Ястреб халифа - К. Медведевич

Вот народ, мрачно подумал Аммар и смерил Тарика строгим взглядом. Мало тебя еще наказали, собаку эдакую, выдав верующим ашшаритам головой, — и халиф с удовлетворением почувствовал себя орудием Божественной справедливости.

— А вдруг там эти имена люди услышали и все переиначили? — Аммар решил не сдаваться — тоже мне, избранный собеседник ангелов выискался.

— В стране моего детства никаких людей отродясь не было и никогда не будет, — отрезал Тарик и зло прищурился. — Только этой напасти нам там не хватало.

— А если у вас там было все так прекрасно, то чего же вы оттуда выперлись и сюда, к нам, к людям, приперлись? — прищурился в свою очередь Аммар.

Тарик раскрыл было рот, но вдруг смешался — и закрыл рот. Халиф аш-Шарийа с удовлетворением кивнул — и взглядом приказал: мол, дальше рассказывай. Нерегиль зло прижал уши, но повиновался:

— Вот и все, больше ничего не написано.

— А чего ты тогда на него морщишься, будто тебе на ногу наступили?

— А вы его изготавливаете отвратительным способом — прокаливаете в семи истечениях человеческого тела: крови, семени, слюне, ушной сере, слезах, экскрементах и моче. Тьфу.

— Но ведь оно действует? — усмехнулся Аммар.

— Но не из-за того, что на него кто-то помочился, — процедил нерегиль.

Похоже, он начинал злиться не на шутку. Аммар решил заканчивать дергать своего ручного тигра за усы и задал последний вопрос:

— А из-за чего?

— Из-за того, что при изготовлении на кровь и пение заклинаний слетается… шайтан знает что. И дает зеркалу силу, — мрачно ответил нерегиль.

— Эй, — Аммар отдернул руку, — ты чего сюда притащил?

— Это зеркало аль-Джунайда, — успокаивающе отмахнулся Тарик. — К Джунайду слетались понятно кто — джинны.

— Аааа, — с облегчением выдохнул Аммар. И тут же подпрыгнул от нетерпения: — Ну так давай, давай, чего ждешь!..

Кругляшик булькнул в воде, мгновенно опустившись на дно чаши. Тарик наклонился и дунул на воду.

В воде всплыла скальная стена и высохшая неплодная долина под ней. В серовато-желтом камне, сквозь струящееся марево раскаленного воздуха чернели отверстия входов в пещеры. К ним поднимались лестницы, плетеные из прочного джута. У подножия скал, среди бесформенных холмов и жухлых кустов раскинулся палаточный городок — цветные, серые, заплатанные и роскошные шатры торчали и хлопали полотнищами на сколько хватало глаз. Между ними сновали люди, бегали голые грязные дети. Ханака. Дервишеская ханака — в долине Лива ар-Рамля.

Тихонько ахнув — ах ты ж, как же я раньше-то не догадался — нерегиль перевел глаз зеркала на громадную скалу с короной камней на вершине. У ее подножия, у низкого входа в черную пещеру, царило какое-то праздничное оживление: на кустах развевались яркие ленты, звенели колокольчики, женщина в богатом хиджабе ползала на коленях и щеткой обметала камни входа. Сметала сор, веточки и белые перья — много-много белых перьев. Они завивались вверх и, медленно кружась в жарком воздухе, опадали на камни.

Вереница других ашшариток — все стояли на коленях, кто в чем, кто в нищенской тканине, кто в шелке, — смиренно ждала своей очереди. В паре шагов от входа на коврике сидела и с монотонным завыванием раскачивалась взад-вперед женщина — черные волосы давно выбились из-под платка и мотались с такт ее однообразным движениям, некоторые сидевшие на земле люди словно попали в резонанс с этим колыханием и тоже наклонялись и откидывались, наклонялись и откидывались, гудя какие-то странные однообразные фразы. Воздух шел струями беспощадного зноя, с небес выжигающим глазом смотрело солнце. Из пещеры на дневной свет вышел дервиш — и, рассмотрев его хирку и колпак, нерегиль ахнул.

Это был джамийит.

— Не может быть, — пробормотал он. — Не может быть, это же обитель Хальветийа. Зу-н-нун? Зун-н-нун, где ты?

Зеркало ухнуло во тьму и звон цепей. Полуголый старик, сидевший на соломе у стены, с трудом поднял голову и двинул рукой — он был закован по рукам и ногам. Рядом в соломе копошились другие истощенные, мокрые от пота, звенящие железом тела. Зиндан. Какого города?..

И птица магического взгляда кувыркнулась вверх, вверх, в небо — и оттуда парящим полетом, в размахе крыльев опрокинулось на громадный прямоугольник масджид. Куртуба.

— Да что ж такое, — в голосе самийа Аммару послышалось чуть ли не отчаяние. — Что ж такое?! Опять?!

И в зеркале все завертелось, завертелось — и ввинтилось в черную нору пещеры, рвануло вперед, вперед — и очутилось в низкой подземной зале. На молитвенных ковриках рядами сидели дервиши в черных хирках и опрятных колпаках ордена Джамийа. Под сводами мерно гудели голоса — наступило время радения. А у дальней стены, у покрытого черным знаменем прямоугольного каменного возвышения, на оленьей шкуре сидел сухопарый человек с умным и властным лицом. И вращал трещоткой, щелк, щелк, раз за разом, прикрыв глаза, вращал трещоткой, задавая ритм молящимся. Шейх.

Аммар понял, что видит знаменитого святого — Ахмада-и-Джами Джандапиля, по прозвищу Могучий слон. Именно этот суфийский шейх возвысил свой голос против халифа, упрекая того в отсутствии упования на Всевышнего, и скрытом многобожии.

Аммар ибн Амир, громко возвещал святой муж, отказался от надежды на помощь свыше и обратил свое упование на сотворенное существо — на демона-самийа. Язычник-сумеречник не может спасти халифат! — кричали со ступеней масджид, на кладбищах и у мазаров его последователи. Иблис попутал эмира верующих — ибо только нечистый мог внушить людям нечестивую мысль прибегнуть к помощи нечистого, мерзкого существа и доверить тому командование войсками халифата. А теперь Аммар ибн Амир, говорил шейх, — не иначе, как по наущению богомерзкой твари, — берет в жены женщину сумеречной, порченой крови! О верующие, — кричали дервиши, — если так пойдет дальше, то скоро на престоле халифата мы увидим остроухое большеглазое существо, а у ступеней трона будут стоять с одной стороны сумеречница, родившая нам такого наследника, а с другой — сумеречник, возведший на престол аш-Шарийа отпрыска своей крови! Халифа необходимо обратить, Аммар ибн Амир должен совершить покаяние, и отослать обе твари туда, где им место, — в ревущий огонь ада!

— Ах ты сука, — по-змеиному зашипел Тарик. — Ах ты гадкая, гадкая сука… Заграбастал чужое место и теперь измываешься…

— Над кем? — испугался Аммар.

— Над Айшой, — ответил Тарик и отпустил цвета в чаше. — Своими видениями Айша обязана вот этому главному пещерному ублюдку. Знамя лежит на надгробии Амайа-хима. Как же я сразу-то не догадался, глупец я, баран…