Тропою волка - Михаил Анатольевич Голденков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Построиться! — кричал в бешенстве Семен Змеев, матеря про себя Хованского. Рядом разорвалась граната. Когда ее белесый дым рассеялся, то конь Змеева лежал мертвым на земле, а сам воевода с трудом выкарабкивался из-под тела животного. Левой рукой он держался за окровавленный бок.
— Бежим, воевода! Спасайся! — кричали Змееву ратники.
— Назад! — попытался встать Змеев, но… упал замертво. Кругом свистели пули, картечь, звенели клинки и шумели крылья гусар польских и литвинских. Словно воинство Архангела Михаила спустилось на землю, чтобы покарать грешников.
— Руби-и-и! — зычным криком сопровождали себя всадники литвинов.
— Проклятье! — воскликнул Хованский. Теперь он понял свою ошибку. Князь выхватил саблю и лично повел в атаку весь правый фланг — около шести тысяч человек. Его ратники сшиблись с идущими вперед литвинами и поляками. Ожесточенный бой завязался и в воде Полонки, и в ее трясине, и на суше. Конные литвины Полубинского налетели вихрем, рубили врага, теснили его, втаптывали копытами коней в топкие берега, сбрасывали в воду. Хованский знаками и криками собирал вокруг себя своих всадников и вновь бросал их в атаку. Но даже его энтузиазма и храбрости не хватало, чтобы остановить напор литвин. Подскочивший к московскому князю литвинский гусар ткнул Хованского копьем в голову, тот пригнулся, но получил скользящий удар. Искры посыпались из глаз Хованского, кровь хлынула налицо. Телохранитель Хованского выстрелил в гусара из пистолета, схватил под уздцы коня московитского воеводы и стал увлекать его вон от переправы.
Но литвины уже сидели на плечах и рубили неприятеля в хвост и в гриву. Московитян спасли немецкие рейтары. Они рассыпались по берегу и открыли огонь из мушкетов. Для Полубинского дело осложнялось болотистыми берегами Полонки, где вязли его кони. Но вот копыта наконец-то застучали по твердой земле — гусары преодолели топь. Однако теперь на них уже летели отборные боярские полки и немецкие рейтары. Неприятели с громким кличем сблизились, сшиблись, и все вновь смешалось в водовороте отчаянного сражения.
— Вперед! Всем вперед! — командовал, сидя на траве, Хованский, пока ему перевязывали голову. Весь оставшийся резерв его войска бросился в атаку на армию Речи Посполитой. Сейчас, казалось, московитяне своей массой задавливали литвин и поляков, окружали и поглощали их своей лавой. Но… Со стороны войска Речи Посполитой вновь грянули пушки, вдарили картечницы, мушкеты, засвистели пули… Едва усевшись в седло, Хованский тут же из него вывалился — на этот раз пуля скользнула по лбу князя, и Хованский на несколько секунд потерял сознание. А с фланга уже громыхали залпы — то солдаты литвинского полковника Войниловича обстреливали левое крыло московского войска. К Войниловичу присоединился и Пац со своей жмайтской дивизией. Смяв фланг ратников Хованского, солдаты Войниловича ударили в тыл неприятеля, налетели на позиции пушкарей, спрятавшихся в зданиях местного поместья. По литвинам из-за стен буцынков открыли смертоносный огонь из орудийных и мушкетных стволов. Ядра и пули стали косить литвинскую и жмайтскую пехоту, люди падали снопами на землю.
— Огня! — кричал Пац, сидя на коне, за спинами жмайтских и аукпггайтских солдат.
— Огня!!! — надрывался Войнилович, очертя голову бросаясь вперед.
Где там! Никто не мог перезарядить мушкета, даже вытащить шомпол или достать пороховницу не было времени.
— Наперад! Смерць нярускай схізме! Не адыходзім! Дапаможа нам Бог! — кричал, размахивая саблей, Войнилович, бегущий вперед, увлекая за собой солдат своих и Паца. В этот момент все понимали, что отступать нельзя: показывать врагу спины — значит понести еще более страшные потери. И солдаты, пригибаясь от свистевших повсюду оловянных пуль, бежали в атаку навстречу задымленным от пальбы зданиям. Бежали, не в состоянии ответить хотя бы одним выстрелом.
Фьють-фьють! — свистели жадные до расправы пули над головами, у виска, мимо лица, попадая в грудь, в живот, в руки, в ноги… Литвины, жмайты и аукштайты бежали, бежали что есть мочи вперед, теряя раз за разом своих людей, чьих-то сыновей, мужей, братьев, отцов…
— Смерць схізме! Наперад! — кричал Войнилович, видя, как некоторые солдаты, пригнувшись, останавливаются. — Не спыняемся! Рухаемся наперад! Толькі наперад! Божа з намі, браты!
Солдаты, подбадриваемые криками своего храброго полковника, вновь бросались вперед. Кто-то падал, кто-то продолжал бежать, держа перед лицом мушкет, заслоняя себя от пуль.
— Наперад! Нельга адыходзіць! Нельга! Нельга! — кричал до хрипа Войнилович, понимая, что от его крика зависит все: мужество его солдат, успех всей его атаки, успех всего боя, а может, и успех всей войны.
Наперад…
Вперед и вперед бежали солдаты в серых зипунах под бело-красно-белым стягом, под хоругвью Погони, под жмайтскими стягами с изображением Колюмнов и Локиса. Вот упал один стяг, упал второй, кто-то тут же подхватывал их, вновь падал, вновь кто-то подымал с земли упавшие хоругви, и солдаты вновь бежали к изрыгавшим дым и пламя будынкам… Московиты лихорадочно перезаряжались, в полной панике, видя, что никакие ядра и пули не могут остановить бегущих на них разъяренных людей.
— Простите!!! — хрипел сорвавшимся голосом где-то сзади Войнилович, стоя на коленях, с окровавленной рукой — полковнику ядром оторвало левую кисть руки… Уже четверть роты полегло перед стреляющим зданием, но солдаты не о станавливались.
— Руби-и-и-и-и-и!!!! — грянул нестройный мощный хор. С криками литвины и жмайты ворвались во вражеские укрепления, зазвенела сталь, зазвучали новые выстрелы, глухо били по телу приклады, слышались ругань и крики на русском, жмайтском, мордовском, татарском… Войнилович с простреленной ногой упал, пополз вперед, лихорадочно отталкиваясь от земли здоровой рукой и коленями, приподнялся, бешено вглядываясь в туман порохового дыма, окутавшего полуразрушенные здания поместья. Слыша, как его солдаты с криками врываются в разбитые двери и окна зданий, не имея возможности примкнуть к своим людям, полковник плакал.
— Наперад! На… Нале… — кричал Войнилович, но его сорванное горло уже передавливали рыдания, не то от боли, не то от бессилия, что не может собственноручно вести в бой своих храбрецов…
— Братки! Браточки… Браты мои любые! — почти шептал, плача, Войнилович. — Наперад! Простите! Простите меня!
Полковник рыдал, опираясь на воткнутую в землю саблю правой рукой.
— Простите! Простите!..
Из трехсот тридцати атакующих позиции Хованского солдат Войниловича и Паца сотня уже лежала на мокрой от крови траве. Но остальные двести солдат под огнем пушек и рушниц врага ворвались-таки в укрепления московской батареи. Все смешалось в серых от дыма и пыли помещениях поместья. Но как бы отчаянно ни оборонялись московиты, понимая, что и им отступать некуда, фортуна была на стороне их врагов. Литвины и жмайты били,
