Полное собрание рассказов. 1957-1973 - Ирвин Шоу

— Мистер Баумэн, — сказал он.

Секунду или две, казалось, Баумэн его не слышал. Потом, почти незаметно встряхнувшись, поднял голову, и на его губах вновь появилась воздушная, дружеская улыбка, которая не сходила с его лица весь вечер.

— Гарри, мальчик, — воскликнул Баумэн. — Гарри!

— Да, Гарри, — повторил за него Мартин.

— Но у вас пустой стакан, — сказал Баумэн, протягивая руку за бутылкой.

— Нет, благодарю вас, — сказал Мартин. — Мне достаточно.

— Вы правы, — сказал Баумэн, — выпивка лишает вас сна по ночам.

— Знаете, — сказал Мартин, — я думал над вашей проблемой.

— Гм… какой такой проблемой? — Баумэн скосил на него глаза.

— Ну, ваш теннисный корт, — торопливо начал Мартин. — Я имею в виду, что он расположен на возвышенности, и когда начинает дуть сильный ветер, ну, как сегодня утром, например…

— Ах, да, — спохватился Баумэн. — Какая досада, не правда ли? Думаю, что мы выбрали для площадки не то место, слишком открытое для северных ветров, но главный строитель настоял на своем. Не знаю, право, там что-то с дренажем, — небрежно махнув рукой, он поцеживал бренди из стакана.

— Знаете, — продолжал Мартин, — я могу показать вам, как нужно все устроить.

— На самом деле? Отлично! Вы очень любезны, — проговорил Баумэн заплетающимся языком. — Приходите как-нибудь ко мне и мы…

— Видите ли, — сказал Мартин, — я завтра утром уезжаю и…

— Ах, да, конечно, — Баумэн затряс головой, словно ужасно недовольный своим провалом в памяти, — Франция! Ярко освещенный город. Я совсем забыл. Какой вы счастливчик. В вашем возрасте…

— Знаете, — продолжал осуществлять свой замысел Мартин, — если мы сейчас сходим туда вдвоем, это займет немного времени, всего пару минут…

Баумэн с озадаченным видом поставил стакан на стол и, заморгав, уставился в лицо Мартина.

— Да, конечно, — сказал он. — Как любезно с вашей стороны.

Они пошли через сад, между столами, к теннисному корту. Его забор, переплетение остроконечных железных жердей с проволокой, маячил на фоне звездного неба в нескольких сотнях ярдов.

— Мартин, — позвала его Линда. — Куда это вы оба направились? Пора домой.

— Мы вернемся через минуту, — крикнул ей Мартин.

Они с Баумэном взбирались по покатому склону, и в густой влажной от ночной росы траве не было слышно их шагов.

— Хочу надеяться, что вам не было скучно на вечеринке, — сказал Баумэн. — Кажется, у нас было мало молодежи. Молодых людей всегда недостает…

— Я ничуть не скучал, — ответил Мартин. — Вечеринка была просто замечательной.

— На самом деле? — пожал плечами Баумэн. — Нужно же что-то уметь делать, — загадочно сказал он.

Они подошли к теннисному корту, и серп луны освещал ее разметку. Ветра не было, и на площадке было очень тихо. Сюда за сотню ярдов от дома доносились звуки заканчивающейся вечеринки со свечами. Их было немного, но они их отчетливо слышали.

— У одного моего приятеля возникла точно такая проблема, — сказал Мартин, не спуская пристального взгляда с Баумэна. — На теннисном корте, построенном на окраине Санта-Барбары, он высадил живую ограду с северной подветренной стороны. Через пару лет изгородь достигла высоты восьми футов, и теперь можно было на площадке делать все, кроме свечей, то есть играть нормально, даже если поднимался ураганный ветер. Ее нужно высаживать в двух футах от забора, чтобы она с ним не срасталась и чтобы в ней не пропадали мячи. Как раз вот на этом месте, — указал рукой Мартин.

— Да, да. Отличная идея, — сказал Баумэн. — Я поговорю об этом со своим садовником на этой же неделе.

Он стал теребить «молнию» на брюках.

— Не присоединитесь? — спросил он. — Думаю, что мочеиспускание — это одно из самых острых удовольствий. Добавим же еще немного росы при лунном свете в этот излишне механизированный век.

Мартин терпеливо ждал, когда Баумэн снова застегнет «молнию». Жикнув ее язычком, он, довольный, сказал:

— Ну вот и все! — словно ребенок, совершивший какой-то достойный похвалы поступок. — Ну а теперь, думаю, пора возвращаться к гостям.

Мартин положил свою руку на локоть Баумэна.

— Баумэн, — строго сказал он.

— Ну! — Баумэн остановился, в голосе его слышались нотки удивления.

— Что вы делали под окном дома моей сестры в пятницу ночью?

Баумэн чуть отстранился от него и, повернувшись к нему, посмотрел прямо в лицо Мартина.

— Что такое? — Он засмеялся. — Ах, это шутка, не правда ли? Ваша сестра не говорила мне, что вы большой шутник. По правде говоря, у меня сложилось впечатление, что вы серьезный, но слишком молодой человек. Это ее несколько беспокоит, призналась однажды она мне, теперь я это ясно помню…

— Что вы делали под окном? — повторил свой вопрос Мартин.

— Боюсь, мальчик, вам лучше поехать домой, — предложил Баумэн.

— Обо мне не беспокойтесь, — парировал Мартин. — Я поеду домой. Но я расскажу сестре с Уиллардом, что за окном в ту ночь стояли вы, вызову полицию и им тоже все расскажу.

— Мальчик, вы уже начинаете мне надоедать, — тихо сказал Баумэн, улыбаясь на светящийся серп луны. — Вы всем надоедаете и, прежде всего, самому себе. Никто вам не поверит, чтоб вы знали.

— Моя сестра мне поверит. Поверит и Уиллард. — Мартин зашагал к саду, освещенному зажженными в фонарях свечами. — Ну а потом увидим. — Он услыхал за спиной шаги Баумэна. Тот его нагонял.

— Подождите, минутку, — сказал он.

Мартин остановился, и теперь снова они пристально глядели в лицо друг друга.

Баумэн фыркнул. Раздался сухой звук.

— Вот почему вы, мой мальчик, решили остаться здесь еще на одну ночь.

— Да, поэтому.

— Я так и думал, — кивнул Баумэн.

Он растирал лицо тыльной стороной ладони и от его щетины до Мартина доносились скрипящие звуки.

— Ну, предположим, это был я. Чего вы хотите?

— Я хочу знать, что вы там делали, — твердо сказал Мартин.

— Какая вам разница? — возразил Баумэн. Теперь он был похож на упрямого, безрассудного ребенка, и голос у него повышался, становился плаксивым, хныкающим. — Что-нибудь украдено? Что-то разбито? Скажем так, — я наносил визит.

— С лестницей? — спросил Мартин. — Ничего себе визит, черт бы вас побрал!

— Нельзя разбрасывать повсюду лестницы, это должны знать все, — устало сказал Баумэн. — Почему вы не оставите меня в покое? Почему не катитесь в свою Францию, пристаете ко мне? Оставьте меня в покое!

— Что вы там делали? — упрямо повторял Мартин.

Баумэн в отчаянии неловко взмахнул руками.

— Я там гулял, — сказал он.

— Спрашиваю в последний раз, — продолжал Мартин, — или вы мне признаетесь, или я иду в полицию.

Баумэн тяжело вздохнул.

— Я всегда занимаюсь только одним, я наблюдаю, — сказал он, переходя на шепот. — Я никогда никому не причинял вреда. Почему бы вам, мой мальчик, не оставить меня в покое?

— Что значит, — наблюдаю?

Баумэн почти беззвучно фыркнул.

— Я наблюдаю за счастливыми людьми, — сказал он. Теперь в голосе его чувствовалось кокетство, словно у молодой девушки, и Мартин впервые стал сомневаться в здравом уме этого человека, стоявшего перед ним на покрытой росой траве, слабо освещенной лунным светом. — Вас это удивляет, — но скажите, сколько счастливых людей живут здесь в нашей округе? Всех возрастов, любой конфигурации, всех религий.

…Все они ходят с широкими, добрыми улыбками на лицах, все они радушно пожимают друг другу руки, они уходят по утрам на работу и целуют на станции своих жен, возвращаются с работы домой, они поют на вечеринках, бросают монеты в церковную кружку, произносят речи на встречах ассоциации родителей и учителей, они приглашают к себе друзей, хвастаются друг перед другом достигнутыми успехами, они занимаются любовью, кладут деньги в банк на свой счет и покупают страховые полисы, они заключают сделки, привечают родственников со стороны мужа или жены, крестят их детей, покупают новые дома, каждый год проходят медицинское освидетельствование по поводу возможного заболевания раком, и, кажется, все они знают, что делают, чего хотят, куда идут… Точно как я. — Он снова чуть слышно фыркнул, и послышался все тот же скрипучий звук. — Главный вопрос заключается вот в чем, — кого они пытаются одурачить? Кого я пытаюсь одурачить? Посмотрите на меня.

Он подошел поближе к Мартину, дыхнув на него скопившейся в нем смесью джина, вина и бренди, и его дыхание обожгло алкогольными парами лицо Мартина.

— Ну, чего мне не хватает? Самый большой дом во всей округе, самая красивая жена. Я с гордостью могу сказать, что все мужчины пытаются к ней приставать, но она и глазом не ведет. Трое воспитанных детишек, которые всегда говорят: «Да, сэр, нет, сэр» и перед сном читают молитвы: «если я умру, не проснувшись» и «почитай мамочку и папочку». Все это, скажу я вам, — показуха! Не верьте этому ни на одну минуту. Иногда я занимаюсь любовью со своей женой, но это абсолютно ничего не доказывает. Все равно, что какой-то зверь-самец в джунглях покрыл такого же зверя-самку. Один напирает, другой сдается, — так бы я выразился. Больше ничего. Когда я встаю с кровати, когда снова ложусь по ночам, мне стыдно за себя, я не чувствую себя разумным человеческим существом. Вы можете это понять? Я пьян, конечно, пьян, но если бы я был с собой честен, когда трезвый, то сказал бы себе точно такие же слова. Но волнуют ли все мои переживания мою жену? Нет, она куда сильнее озабочена тем, купит ли она зеленые шторы на следующий год для столовой, чем тем, — жив я или уже умер. Когда я утром ухожу на работу, мне кажется, что она трижды в день замирает на месте, пытаясь вспомнить, как же меня зовут. А мои дети? Да они — подданные совершенно другого, отдельного государства, живущие за границей, ожидающие только удобного момента, чтобы объявить мне войну. Готовят мне сюрприз. Бросил бомбу, и нет дорогого папочки. Все это вполне нормально. Дети убивают своих отцов ежедневно. Уж не говоря о том, что они бросают их, обрекая на гибель. Пусть себе умирают. Вы только посмотрите на те дома, где живут престарелые. Это поистине больничные палаты для неизлечимо больных. Я целый день сижу в своем офисе, я нанимаю людей, я их увольняю, я занимаюсь важным делом, что-то предпринимаю, но позади меня, за спиной все время, постоянно, я чувствую этот вакуум, ничего, кроме этого большого, безграничного вакуума.