Менделеев - Михаил Беленький

В то время когда Дмитрий Иванович собирал в Европе материал по воздухоплаванию, в России произошла череда покушений на императора и в университетский устав все-таки были внесены поправки, ужесточающие правила внутренней жизни высших учебных заведений: университетский суд был «усилен» инспектором; кроме него, появились субинспекторы, обязанные знать каждого студента по фамилии и в лицо, быть в курсе его личной жизни, посещать его на квартире и проводить регулярные беседы. Стипендии, как и разрешение на частные уроки, теперь мог выдавать только инспектор, и на эту должность вместо добрейшего старика Н. В. Озерецкого заступил отставной полковник Антропов — бестактный и необразованный человек, ужасно раздражавший студентов и преподавателей. Естественно, первым по поводу нового инспектора высказался несдержанный профессор Менделеев: «Он имеет такое же отношение к университету, какое имеют трубочисты, чистившие в университете трубы». О попечителе университета князе Волконском Дмитрий Иванович сказал, что тот «принадлежит к числу самых фальшивых людей». Когда же Менделеева вызвал к себе временный петербургский генерал-губернатор генерал И. В. Гурко (тот самый герой Балкан) и поинтересовался причинами революционных настроений среди студентов, Дмитрий Иванович воспользовался этим, чтобы нанести еще один удар по государственному классическому образованию. Он не без удовольствия сообщил, что неблагонадежность насаждается еще в гимназиях, «ибо ведь на гимназических скамьях они только и изучают Римскую республику».

Всё это — доклады начальства, доносы и донесения, цитаты из писем и вырезки из статей — ложилось в толстое секретное дело в синей обложке, то самое, которое Менделееву потом покажет градоначальник П. А. Грессер: «У меня уже вот какое дело за два года набралось на вас. Тут всё есть, все ваши разговоры, действия и т. п. Теперь мне нужно составить доклад». Пока же папка пухла, а ситуация вокруг Дмитрия Ивановича всё более накалялась. Генерал-адъютант Гурко объявил профессорам Менделееву и Меншуткину, которые, по агентурным сведениям, относились к инспекции наиболее неуважительно, что в случае любых студенческих демонстраций они будут немедленно высланы из Петербурга. О «подрывной» деятельности профессора Менделеева в общем контексте тайной войны с революционной гидрой самому государю докладывал новый начальник Третьего отделения А. Р. Дрентельн. Всё это было крайне непоследовательно и отдавало неким помешательством властей: с одной стороны, Менделеев пользуется доверием великих князей, включая наследника трона, а также его всемогущего воспитателя Победоносцева, без пяти минут обер-прокурора Святейшего синода, выполняет особые поручения военного и морского министров, а с другой — аттестуется шефом жандармов императору в качестве смутьяна и подстрекателя.

В агентурной папке с материалами на Менделеева наверняка нашлось местечко и для тирады, которую уважаемый профессор высказал в адрес руководителя Святейшего синода и министра народного просвещения графа Д. А. Толстого. С этим вельможей у Дмитрия Ивановича была давняя и упорная борьба. С момента своего назначения министром граф с огромной энергией пробивал (и пробил-таки в 1871 году) реформу гимназического образования в России. Поскольку он признавал гимназиями только классические заведения с двумя древними языками, которым министр придавал ведущее образовательное и воспитательное значение, реальные гимназии были переименованы в реальные училища, а их выпускникам доступ в университет был закрыт. В гимназиях было полностью прекращено преподавание естественной истории и космографии, сокращены программы по русскому языку, истории, рисованию и черчению.

Все те годы, когда Толстой пробивал свою реформу, Менделеев не менее энергично выступал против новой системы гимназического образования. Он считал, что все средние учебные заведения должны открывать молодежи дорогу к высшему образованию, и доказывал, что в первом ряду учебных предметов должны быть русский и европейские языки, естественные и математические науки: «Усиливая же изучение мертвых языков за счет других общеобразовательных предметов, можно совершенно остановить развитие образованности в России и подготовить таких деятелей, часть которых, пожалуй, увлечется политическими и эротическими бреднями классиков, другая часть будет писать и говорить по-русски хуже, чем по-гречески, а третья, одна из лучших, будет в состоянии узнать, и действительно узнает, что писал Аристотель, но не поймет того, что пишут ныне европейцы». Естественно, такая нелицеприятная критика любимого детища графа Толстого оскорбляла того до глубины души, тем более что Менделеев беспокоил своими письмами не только общественное мнение, но и высокое начальство, вплоть до министра внутренних дел графа М. Т. Лорис-Меликова, к которому Дмитрий Иванович обратился с требованием (!) искоренить пороки среднего образования. Толстой пытался запугать Менделеева дисциплинарными методами, но это было бесполезно — тот и сам ни Бога, ни черта не боялся да и заступников имел весьма могущественных. Расправившись с уставом гимназий (отныне обучение в них современники начали сравнивать с тяжелым кошмаром), Толстой и его соратники взялись за устав университетский. И снова самой заметной фигурой на их пути стал Дмитрий Иванович Менделеев. Поняв, что угрозами здесь ничего не добьешься, министр делает неуклюжую попытку подружиться со своим врагом. Раз шесть или семь он посылал ему приглашения на домашний обед, но Менделеев каждый раз отказывался, ссылаясь на здоровье. После этого их взаимная неприязнь дошла до открытой вражды.

Перепалка, о которой идет речь, произошла во время подготовки петербургского университета к посещению бразильского императора Педру II. Граф Толстой, проверявший готовность помещений к осмотру высоким гостем, зашел в химическую лабораторию к Менделееву, чтобы поговорить с Дмитрием Ивановичем по поводу возможной встречи с бразильским монархом — тот мог пожелать увидеть своего старого знакомого по Филадельфийской выставке. Неизвестно, в каких тонах этот разговор начался, но вскоре он перешел пределы не только субординации, но и приличий. «В науке, да, вы, возможно, всемирно известный профессор, но, знаете, — «задушевно» сказал Толстой, — в политическом отношении вы никуда не годный человек». — «Вы сами тоже никуда не годитесь! — ответил Дмитрий Иванович. — Вы слепой, понимаете ли — слепой! Ну, вот теперь, например, всё покушения на государя, а вы ведь взялись охранять его. Зачем вы беретесь не за свое дело? Я, например, не берусь за санскритские надписи, потому что не знаю этого предмета. А вы беретесь за то, чего не понимаете, и не умеете охранять!» По одному из источников, передающих содержание этого разговора, получившего широкую известность, Толстой и Менделеев употребляют слово, значительно более крепкое, нежели «не годный». Дмитрий Андреевич Толстой действительно был неважной защитой царю, потому что более всего боялся покушения на собственную персону. Выходя в залу, где его ожидали просители, он всегда имел при себе заряженный револьвер и старался встать подальше отдам с муфтами. Неизвестно, до чего могло бы довести «министра народного помрачения» его угрюмое усердие, если бы в апреле 1880 года сей персонаж не был убран с должности.[42]