Сокол на запястье - Ольга Елисеева

— Вы кто? — в испуге вскрикивали они.

— А вы? — следовал ответ.

— Если б знать…

Танатос довольно лихо подрулил к озерку в обрамлении кипарисов и спикировал прямо на воду. В последний момент он сложил крылья и поплыл по серой глади, как огромный черный лебедь. А вот Геракл макнулся с головой. Демону Лета не могла причинить никакого вреда, ведь он был здешний уроженец. Что касается героя, то план удался только на половину.

Хлебнув воды, он действительно забыл самого себя и все печали. Но не отцепился от хвоста Танатоса. Напротив, затряс демона с утроенной силой.

— Кто я?! — ревел боец. — И какого черта вишу на твоем крысином обрубке?!

Измочаленный Танатос пожалел, что не умеет, как ящерица, отбрасывать хвост.

— Ты Геракл! Боец Великой Матери! И хочешь моей смерти! — прорычал он.

— Не помню! — отвечал герой, продолжая трясти чудовище, точно желая вытрясти из него свою память.

— Летите через дорожку. — посоветовал не весть как оказавшийся рядом мальчик. — Там тетеньки и дяденьки пьют вон из того озерка и ничего не забывают. — сообразительный малыш показал пальцем за пределы Асфоделия, где ярко сияло солнце, заливая изумрудные поля.

Граница тумана и света проходила прямо по аллее, усыпанной белым речным песком и обсаженной с одной стороны тополями, а с другой — кипарисами. С белых тополиных крон летел пух.

— Туда! — скомандовал Геракл и так тряхнул демона, что тот не подумал ослушаться. Танатос взмыл над дорожкой, ему показалось, что ноша стала чуточку тяжелее, но он списал это на усталость.

Елисейские поля были бескрайни. Они сияли, точно минуту назад прошел ливень, и сейчас солнце отражалось в каплях на каждом листе, травинке, лепестке цветка. Высоко над головой стояла радуга. Воздух был чистым и теплым, небо отчаянно голубым, как в детстве, по нему чиркали угольно-черные ласточки с раздвоенными хвостами, а по обеим сторонам тропинки цвели розы, огромные, как капуста.

— Вот место, где бы я остался навсегда. — с тоской сказал Геракл. — Эй, там! — он снова дернул Танатоса за хвост. — Скорее! Я хочу вспомнить, за что меня сюда не пускают.

— Эта память не принесет тебе радости. — ехидно заметил демон. — Ты распутник и убийца.

— Стану я тебя слушать! Вспылил герой. — Чучело! Ищи источник.

Искать долго не пришлось, хотя Танатос плохо ориентировался на полях счастья. Все-таки это была не его территория. Завидев издали толпу красочно одетых людей, он взял курс на них и вскоре оказался у веселого бурливого озерка с водопадами и каскадом прудов, соединенных каналами. По ним плавали легкие расписные лодки в видел лебедей и золотых рыб. Посреди на островках торчали белые беседки-ротонды, где от любопытных глаз укрывались влюбленные парочки. Плакучие ивы, клонясь друг к другу с разных берегов, образовывали зеленые аркады.

Изможденный Танатос камнем рухнул в воды памяти, вызвав испуганные крики, плеск весел и смех зрителей.

— Ну как? Вспомнил? — злобно осведомился он у Геракла, который отплевываясь, плыл к берегу, таща чудовище за собой.

Возвращенная память тяжелым грузом давила ему на плечи, но странное дело, он не мог бы сказать, что без нее чувствовал себя счастливее. Выбравшись из воды и вытащив своего противника, боец Триединой огляделся по сторонам. Невдалеке за садом виднелся просторный дом с колоннадой. Это был дворец Аида и Персефоны, властвовавших подземным миром. По-собачьи встряхнувшись, демон потянул героя прочь. Но Геракл только крепче намотал его хвост на руку и мерным воинским шагом двинулся прямо ко входу.

Царица Персефона сидела у окна своей спальни в обществе молодого покойника Адониса и пыталась развеять его мрачные мысли. Ей это не удавалось. Адонис казался отрешенным и все еще пребывал душой в верхнем мире под настоящим небом и солнцем, где его разорвал тот самый вепрь, охоту на которого столь неудачно начал Арес.

Юноша выглядел рассеянно и отвечал царице невпопад. Персефона хмурилась и морщила носик. Ее задевало равнодушие вновь прибывшего. Но стоило постараться: бывший возлюбленный Афродиты — такой красавчик!

Царица не любила своего мужа, этого мрачного скрягу Аида, который похитил ее из-под носа собственной матери. Она не боялась, что он проведает про ее делишки с молодыми покойниками. Уже много столетий повторялась одна и та же сцена. По наущению Кербера, который вечно вынюхивал дворцовые сплетни, прибегая на кухню грызть кости, Аид врывался в спальню жены, заставал ее с любовником, устраивал скандал, становясь красным, точно его вот-вот хватит удар. Испуганная Персефона кидалась за водой, а потом… Потом он все забывал, потому что под самыми окнами дворца текла Лета, и как ни в чем ни бывало шел обедать рука об руку с женой в сопровождении нового ухажера.

И на этот раз Персефона отступать не собиралась, хотя ей попался крепкий орешек. По всем правилам Адонису следовало загреметь в тартар за любовные шашни с богиней — это не поощрялось. Но у юноши была такая высокая протекция и такой жалкий вид — вепрь проделал в нем не меньше 20 дырок, все они кровоточили, и каждая капля превращалась в цветок. Так что путь с земли к вратам Аида был усеян алыми анемонами.

Афродита насовала судьям взяток амфорами лучшего кипрского. Злые языки утверждали, что, если б понадобилось, эта распутница переспала бы с каждым из членов коллегии, чтоб выгородить своего любимчика и добиться для него теплого местечка… в покоях Персефоны. Нельзя ручаться, что эти длинные грязные языки не принадлежали Керберу. А он-то знал, о чем говорит.

Хозяйка подземного мира с любопытством разглядывала Адониса. От него и правда нельзя было оторвать глаз. Но вот беда: он походил на безмолвную статую. Теперь Персефона припоминала, что Афродита жаловалась на его холодность и скуку. Пожалуй, он еще на земле начал позевывать в женском обществе. Потому и отправился на злополучную охоту. Но это сейчас было не в счет. Царица могла найти себе поклонника и получше. Среди покойных героев встречались горячие любовники. Сама Персефона выделялась яркой вызывающей красотой, точно цветущий, благоухающий сад. Власть в сумеречном мире только предала ей вечернего блеска.

В ее распоряжении были герои всех времен от Тезея до Ясона и в обратном порядке. Словом, она могла выбирать. Но… не хотела. Вся ценность Адониса заключалась для нее как раз в том, что он побывал в объятиях Афродиты. На нем словно стояла клеймо: сомнению не подлежит. А это для дикарки, полжизни проведшей под землей, среди увядающих душ, забывших, кто они и на что годятся, имело огромное значение. Оно предавало Персефоне уверенности, когда в недолгие летние месяцы она выходила на землю к своей матери Деметре и могла общаться с жителями верхнего мира, где ее красота меркла.