Дожить до рассвета; Сотников; Обелиск; Журавлиный крик; Знак беды (сборник) - Василий Быков

Когда наконец из дымчатой завесы тумана вынырнули юркие приземистые силуэты мотоциклов, Фишер уперся локтями в размякшую землю бруствера и стал целиться. Но от долгого напряжения зрение его все мутнело, туман и проклятая близорукость не давали возможности как следует видеть цель. Фишер перевел дыхание, приложился еще раз и понял, что поразить мотоциклистов у него немного шансов.

Это открытие было поистине ужасно, боец испугался, растерялся. А мотоциклы тем временем, все набирая и набирая скорость и с каждой минутой все увеличиваясь в тумане, быстро неслись по грязной дороге.

Не зная, что предпринять, чтобы остановить врагов, Фишер все же как-то прицелился и выстрелил. Приклад сильно ударил ему в плечо, потянуло горьковатым пороховым дымом, а мотоциклы как ни в чем не бывало приближались. После минутного оцепенения Фишер второпях перезарядил винтовку и снова выстрелил. Потом еще и еще.

Выпустив всю обойму, он сощурил глаза и всмотрелся. Колонна мотоциклистов по-прежнему неслась по дороге – никто не остановился, даже не обернулся в ту сторону, где находился Фишер. Передний мотоцикл уже приближался к березам, и бойцу нужно было либо удирать на переезд, либо притаиться. Но тут перед ним с необычайной отчетливостью предстало скуластое лицо Карпенко, и Фишер почти наяву услышал его обычный пренебрежительный окрик: «Разиня!» Это опять ударило по самолюбию; не зная еще, что сделает, Фишер впихнул в магазин новую обойму и направил винтовку в сторону берез.

Это было самым верным и самым опасным из всего возможного при тех обстоятельствах. За короткое время, пока боец, затаив дыхание, прижимался к брустверу и вел, вел стволом за мотоциклом, ни одной ясной мысли не появилось в его голове. Он окончательно выбросил тогда из своих ощущений и жизнь, и искусство, и рассуждения о назначении своей личности – весь огромный мир в ту минуту заслонил от него укоризненный злой взгляд Карпенко да эта стремительная колонна мотоциклов.

Передняя машина, сдержанно покачиваясь из стороны в сторону, аккуратно объезжала лужи и быстро приближалась к березам. Уже можно было рассмотреть плечистого, неподвижного водителя в шинели и каске, казалось, он слился с машиной; ниже, в коляске, важно сидел второй немец, на нем высоко торчала фуражка и темнел черный ворот шинели. Фишер не думал тогда, что его самого могут убить раньше, чем он успеет выстрелить. Он не старался спрятаться в окопе и продолжал целиться в передний мотоцикл. Когда мотоциклист поравнялся с березами, Фишер выстрелил. Сидевший в коляске сразу дернулся на сиденье, обеими руками схватился за грудь и размашисто стукнулся лбом о железо коляски. Каким-то обостренным, неестественным слухом Фишер услышал в рокоте моторов тот звук, и тотчас же оглушительный грохот острой болью расколол ему голову. Боец выпустил из рук винтовку и, обрушивая руками мокрую землю, сполз на дно окопа.

Какое-то время Фишер еще был жив, но уже не чувствовал ничего, не видел, как бросились немцы к убитому им офицеру, как бережно уложили его, окровавленного, в коляску. Не видел Фишер того, как двое или трое немцев, шаркая по стерне сапогами, подбежали к окопчику и разрядили в него, полуживого Фишера, свои автоматы. Молодой, в пятнистом комбинезоне автоматчик с равнодушными глазами склонился над ним, рванул за мокрый ворот шинели и брезгливо отдернул руку. Несколько секунд немец постоял над убитым, не зная, что сделать еще, и озлобленно пнул сапогом противогазную сумку на бруствере. Из сумки выпали кусок черствого хлеба, несколько обойм с патронами и потрепанная старая книжка в черной обложке – «Жизнь Бенвенуто Челлини, флорентийца, написанная им самим». Отброшенная в стерню, она раскрылась, и утренний ветер, который уже начал разгонять туман, потихоньку ворошил ее зачитанные страницы…

15

Услышав далекую, знакомую по темпу очередь немецкого пулемета, Карпенко рванул дверь сторожки и зычным голосом, способным поднять полк, крикнул:

– В ружье!

Глечик и Свист, щуря заспанные глаза, бросились к двери. Свист спросонья никак не мог попасть в рукав шинели и так выскочил из сторожки, недоуменно оглядываясь вокруг. Овсеев, побледнев, сноровисто прыгнул в траншею и притаился в ячейке. Карпенко тоже занял свое укрытие и, заряжая пулемет, залязгал затвором.

С минуту они сидели не шелохнувшись, боясь потревожить тишину. Ждали. Но нигде никого не было. Тогда тревога постепенно улеглась. Бойцы осмотрелись, стали совещаться. Карпенко, вспомнив об исчезновении Пшеничного, громко и зло выругался:

– Где же Пшеничный, собачье рыло? Что это такое?

Свист и Овсеев, впервые услыхавшие об исчезновении Пшеничного, в недоумении смотрели на старшину. Это событие неприятно поразило их, но нужно было следить за дорогой, ибо, судя по всему, там произошло что-то недоброе.

Припав грудью к брустверу окопа, старшина напряженно всматривался в туман и зло думал о Пшеничном, о недотепе Фишере, молча сидевшем в поле и не подававшем никаких признаков жизни, и об ожидавшей их неизвестности. Карпенко не сомневался, что в деревне немцы. Он только не знал, когда они наконец покажутся из тумана, и боялся, что Фишер не дай бог задремлет, попадет к ним в руки. На какое-нибудь сопротивление этого незадачливого бойца командир не надеялся…

Через некоторое время здесь, на переезде, услышали далекое тарахтение мотоциклов. Карпенко глянул на Свиста, который, беспечно высунувшись из окопа, осматривал дорогу, на Овсеева, низко пригнувшегося к брустверу, и тоже впился взглядом в даль. Глечика, окоп которого находился за углом сторожки, отсюда не было видно. Старшина властно скомандовал:

– Внимание! Замри!

Сам он припал к прикладу «дегтяря», хищно сомкнул над переносицей широкие брови и напряженно сжался. И в ту же минуту все явственно услышали, как на взгорке прогремели редкие одиночные выстрелы, и увидели выползшие из тумана мотоциклы.

– Зачем? Зачем? – не понимая, почему не спасается Фишер, в отчаянии закричал старшина. – Эх ты, раз-зи…

Он не закончил. Выстрелы стихли, а мотоциклы в тумане продолжали двигаться дальше. Карпенко ждал, что Фишер вот-вот выскочит в ложбинку. Потом старшина стал думать, что боец решил затаиться, пропустить немцев. Но вскоре снова раздался одиночный выстрел, который, видимо, задержал всю колонну мотоциклистов. Старшина удивился, ничего не понимая, и вдруг застыл, пораженный необычной стычкой, завязавшейся в поле у двух коренастых берез. Он в недоумении прислушивался, ожидая, что же будет дальше. Из этого оцепенения его вывело злое восклицание Свиста:

– Ах вы, собаки! Я ж вам влеплю!

Он схватился за свое противотанковое ружье. Но до немцев было еще далеко, и старшина свирепо закричал:

– Стой! Я тебе влеплю!

Бронебойщик недовольно оглянулся, но стрелять не стал. Не прошло и минуты, как у берез выплыли из тумана два бронетранспортера. Они остановились возле переднего мотоцикла, почему-то постояли и потом медленно, с очевидной опаской стали спускаться вниз по дороге. За ними двинулись мотоциклы.

Уже совсем стало светло. Сквозь разорванный ветром туман в небе показались клочья темных облаков, кое-где между ними сиротливо проступала голубизна неба.

Старшину больше всего обеспокоили бронетранспортеры. Чтобы ударить наверняка, нужно было подпустить их как можно ближе, и Карпенко заранее наметил этот рубеж на дороге – мостик шагах в двухстах от переезда.

– Свист! – крикнул он бронебойщику. – Начнешь с заднего. Слышь?

– Будь спок! – коротко отозвался Свист, наводя на машины длинный ствол ПТР.

Теперь все решали выдержка, стойкость. Озабоченный Карпенко уже не наблюдал за бойцами и не видел, как одиноко ссутулился за углом сторожки молоденький Глечик, как настороженно притаился за бруствером Овсеев, как в напряженной позе застыл Свист. Перебегая в траншею, он, видно, где-то потерял свою пилотку и теперь зябко втягивал в плечи голову с торчащими во все стороны нестрижеными льняными вихрами.

Передний транспортер еще не достиг мостика, когда из него вдруг неожиданно и глухо вырвалось «бу-бу-бу-бу…», и сразу же на железной дороге, бруствере, на крыше сторожки и еще где-то сзади, с бешеной лютостью разбрасывая землю и щепки, пробарабанила очередь разрывных крупнокалиберных пуль. Карпенко вздрогнул, когда на его щеку плюхнуло грязью, но вытирать щеку было уже некогда. Подумав, что немцы, вероятно, заметили их, старшина старательно прицелился и дал первую длинную очередь.

Сквозь грохот пулеметной очереди он различил рядом звонкий выстрел ПТР и увидел, как на броне передней машины блеснула искра. Транспортер метнулся в сторону, ткнулся передними колесами в канаву и стал. Второй транспортер выскочил вперед. И снова рядом, больно отдавшись в ушах, грохнул выстрел Свиста. Машина, сбавляя скорость, медленно остановилась. Мотоциклы завертелись на дороге, словно потревоженные водяные жуки, беспорядочно застучали немецкие пулеметы, и короткий, стремительный свист пуль снова рассек воздух над переездом.