От кочевья к оседлости - Лодонгийн Тудэв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До чего ж хотелось удивительный сон досмотреть, но кто-то из домашних включил радио, и Дооху проснулся. Все утро, занимаясь привычными делами, Дооху не мог отделаться от ощущения, что голос, звучавший во сне, был ему знаком. Странная штука эти сны! Знаешь, только привиделось, а кажется, будто на самом деле произошло.
Он одевался, чтобы идти на работу, когда заявился старик почтальон.
— Доброе утро, председатель! Нынче опять почтовая машина запоздала, вы там на сессии хурала скажите, чтобы почту в худон вовремя доставляли.
— Хороший наказ, отец, даете, непременно подниму этот вопрос, — пообещал Дооху. Он с нетерпением развернул газету «Унэн», мелькнуло знакомое имя — Доржпалам. Очерк назывался «Величие человека». Позабыв обо всем на свете, Дооху так и впился глазами в газету. Присел на минутку к обеденному столу, да так и остался сидеть, опустив руки на колени. «Продолжение следует» — значилось в конце очерка. «Что там у вас стряслось?» — вспомнился ему заданный писателем вопрос. Вот Доржпалам сам на этот вопрос и ответил: в очерке было перечислено почти все, что удалось сделать Дооху за его не столь уж долгую жизнь.
— Что с тобой? — спросила дочь, глядя на побледневшее от волнения лицо отца. Он молча протянул ей газету.
Перед выборами у Дооху и его товарищей работы было невпроворот. Только с одним делом управились, как наваливается другое. Никуда не денешься — жизнь в объединении требовала от людей полной отдачи сил. Полным ходом шло строительство на центральной усадьбе, закладывались хашаны для скота, велась заготовка кормов на зиму, готовились к осенним полеводческим работам. Да разве все перечислишь. К тому же по всей стране развернулось культурное наступление. И в объединении «За коммунизм» шли смотры художественной самодеятельности, демонстрация фильмов, читались лекции. В деловой суматохе председатель совсем потерял счет времени. Он по целым неделям не показывался дома, все чаще наведывался на отдаленные пастбища. Однажды он возвращался к себе в поселок затемно, после многих дней отсутствия. Каурая лошадка весело семенила по дороге, что вилась среди степи как светлая тихоструйная речка. В сумерках после жаркого дня обычно обостряются запахи, и Дооху полной грудью вдыхал вкусный, буквально осязаемый степной воздух. До усадьбы еще долог путь, и чем ближе подъезжал Дооху к дому, тем медленней бежал его верный конь. Утомился, бедняга. «Ничего, дружок, потерпи, скоро будем дома! — мысленно подбадривает коня Дооху. — Скоро объединение обзаведется легковой машиной, тогда отдохнешь, как следует». Лошадь протестующе замотала головой. «Ишь ты, бессловесная тварь, а все понимает, — думает Дооху. — Знать, не желает, чтобы его на машину променяли. Машина… А не зазнался ли ты, председатель? Тебе уже и машину подавай. Нет, пожалуй, не зазнался. Необходима машина, она сбережет и людям и мне много времени и сил».
ЛИЧНЫЕ ВОПРОСЫ
На другой день Дооху остался на центральной усадьбе — у него был назначен прием по личным вопросам.
Первым посетителем оказался Загд. Дооху с первого взгляда понял, что у того произошло нечто из ряда вон выходящее. Выгоревшие на солнце брови Загда болезненно сбежались к переносице, а лицо покраснело и воспалилось, словно он долго и безутешно плакал.
— Ну, Загд, рассказывайте, все как есть, — вздохнул председатель.
— Все из-за него, из-за Дамбия. Взъелся на меня, из-за него я света белого невзвидел. — Загд не удержался, всхлипнул. — С тех пор, как его приставили к скотине, он совсем совесть потерял. Каждый божий день разносы мне устраивает, словно дитяти малому. Нет сил моих больше терпеть!
— За что же он ругает? Давайте разберемся по порядку.
— Что ни сделаю — все не по нем, — жаловался Загд, вытирая покрасневшие глаза. — Он, видите ли, велел выпасать отару на одном пастбище, а я выгнал овец на то, что поближе. Уж как он только не поносил меня! Как не обзывал! Говорит, что я стравил корм, который предназначался осенью только для маток. Да ему за этакую ругань голову оторвать не жалко.
Дооху едва приметно улыбнулся, но этого было достаточно, чтобы вызвать у собеседника мгновенную вспышку гнева.
— Вы мне не верите? Спросите кого угодно из нашего хотона, как этот Дамбий со мной обращается.
«Не знаю, как с тобой, но со скотиной обращаться он умеет», — подумал Дооху.
— А знаете ли, прав Дамбий. Нельзя так бесхозяйственно к пастбищам относиться.
«Может, так оно и есть, но зачем же на меня при всех кричать?» — подумал Загд. Вслух он сказал, что больше не может работать с Дамбием и просит перевести его в другую бригаду, хоть в полеводческую, хоть к овощеводам. Вот он и заявление уже принес.
Дооху подумал и решил удовлетворить просьбу Загда. Все равно в животноводстве от него проку мало, пусть уж лучше переходит в полеводческую бригаду.
После Загда к Дооху приезжало еще несколько аратов, и у каждого — свое наболевшее дело, свои проблемы. Так незаметно подошел к концу рабочий день, и Дооху только к вечеру вспомнил, что в одном из аилов его ждут в гости — отпраздновать рождение первенца. Старики родители требовали, чтобы, согласно старому обычаю, младенца омыли теплым бульоном. Всем там заправлял Дамбий, он уже велел хозяину поставить на огонь разогреваться котел с душистым мясным отваром, когда появился председатель. Хозяева смутились — очень уж им не хотелось выглядеть в его глазах приверженцами устарелых обрядов. Но Дамбий как ни в чем не бывало подсел к гостю и завел разговор.
— М-да, раньше младенцев окунали в теплый бульончик, считалось, что он от этого здоровей станет. Нынче народ культурный пошел, ребенка просто купают в чистой подогретой воде с мылом. Но по старинке оно лучше. И благоприятный час выбрать не мешает. Считается, первое купанье лучше всего проводить в час тигра, час зайца или в час овцы. Нехорошо такое дело затевать во вторник, субботу или воскресенье. Ну, скажите, председатель, что за грех, если люди будут придерживаться этих обычаев? Молодежь-то, она своевольная, пусть хоть в малости уступит старикам. Ведь если подумать, то не одни вредные обычаи да обряды остались нам от предков. Иные забывать не след. Раньше ведь как было? Ни тебе
