынуть пальцы из ушей — чем-то ведь надо держать лук. И открыть один глаз — как-то ведь надо целиться. Золотая стрела приятно согрела ему руку.

«А-а, будь, что будет!» — подумал Феб и спустил тетиву как раз в тот момент, когда Геракл, устав гоняться по залу за Танатосом, вцепился ему в хвост. Лучнику показалось, что демон сейчас, как нимейский лев, выскочит из своей шкуры. Но кошмарное порождение тартара целиком состояло из густой мглы, однородной внутри и снаружи. Поэтому демон лишь взвыл пуще прежнего и изо всех сил затряс хвостом, сбивая тяжелющего смертного, скорпионом впившегося в него.

Не тут-то было. Руки у бойца были, как клещи. Ноги, как столетие вязы. Хватка, как… как… Золотая стрела сверкнула в воздухе, и Танатос не успел додумать, с чем сравнимы железные объятья Геракла. Сияющий луч пронизал мглу его крыльев, прошел сквозь тело, проколов сгусток мрака на месте сердца, и вылетел с другой стороны. В комнатной темноте зала повисли обрывки непроглядной черной пустоты. Демон растворился, изгнанный стрелой солнечного лучника. Он должен был убраться обратно под землю, откуда вышел. Но оглядевшись по сторонам, боги поняли, что Танатос утащил за собой и Геракла.

— Вот задница! — возмутился Гермес.

— Предлагаю говорить: задница Зевса. — бросил Аполлон, опуская лук. — Это содержит оскорбительный намек.

— Как мы Геракла будем вытаскивать?! — заорал на приятеля вестник.

— Геракла? А зачем? — поднял золотые брови гипербореец. Он бросил взгляд в сторону тела Алкесты. — Душа царицы здесь. Это главное. А Геракл, — Феб пожал плечами, — от него столько шуму. Пусть побудет немного в Аиде. А то у них через чур тихо. Поверь мне, он сам выберется. — лучник хлопнул Гермеса по плечу. — За работу. Нужно вернуть душу Алкесты на место. А рассвет не за горами.

Вестник оценил предусмотрительность Аполлона. С первым лучом будет уже поздно, и душа молодой женщины, не попав в царство мертвых, не попадет и домой, в тело. Скорбный дух Алкесты будет скитаться между землей и преисподней, нигде не находя успокоения. Тем временем малиновый ободок уже показался над горизонтом.

— Можешь задержать солнце? — с надеждой спросил Гермес.

Феб кивнул. Он встал у окна, поднял руки ладонями вверх, как когда-то научила его Трехликая, опустил веки и мысленно приказал солнцу застыть на месте.

Это было нелегкой работой. Может быть, самой нелегкой из всего, что лучнику приходилось когда-либо делать. Здесь не Гиперборея, где солнце полгода само стоит в одной точке над горизонтом и не закатывается.

Требовалось растянуть время. А вне времени — этой глупой мужской выдумки — действовали законы Великой Матери. Выйдя за его границы, Феб ощутил себя в полной ее власти. Стоило прервать ровное течение секунд, и она становилась Всемогущей.

Лучник чувствовал, как неимоверная тяжесть громадного горячего шара наваливается на его плечи и расплющивает в лепешку…

Гермес подошел к ложу, где покоилось тело Алкесты, взял теплый светящийся шарик и, сделав в воздухе над грудью царицы разрез ребром ладони, словно вскрывал ей грудную клетку, опустил душу женщины на место. Потом вестник богов соединил края воображаемой раны и прислушался. В глубокой тишине мегарона он почти физически ощутил толчки бьющегося сердца Алкесты.

— Все. — выдохнул Феб, уронив налитые свинцом руки. — Не могу больше. — от усталости он еле шевелил губами, его лицо было мертвенно бледным, со лба струился пот.

— Все. — с улыбкой подтвердил Гермес. Он отступил от одра, любуясь, как художник своей работой. — Ей предстоит три дня молчать и воздерживаться от пищи. Ну и от постели с Адметом — смерть не чиста.