Диалектика капитала. К марксовой критике политической экономии. Процесс производства капитала. Том 1. Книга 2 - Николай Васильевич Сычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако в этом памфлекте такие экономические категории, как «рента, ссудный процент, предпринимательская прибыль суть лишь различные формы «процента» на капитал», который в свою очередь сводится к «прибавочному труду рабочего. Этот прибавочный труд представлен в прибавочном продукте. Капиталист является владельцем прибавочного труда или прибавочного продукта. Прибавочный продукт есть капитал»[630].
Поэтому «автор находится в плену тех экономических категорий, которые он нашел у своих предшественников. Как у Рикардо смешение прибавочной стоимости и прибыли приводит к неприятным противоречиям, так и у него к таким же противоречиям приводит то, что прибавочную стоимость он окрестил процентом на капитал.
Правда, он стоит выше Рикардо в том отношении, что он, во-первых, сводит всякую прибавочную стоимость к прибавочному труду, а во-вторых, хотя и называет прибавочную стоимость процентом на капитал, вместе с тем подчеркивает, что под процентом на капитал он понимает общую форму прибавочного труда в отличие от его особых форм – ренты, ссудного процента и предпринимательской прибыли …
Таким образом, автор памфлекта отличает общую форму прибавочного труда или прибавочной стоимости от их особых форм, чего не делают Рикардо и А. Смит – по крайней мере, не делают сознательно и последовательно. Но название одной из этих особых форм, процент, он опять-таки принимает как название общей формы. А этого достаточно, чтобы снова впасть в экономическую тарабарщину»[631].
По словам Ф. Энгельса, «это последнее замечание целиком и полностью относится и к нашему Ротбертусу». Ибо «он остается в плену тех экономических категорий, которые он нашел у своих предшественников. И он окрестил прибавочную стоимость именем одной из ее превращенных форм: ренты, которую он к тому сделал совершенно неопределенной. Результатом этих двух промахов было то, что он снова впадает в экономическую тарабарщину, что, сделав шаг вперед по сравнению с Рикардо, он критически не идет дальше, и вместо этого поддается искушению сделать свою недоработанную теорию, еще не освободившуюся от скорлупы, основой утопии, с которой он выступил, как всегда, слишком поздно. Памфлект, появившийся в 1821 г., уже полностью предвосхитил «ренту» Ротбертуса 1842 года»[632].
Но в таком случае возникают одновременно два взаимосвязанных вопроса. Первый: что же нового внес К. Маркс в теорию прибавочной стоимости? Второй: почему выработанная им теория прибавочной стоимости произвела такое впечатление, как удар грома с ясного неба, причем во всех цивилизованных странах, тогда как аналогичные теории всех его предшественников, в том числе и К. Ротбертуса, не оказали никакого действия?
Ф. Энгельс пояснил это весьма популярно, приведя пример из истории одной из естественных наук – химии.
«Как известно, еще в конце XVIII века господствовала флогистонная теория, согласно которой сущность всякого горения состоит в том, что от горящего тела отделяется другое гипотетическое тело, абсолютное горючее вещество, получившее название флогистона. Эта теория была достаточна для объяснения большей части известных тогда химических явлений, хотя в некоторых случаях она объясняла их не без большой натяжки. Но вот в 1774 г. Пристли описал разновидность воздуха, «которую он нашел настолько чистой или настолько свободной от флогистона, что сравнительно с ней обыкновенный воздух представлялся уже испорченным». Он назвал ее: дефлогистированный воздух. Вскоре затем такую же разновидность воздуха описал Шееле в Швеции и доказал ее наличие в атмосфере. Шееле нашел также, что она исчезает, если в ней или в обыкновенном воздухе сжигать какое-нибудь тело, и назвал ее поэтому огненным воздухом (Geuerluft).
«Из этих данных он вывел такое заключение, что соединение, образующееся при сочетании флогистона с одной из составных частей воздуха» (следовательно, при горении), «есть не что иное, как огонь или теплота, которая улетучивается через стекло»[633].
Пристли и Шееле описали кислород, но они не знали, что оказалось у них в руках. Они «оставались в плену» флогистонных «категорий, которые они нашли у своих предшественников». Элемент, которому суждено было ниспровергнуть все флогистонные воззрения и революционизировать химию, пропадал в их руках совершенно бесплодно. Но вскоре после этого Пристли, будучи в Париже, сообщил о своем открытии Лавуазье, и Лавуазье, руководствуясь этим новым фактом, вновь подверг исследованию всю флогистонную химию и впервые открыл, что новая разновидность воздуха была новым химическим элементом, что при горении не таинственный флогистон выделяется из горящего тела, а этот новый элемент соединяется с телом, и таким образом, он впервые поставил на ноги всю химию, которая в своей флогистонной форме стояла на голове. И если даже Лавуазье и не дал описания кислорода, как он утверждал впоследствии, одновременно с другими и независимо от них, то все же по существу дела открыл кислород он, а не те двое, которые только описали его, даже не догадываясь о том, что именно они описывали.
В теории прибавочной стоимости Маркс по отношению к своим предшественникам является тем же, чем Лавуазье по отношению к Пристли и Шееле. Существование той части стоимости продукта, которую мы называем теперь прибавочной стоимостью, было установлено задолго до Маркса; точно так же с большей или меньшей ясностью было высказано, из чего она состоит, именно: из продукта того труда, за который присвоивший его не заплатил никакого эквивалента. Но дальше этого не шли. Одни – классические буржуазные экономисты – самое большее исследовали количественное отношение, в котором продукт труда распределяется между рабочим и владельцем средств производства. Другие – социалисты – находили это распределение несправедливым и выискивали утопические средства для устранения несправедливости. И те и другие оставались в плену экономических категорий, которые они нашли у своих предшественников.
Но вот выступил Маркс. И притом в прямую противоположность всем своим предшественникам. Там, где они видели решение, он видел только проблему. Он видел, что здесь перед ним был не дефлогистированный воздух и не огненный воздух, а кислород, что здесь речь шла не о простом констатировании экономического факта, не о противоречии этого факта с вечной справедливостью и истинной моралью, но о таком факте, которому суждено было произвести переворот во всей политической экономии и который давал ключ к пониманию всего капиталистического производства, – давал тому, кто сумел бы им воспользоваться. Руководствуясь этим фактом, он исследовал все установленные до него категории, как
