Быть никем. Теория самомоделирования субъективности - Томас Метцингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь вернемся к ограничению 8 и к тому, как пример со сновидениями его релятивизирует. Эмпирически правдоподобно предположить, что феноменальная динамика процесса осознанного сновидения является результатом самоорганизационных процессов в базовой нейродинамике, которая разворачивается, когда мозг сталкивается с сильным внутренним источником стимулов. Сложный конфабуляторный нарратив сновидения - это способ мозга интерпретировать этот сильный внутренний источник стимулов, который, в свою очередь, является результатом массивных сдвигов в его внутреннем химическом ландшафте. Интересно также отметить, что микроинъекции холинергических агонистов или ингибитора холинэстеразы во многие области парамедианной понтинной ретикулярной формации непосредственно вызывают REM-сон (ссылки на последние данные, подтверждающие гипотетические холинергические механизмы, запускающие REM-сон, см. в Hobson et al. 2000). Таким образом, существует важный смысл, в котором ни одна форма феноменального содержания не активируется по-настоящему автономно. Тривиально, все феноменальное содержание зависит от возбуждения. Как локально супервизорный феномен он физически определяется зависимостью от подходящего источника стимулов, который в конечном итоге может привести к активации прозрачной, когерентной модели мира в виртуальном окне присутствия. Нейрофеноменология сновидений демонстрирует, как полноценные, сложные модели реальности могут развиваться из исключительно внутреннего источника стимулов.
Ограничение интенсивности для простого сенсорного содержания, безусловно, выполняется и в состоянии сна. Однако общий ландшафт удовлетворения ограничений сильно отличается от состояния бодрствования. Как отмечалось выше, для ноцицепции, запаха и вкуса феноменальная репрезентация интенсивности либо слаба, либо отсутствует. Для других классов состояний - таких как страх, паника, внезапное возбуждение или эмоционально заряженные эпизоды памяти - заманчиво указать на то, что они часто сопровождаются гораздо более сильными интенсивностями. Однако мы не должны забывать, что ограничение интенсивности может быть применено к простому сенсорному содержанию только неметафорическим способом. А как насчет сверхгладкости простого сенсорного содержания? Является ли сознательно переживаемое презентативное содержание в состоянии сновидения однородным? При рассмотрении этого вопроса мы сталкиваемся с центральной трудностью в феноменологии сновидений, центральной трудностью в разработке и оценке ограничений уровня первого лица для состояния сновидения: интроспекция3 практически невозможна в состоянии сновидения, поскольку внимание высокого уровня отсутствует. Вы не можете интроспективно присутствовать даже при самых простых сенсорных восприятиях в состоянии сна, потому что вы не являетесь аттенциональным субъектом. Поэтому вся феноменология сновидений может быть раскритикована как феноменология бодрствования, связанная с воспоминаниями о снах (см. Dennett 1976). Поэтому любой феноменолог, серьезно заинтересованный в строгом и систематическом описании содержания сновидений, должен сначала овладеть искусством люцидного сновидения (см. раздел 7.2.5). Однако в таком случае можно утверждать, что существует только два вида феноменологии сновидений: феноменология люцидных снов и феноменология памяти о снах в состоянии бодрствования. Настоящий подход пытается решить эту проблему, вводя различные сильные стороны для целевого феномена сознательного опыта, тем самым делая первые шаги к будущему каталогу многоуровневых ограничений, который, в свою очередь, допускает очень разные степени удовлетворения ограничений. Прежде чем мы сможем перейти к более серьезным философским выводам (например, о невозможности некоторых ограничений первого лица в теории сновидений), нам нужно гораздо лучше описать целевой феномен.
Более глубокая структурная причина, по которой феноменология сновидений является трудной задачей, кроется в особенности их глубинной репрезентативной структуры: ограничение перспективности в сновидении выполняется лишь слабо, прерывисто и с большой степенью вариативности. Поэтому подходы к содержанию сновидений от первого лица могут быть в лучшем случае лишь слабо, прерывисто и вариативно успешными. Иными словами, если верить в эвристическую ценность феноменологических подходов, дополняющих усилия когнитивных нейронаук, то придется признать, что разные виды сознательных состояний в принципе могут быть более или менее подходящими для такого рода подходов. Будут существовать классы феноменальных состояний - такие, как невыразимое презентационное содержание, обсуждавшееся в главе 2, или осознанные сновидения, лишенные стабильного аттенционально-когнитивного субъекта, - о которых мы в конечном итоге сможем получить более глубокие знания, исследуя только их микрофункциональный профиль и их минимально достаточные нейронные корреляты. Конечно, увлеченный нейрофеноменолог может попытаться усилить свои возможности по извлечению информации от первого лица даже для таких состояний. Это можно сделать, тренируя свое цветовосприятие, чтобы сделать более широкий диапазон сознательно переживаемых цветов когнитивно доступным, или став люцидным сновидцем. Однако, надо заметить, все эти усилия существенно изменят сам целевой феномен.
Являются ли сны, как и галлюцинации, феноменальными артефактами, не выполняющими никакой биологической функции для сновидящего организма? Обладают ли они каким-либо интенциональным содержанием, выходящим за рамки их феноменального характера? Или это атавизмы, оставшиеся виртуальные органы с древней фазы эволюции мозга? Являются ли они остаточными нейрокомпьютерными последствиями определенной стадии эмбрионального развития, на которой еще не родившийся ребенок начинает медленно конфигурировать свою собственную внутреннюю модель поведенческого пространства и способ, которым образ его тела встраивается в это пространство (Winson 1991)? Являются ли осознанные сновидения лишь эпифеноменальными коррелятами элементарных биорегуляторных процессов, лучше всего описываемых на молекулярном уровне? Я не буду пытаться дать здесь ответы ни на один из этих вопросов, поскольку они кажутся мне классическими примерами подмножества проблем, которые должны быть эмпирически исследованы, а не философски обсуждены. Однако позвольте мне добавить одно краткое концептуальное замечание. До сих пор мы сталкивались с тремя потенциальными классами феноменальных состояний, которые могут не удовлетворять нашему последнему ограничению, ограничению адаптивности. Первый класс состоит из патологических состояний, таких как агнозия, игнорирование, слепота и галлюцинации. Второй класс определяется всеми формами машинного сознания, если оно не возникло в результате собственного эволюционного процесса, а является действительно "искусственным" сознанием в строгом смысле слова. Сны могут составлять третий класс. Если мы получим утвердительный ответ на этот вопрос на эмпирических основаниях, то сможем разработать новые концептуальные аналогии, либо описывающие сновидцев как особый вид машины, как феноменальные автоматы без стабильной перспективы первого лица, либо как регулярно встречающиеся, но патологические формы обработки сознания. Например, сны можно было бы охарактеризовать как особый тип органического бреда, характеризующийся амнезией, дезориентацией, конфабуляцией и галлюцинозом. Собственно говоря, ведущие исследователи сновидений сегодня, похоже, приближаются именно к такого рода гипотезе (см., например, Hobson 1999; Kahn et al. 1997, p. 18). Интересно отметить на чисто концептуальном уровне, что сновидения, если окажется, что нозологический анализ (т. е. анализ, основанный на понятии патологического дефицита) верен, также являются анозогнозическим состоянием: это состояния,
