Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал - Надежда Чернецкая

Надежда Чернецкая

Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал

От автора

То, что Шерлок Холмс до сих пор остается самым популярным персонажем мировой литературы и самым экранизируемым героем в кинематографе, уже давно общеизвестно. Однако слава этого Величайшего Детектива всех времен и народов сильна настолько, что он давно перестал быть просто литературным персонажем или популярным сыщиком из детективных фильмов — с некоторых пор Шерлок Холмс представляет собой уникальный в точки зрения культуры и искусства феномен, являясь воплощением всей викторианской эпохи, всего детективного жанра и, наконец, самой Англии с ее очаровательными условностями и немеркнущими образцами джентльменства.

Шерлок Холмс, спустя более полутора веков с момента своего появления, не умирает и умирать не собирается. По каким бы то ни было причинам — благодаря таланту сэра Артура Конан Дойла, из-за удивительной яркости образа или почему-то еще — Шерлок Холмс не только не забыт, но продолжает жить новой жизнью и в неизменной компании своего верного компаньона доктора Уотсона переживать новые приключения. К настоящему времени написаны сотни книг и снято более двухсот фильмов, авторы которых вслед за сэром Артуром и его сыном Адрианом Конан Дойлом описывают все новые и новые «случаи из практики Шерлока Холмса».

Холмс живет не только в современных рассказах и в потоке кино- и телефильмов, он прочно обосновался в умах своих поклонников, ряды которых постоянно пополняются — для многих людей в современном мире этот Великий Сыщик является прежде всего уникальной и привлекательной личностью, а лишь затем героем детективных историй. Именно поэтому он способен объединять людей в общества и клубы, члены которых ставят перед собой в высшей степени благородные цели — способствовать развитию и процветанию холмсоведения!

Непосвященным, всем тем, кто знаком с Шерлоком Холмсом лишь по отечественному сериалу с Василием Ливановым в главной роли или по отрывочному прочтению «Записок о Шерлоке Холмсе» в юном возрасте, подобная одержимость может показаться по меньшей мере странной, однако для сотен и тысяч людей по всему миру она является истинно страстным увлечением и почти что стилем жизни. Активная деятельность холмсианских клубов в Соединенных Штатах, в Великобритании, а в последние десятилетия и в нашей стране, исчисляемые сотнями холмсианские сайты в Интернете и периодически выпускаемые книги о новых приключениях Холмса и Уотсона доказывают это. Некоторые сугубо холмсоведческие издания и холмсианские исследования (например «Энциклопедия Шерлокиана» Джека Трейси) давно стали классикой, а существующую критику на новые произведения впору классифицировать и издавать отдельно.

Для тех, кто хоть в какой-то мере приобщился к миру Шерлока Холмса, кто просто был бы не прочь прочесть пару новых рассказов о нем, из всей деятельности холмсианцев наибольший интерес представляют, естественно, создаваемые ими художественные произведения. Среди этих произведений встречаются самые разные, более или менее талантливые, более или менее смелые, с «крутым» детективным сюжетом, с лирическим или с мистическим оттенком и т. д. Авторы всех этих произведений чрезвычайно увлеченные люди, и потому из-под их пера иногда выходят совершенно непредсказуемые вещи. Однако любое такое произведение может считаться подлинным образцом холмсианского дела только в том случае, если оно отвечает нескольким требованиям. Во-первых, разрешается углублять и расширять черты Холмса и Уотсона, данные Конан Дойлом, но нельзя перечеркивать их (недопустимо, например, «делать» из Холмса авантюриста, но можно приписать ему некоторые новые дарования). Во-вторых, следует придерживаться естественной хронологии жизни Холмса и Уотсона, созданной в рассказах, и «вписывать» новые приключения в имеющиеся «паузы» (поэтому, наверное, значительная часть всех новоиспеченных рассказов описывает Холмса либо во время его путешествий по миру после схватки с профессором Мориарти, либо во время официального ухода от дел). В-третьих, можно использовать данные Конан Дойлом намеки на другие дела, которые «не были описаны по тем или иным причинам» (благодаря этому возникает особое ощущение близости к дойловским произведениям).

Во всем остальном оставлена полная свобода, и поэтому в результате чьей-то литературной деятельности бессмертный сыщик то разъезжает по разным странам, расследуя всевозможные криминальные случаи с национальным оттенком, то приобщается к путешествиям во времени, то вступает в тайные браки, а то и приобретает некое родство с Алисой из страны чудес. Многие из подобных рассказов довольно милы и занятны, особенно, если они сдобрены хорошим юмором, но лично мои пристрастия в отношении Холмса были и остаются в рамках викторианской Англии и всего того, чем позаботился снабдить свое детище сэр Артур. Думаю, именно в сочетании со всей своей традиционной атрибутикой и с Лондоном конца прошлого века Шерлок Холмс приобретает совершенно особую романтичность.

Представляемое здесь на суд публики произведение также являет собой не что иное как очередное «неизвестное приключение Шерлока Холмса», созданное, как я надеюсь, по всем правилам новейшей холмсианской литературы. Все мои старания были направлены на то, чтобы Великий Детектив, перенесясь в новые обстоятельства и новые события, остался самим собой. Однако при этом мне очень хотелось подчеркнуть многие стороны его удивительной натуры, и для этого пришлось пойти на определенный риск в детальном описании некоторых из них. Поэтому мой Холмс, наверное, все же отличается от большинства своих воплощений, но все же верю, что не в худшую сторону. Отведенная ему роль рассказчика налагает на меня бОльшую ответственность, но при этом делает Холмса настолько живым, как если бы он все время сидел рядом со мной и рассказывал свою очередную историю…

Стараниями моего друга Уотсона мир знает меня как «мыслящую машину», как человека с холодным сердцем и трезвым рассудком. И, несмотря на свою нелюбовь к красочным эпитетам, я признавал, что получил от своего единственного друга весьма точное определение. Я действительно в течение многих лет не знал ничего, что оживляло бы мои чувства, и привык считать себя слепленным из другого теста, нежели люди, меня окружавшие.

Однако судьбе было угодно преподать мне урок, и в моей жизни произошли события, которые навсегда изменили мое снисходительное отношение к человеческим чувствам. После этих событий моя жизнь не стала иной, но с тех пор моя ироничность по отношению к любви является скорее следствием горьких воспоминаний и, быть может, насмешкой над самим собой… Да, в моей жизни появилась женщина. Долгое время я отказывался даже от мысли что-либо писать о ней, стараясь оградить ее и себя от праздного любопытства. Возникшие между нами отношения были и остаются для меня предметом, требующим самого бережного обращения. По моему настоянию доктор Уотсон также не упоминал об этой женщине на страницах своих рассказов, хотя сам и являлся невольным участником и свидетелем произошедших событий, не совсем, впрочем, понимая их истинный смысл.

Но ход времени неумолим, и рано или поздно не останется никого из вовлеченных в перипетии моего прошлого, а допустить полное забвение столь трепетных для меня событий мне кажется преступным, тем более, что однажды я дал слово этого не делать. Именно поэтому мне кажется возможным вернуться к событиям тех дней и оставить нечто вроде мемуаров, надеясь, что после моей смерти они попадут в руки достойных людей.

Итак, я принял решение наконец-то приоткрыть завесу, взяться за перо и собственноручно описать всю эту историю, которую трудно назвать иначе как самым грандиозным моим провалом.

Это свое не слишком связное сочинение я посвящаю Патриции М. Гленрой.

1

Это было в конце лета 1888 года. После нескольких громких дел, имевших место незадолго до этого и по разным причинам не описанных моим верным биографом, в моей практике наблюдалось полное затишье. Я связывал это не только с обычной цикличностью преступной жизни Лондона, но и с необычайно жарким летом — в те тяжелые, знойные дни, столь необычные для влажного и изменчивого британского климата, люди с трудом делали даже свои обычные дела, и самым большим преступлением могло оказаться лишь посягательство на чужое прохладное питье или место в тени.

Я был занят анализом ацетона и уже несколько дней не выходил из дома. Уотсон впервые за последние недели зашел навестить меня и теперь сидел в кресле у стола, попыхивая сигарой. В то время он был с головой погружен в свои личные матримониальные дела, но при этом не уставал твердить, что собирается быть в курсе всех моих новых расследований. Хотя до того дня я и не мог порадовать его каким-нибудь необычным случаем, мне было приятно его общество, тем более, что Уотсон всегда умел делить со мной не только беседы, но и многочасовое молчание. Именно такое благотворное молчание стояло в моей небольшой гостиной, пока его не нарушила вошедшая миссис Хадсон: