Преследуя Аделайн (ЛП) - Карлтон Х.Д.

Я никогда не посмотрю на это место на ковре или на стене так же.

Так что я могу только представить, насколько осуждающими будут их застывшие глаза после того, как они не только увидят, как их потомка на этот раз действительно изнасиловали, да еще и ее преследователь.

Слава богу, я их убрала.

— На обратной стороне что-нибудь написано? — спрашивает Дайя, сама перевернув несколько фотографий, чтобы посмотреть. Я переворачиваю свою и вижу написанную дату.

8 января 1944 года.

За несколько месяцев до того, как Джиджи начала писать о своем преследователе.

На фотографии — Джиджи, ярко улыбающаяся в камеру, ее волосы уложены в локоны, которые можно было увидеть только в 40-х годах. Рядом с ней незнакомый мужчина свободно обхватил ее рукой, на его лице легкая ухмылка. Что-то в нем кажется знакомым, но я не могу определить, что именно.

— Здесь нет имен, — замечаю я, перелистывая еще несколько фотографий. Все с датами, но ни одна не раскрывает личность человека.

Мы раскладываем фотографии и располагаем их в хронологическом порядке. Последняя фотография сделана за две недели до ее смерти.

Джиджи, кажется, свернулась калачиком, сгорбившись, держа в руках бокал с вином. Ее улыбка натянута, а загадочный мужчина стоит рядом с ней и смотрит на нее, нахмурив брови. В этот момент она уже боялась за свою жизнь.

Но от мужчины на фотографиях или от кого-то другого?

Затем я беру в руки потрепанное письмо. Оно адресовано Джиджи.

«Моей Женевьеве,

Мне больно писать это письмо. Я сижу здесь и скорблю. О том, что могло бы быть. О том, что могло бы быть, но ты отказываешься видеть.

Я любил тебя с того момента, как увидел, Женевьева. Я любил тебя, хотя ты вышла замуж за другого. И теперь, когда я знаю, что ты отдалась другому мужчине — мужчине, который не я, — моя любовь все еще не угасла.

Я так долго ждал тебя, а теперь еще один встал между нами. Помешал мне принять тебя как свою.

Почему ты настаиваешь на том, чтобы сделать это со мной? С нами?

Это мучает меня. Не дает мне спать по ночам. Единственное, о чем я могу думать, это вычеркнуть тебя из своей жизни, чтобы положить конец этим страданиям. Навсегда.

Искренне,

Твоя настоящая любовь»

— Что за хрень я только что прочитала? — спрашиваю я напряженным шепотом. Дайя читает через мое плечо, и когда я оглядываюсь на нее, ее широко раскрытые глаза смотрят на меня, горящие растерянностью и беспокойством.

— Это звучало зловеще. Угрожающе, — говорит она, ее зеленые глаза смотрят на письмо, словно это проклятие, написанное на бумаге.

Я рассеянно киваю, откладываю записку и снова перебираю фотографии. Ищу подсказки, кем может быть этот человек.

Но их нет.

— Он выглядит таким знакомым, — бормочу я, изучая другую фотографию. Похоже, они на какой-то вечеринке. Изображение черно-белое, поэтому я не могу определить цвет платья, только то, что оно темного оттенка. Драгоценности украшают концы рукавов и воротник платья. И, конечно, мне не нужно, чтобы фотография была цветной, чтобы понять, что она пользуется красной помадой.

Рука мужчины лежит высоко на ее бедре. То, как он прижимает ее к себе, кажется почти собственническим. Властным.

Я никогда в жизни не встречала этого человека, но знаю, что он чертов ублюдок, на это я могу поставить деньги.

И судя по натянутой улыбке на лице Джиджи и сужению вокруг ее глаз, моя прабабушка явно тоже так думает.

— Подожди, дай мне сделать фотографии и загрузить их на компьютер. Я могу сделать обратный поиск изображений.

Я смотрю, как она делает свое дело, ее брови прищурены от сосредоточенности. Через несколько минут она поворачивает ноутбук ко мне и внимательно смотрит на меня.

— Отец Марка. Вот кто на всех этих фотографиях.

Мои глаза переходят на ее глаза, а сердцебиение учащается.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спрашиваю я.

— Что, лучший друг твоего прадеда мог быть влюблен в Джиджи и убить ее, когда узнал, что у нее роман с чужим мужчиной? — резюмирует она, выхватывая эти мысли из моей головы.

Она вздыхает и смотрит вниз на фотографии.

— Я не знаю. Это слишком большой вывод, чтобы сделать его на основании нескольких жутких фотографий и записки. Хотя в записке и есть угрожающий тон, этого, конечно, недостаточно, чтобы обвинить его в убийстве.

Я киваю, думая о том же. Что-то в этих фотографиях меня настораживает и вызывает мурашки по позвоночнику. Как бы я ни возмущалась дневником Джиджи и тем, как она лебезила перед своим преследователем, он никогда не вызывал у меня такого плохого предчувствия, как эта записка и фотографии. Тем не менее, я не могу раскрыть дело об убийстве, основываясь только на ощущениях. Мне нужны доказательства.

— С точки зрения логики, преследователь Джиджи все же более вероятен, но это не значит, что отец Марка — убийца, — продолжает она, рассеянно беря в руки одну из фотографий и рассматривая ее.

— Я вижу мотив в этой записке. Так что, даже если это небольшой шанс, я думаю, мы все равно должны его рассмотреть.

— Ты нашла еще какую-нибудь информацию о Роналдо?

Она вздохнула.

— Да. Он умер в 1947 году от кардиогенного шока. — Мои брови вскидываются.

— Сердечный приступ?

Она переключается.

— Разбитое сердце. Он умер от синдрома разбитого сердца. — У меня пересохло во рту. — Я нашла немного семейной истории о нем, но мало что еще. Его жизнь держалась в строгом секрете, и я предполагаю, что его босс имел к этому какое-то отношение.

— Значит, тупик, — заключаю я, кивая головой. Я прикусываю губу, перекатывая ее между зубами, пока обдумываю свой следующий шаг. — Думаю, мне нужно подняться на чердак, — говорю я с покорностью. Я могу любить призраков, но, черт возьми, это не значит, что у меня все еще есть желание быть одержимой демоном или тем, что там наверху.

Мудрые глаза Дайи переходят на мои. Я рассказала ей о последней записке, которую нашла, и о том, что, по моим ощущениям, там было что-то очень негативное.

— Ты мазохистка. Ты станешь одержимой, если полезешь туда.

Я фыркнула.

— Я думаю, оно бы уже это сделало, если бы действительно этого хотело. Там может быть что-то еще.

Дайя вздыхает.

— Я сегодня умру, — бормочет она.

— Ты не умрешь, просто, может быть, будешь немного владеть собой, — щебечу я, огибая остров и направляясь к лестнице.

— Да, и угадайте, кого я терроризирую первым?

Этот холодный, тяжелый груз мгновенно опускается на мои плечи, как только я вхожу на чердак. Как в мультиках, когда пианино падает с неба и приземляется на ничего не подозревающего человека.

— Ладно, поторопись, черт возьми, мне здесь не нравится, — говорит Дайя, ее голос напряжен от страха. Он ползет по моим костям, заставляя сердце бешено колотиться. И все же тепло пробирается по моим мышцам, оседая в глубине живота.

Я использую фонарик на своем телефоне, чтобы обыскать стены. Я начинаю с той, где нашла последнюю записку, но там остались только паутина и пауки.

Я пробираюсь вдоль каждой стены, надавливая на деревянные панели в надежде найти одного из них свободным. Только когда я подхожу к зеркалу, я нахожу его. Дерево дребезжит под моими ладонями, и с тяжелым чувством, окружающим нас, я не теряю времени, вырывая дерево из стены.

Я направляю луч света в разные стороны, не находя ничего, кроме новых жучков и паутины. Я почти сдаюсь, пока не вижу вспышку чего-то блестящего.

— Кажется, я что-то нашла, — взволнованно объявляю я.

— Спасибо, блядь, — бормочет Дайя у меня за спиной. Я едва слышу слова. Просунув руку в отверстие, прежде чем рассмотреть жуков, я хватаюсь за кусок, моя рука обхватывает что-то пластиковое. Я пытаюсь вытащить это, но моя рука нащупывает что-то похожее на бумагу, поэтому я хватаюсь и за это.

Я провожу рукой по руке, содрогаясь от ощущения прилипшей ко мне паутины. Я даже не смотрю на свою руку, я просто продолжаю оттирать ее, пока бегу к ступенькам.