Первый шпион Америки - Владислав Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты похорошела.
— Правда? — она улыбнулась, восторженно глядя на него, и он обнял сс. Леник прижалась к нему теплым, податливым телом и поцеловала его в губы.
— Извини, я должен идти, — отстраняясь и отводя глаза в сторону, проговорил Ксенофон Дмитриевич. — У меня назначена встреча через полчаса.
Леник погрустнела.
— Когда я должна выехать?
— Лучше завтра.
— Что-то серьезное? Ксенофон Дмитриевич помедлил и кивнул.
Через полчаса он примчался на Большую Дмитровку. Еще стоя у дверей, он услышал смех Али и громкий рокочущий голос Рейли.
Когда он вошел, Сид сидел на кухне и пил кофе. Аглая Николаевна с виноватой улыбкой посмотрела на Каламатиано.
— Я все узнал, — победно улыбнулся Рейли. — Петр Григорьевич Лесневский сделал важное заявление о том, что сотрудник Военконтроля Синицын постоянно занимался передачей секретных документов немецкой разведке. Чекисты вчера арестовали Синицына, и если этот факт подтвердится, то Петерс пообещал, что Леснсвского отпустят.
— Его отпустят, — улыбнулась Аглая Николаевна.
— Да, наверное, — пробормотал Ксенофон Дмитриевич. — Зачем он это сделал?!
— Он же хотел спасти меня! — воскликнула Аля. — Я ведь ему все рассказала…
— Ну хорошо, вы тут поворкуйте, а мне пора! — Рейли посмотрел на часы и бросил неравнодушный взор на Аглаю, загадочно улыбнулся. — Надеюсь, Кен, мы еще увидимся до отъезда?
— Надеюсь, Сид, — усмехнулся Каламатиано.
…Маршан взахлеб рассказывал Жаку С адулю о совещании, состоявшемся в американском консульстве у Пула. Они сидели в «Трамбле» за бутылкой красного вина.
— Меня потрясает эта американская тупость Пула! — возмущался Маршан. — Он возомнил себя поборником демократии и свободы и стал вопить, что Россия гибнет, мы должны закрыть заслон тирании, большевики истребляют собственный народ! Нет, ты представляешь, Пул, этот зажравшийся янки, который никогда не имел собственного мнения! А теперь ему дали указание, и он готов возглавить крестовый поход против революции! Меня чуть не стошнило от всей этой компании! И наши, конечно, в первых рядах: Лавернь, Вертемон и Гренар, эти три реакционера! У них это называется выполнять союзнический долг!
Садуль, одетый в выцветшую русскую гимнастерку, такие же залатанные, застиранные галифе, угрюмо молчал, изредка прикладываясь к стакану с вином.
— И это в тот час, когда революция переживает самые трудные дни! — темпераментно продолжал Рене. — Когда все ополчились против Ленина! Когда в Петрограде рабочие, вкалывая подсеять — двенадцать часов, получают по 50 граммов черного сырого хлеба вдень! И ведь они замышляют саботаж, диверсии и свержение Совнаркома! «Мы вынуждены были создать даже собственное Информационное бюро, поскольку вся большевистская пресса насквозь лжива!» — высокопарно заявил Пул, нагло, в глаза нас обманывая, потому что все знают, что Бюро Каламатиано шпионская сеть и ничего более.
— Ты для Пуанкаре статью будешь делать? — спросил Садуль.
— А что толку! Пуанкаре их поддержит из союзнических соображений!
— Но оттиск статьи совершенно случайно может оказаться в Кремле, — спокойно проговорил Садуль. — Если они так мечтают о свободной прессе, вот пусть ее и получают. Ты же не давал никаких обязательств хранить полное молчание. Ты свободный художник! Верно?
— А почему бы и нет! Я — свободный художник, ты прав, Жак! И я не буду себя грызть за то, что пил их виски и ел их бутерброды! Ты прав! Я пошлю эту статью Ленину! Пусть почитает, какой клубок змей кишит рядом с Кремлем! Черт, как приятно всегда с тобой говорить! Ты самый удивительный человек, которого я встречал в своей жизни!
29
Днем 30 августа студент Петроградского университета и молодой поэт, воспевавший в стихах Керенского, Леонид Каннегиссер почти в упор выстрелил в председателя ЧК в Петрограде Моисея Урицкого, когда тот входил в одно из учреждений. Расследовать это преступление отправился Дзержинский, прощенный Лениным и начавший работать в ВЧК с 22 августа, поскольку Ленин, которому доложили о существовании некой организации «Союз возрождения России» во главе со Щепкиным, приказал всех арестовать и немедленно начать допросы.
В ночь на 30-е в Петроград выехал Рейли, еще раньше он послал туда Берзина, все еще не доверяя ему и устраивая проверки.
Днем 30-го выехал в Самару Каламатиано, неделей раньше он отправил туда же жену с сыном. Путь через Владивосток был выбран намеренно, поскольку Ксенофон Дмитриевич собирался отправиться в поездку по Сибири, на что уже получил благословение Пула, а заодно проводил бы жену. Он вообще договорился с Девиттом, что останется в России еще некоторое время, несмотря на ликвидацию консульства, даже если ему придется перейти на положение нелегала. Генконсул не возражал. За это короткое время с марта, а прошло меньше полугода, Каламатиано, несмотря на отсутствие профессионального опыта, создал мощную агентурную сеть из тридцати человек, причем его информаторы работали в Генштабе, Военконтроле и других важнейших управлениях, поставляя секретные сведения и диагностируя медленную агонию режима. Пул уже размышлял о том, что, поручи Ксенофону создать боевые группы, он справится и с этим делом гораздо лучше этого петуха Рейли, которого он недолюбливал за излишнее самомнение.
Перед отъездом они распили бутылочку виски, Пул благословил Каламатиано на все его начинания, они уже понимали, что вся затея Рейли чревата опасными разоблачениями и от нее нужно срочно отказаться, а искать более простой и надежный вариант: в самой Москве есть много антибольшевистских центров и организаций, при которых создаются целые армии. И лучше развивать и поддерживать их.
Размышляя о будущем, они не знали, что уже 27 августа «доклад» Маршала о совещании в американском генконсульстве лежал на письменном столе Ленина в Кремле и вождь, прочитав его, тотчас передал Дзержинскому для принятия оперативных мер. Ощущая на языке вкус жареного ячменя, ни Каламатиано, ни Пул не ведали, что вечером 30 августа во дворе завода Михельсона прозвучат четыре выстрела, будет неопасно ранен Ленин и это станет боевым кличем к объявлению священной войны против всех врагов и попутчиков новой власти, сигналом к красному террору.
В начале сентября нарком внутренних дел Григорий Петровский разослал по всем Советам телеграфный приказ: «…несмотря на постоянные слова о массовом терроре против эсеров, белогвардейцев и буржуазии, этого террора на самом деле нет. С таким положением должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел…»
