Добывайки (сборник) - Мэри Нортон

– А из этого вырастаешь? – спросила она.

Он чуть подвинулся, и она почувствовала, как от его тени на неё пахнуло холодом…

– О да, – ответил он, – постепенно это проходит. У моих сестёр тоже было два языка, а теперь больше нет. Они могут прочитать какую хочешь книжку из тех, что лежат в классной комнате.

– И я могу, – быстро проговорила Арриэтта. – Если кто-нибудь будет её держать и переворачивать страницы. У меня один язык. Я всё могу читать.

– А вслух – тоже можешь?

– Конечно, – сказала Арриэтта.

– Ты подождёшь, пока я сбегаю наверх и принесу книгу?

– Что ж, – сказала Арриэтта; ей очень хотелось показать ему, как хорошо она читает, но тут в её глазах промелькнул испуг. – Только… – с запинкой продолжала она.

– В чём дело? Что «только»? – Мальчик уже был на ногах. Он возвышался над ней, как башня.

– Сколько в этом доме дверей? – Она, прищурившись, глядела на него против света.

Он опустился на одно колено.

– Дверей? – переспросил он. – Наружных дверей?

– Да.

– Ну, парадная дверь, чёрный ход сзади, дверь из комнаты, где хранятся охотничьи ружья, дверь из буфетной… и французские окна в гостиной.

– Понимаешь, – сказала Арриэтта, – там, в холле, мой отец. Он работает у парадной двери. Он… он не любит, когда ему мешают.

– Работает? – спросил мальчик. – А что он делает?

– Добывает материал, – сказала Арриэтта, – для щётки.

– Тогда я пойду через чёрный ход. – Он сделал несколько шагов, но вдруг остановился и снова подошёл к ней. Минуту он стоял в замешательстве, затем, покраснев, спросил: – Ты умеешь летать?

– Нет, – удивлённо ответила Арриэтта. – А ты?

Он покраснел ещё гуще.

– Конечно, нет, – сердито сказал он. – Я не эльф и не фея.

– И я тоже нет, – сказала Арриэтта. – Их вообще не существует. Я в них не верю.

Мальчик как-то странно на неё посмотрел.

– Ты в них не веришь?

– Нет, – сказала Арриэтта. – А ты?

– Конечно, нет!

«Право же, – подумала она, – какой сердитый мальчик».

– Моя мама в них верит, – сказала она, стараясь умилостивить его. – Она говорит, что видела однажды одного эльфа. Ещё когда была девочкой и жила со своими родителями за песчаной кучей у гончарни.

Мальчик присел на корточки, и она почувствовала его горячее дыхание на своём лице.

– На что он был похож? – спросил он.

– Ростом со светлячка и с крылышками, как у стрекозы. У него было крошечное личико, рассказывала мама, оно светилось и словно искрилось, и крошечные ручки. Личико всё время менялось, улыбалось и как будто мерцало. Казалось, рассказывала она, что он что-то говорит, очень быстро, но ей не было слышно ни звука.

– Ах! – воскликнул мальчик. – Как интересно! А куда он подевался?

– Исчез, – сказала Арриэтта. – Когда мама его увидела, ей показалось, что он запутался в паутине. Но было темно. Это случилось после чая. А зимой в пять часов уже темно.

– О-о-о!.. – протянул мальчик и, подняв с земли два лепестка вишни, сложил их сандвичем и принялся медленно жевать. – Представь, – сказал он, уставившись глазами в стену дома, – что ты увидела посредине портьеры маленького человечка величиной с карандаш, с синей заплатой на штанах и с кукольной чашкой в руке… ты бы не подумала, что это эльф?

– Нет, – сказала Арриэтта, – я бы подумала, что это мой папа.

– Да? – произнёс мальчик и нахмурился. – А у твоего папы синяя заплата на штанах?

– Не на парадных. На тех, в которых он ходит на работу.

– О-о-о!.. – снова протянул мальчик. – А много таких человечков, как он?

– Нет, – ответила Арриэтта. – Мы не похожи друг на друга.

– Я хочу сказать – таких крошечных.

Арриэтта рассмеялась.

– Ну, не будь дурачком, – сказала она. – Не думаешь же ты, что на свете много человеков такой величины, как ты!

– Куда больше, чем таких, как ты! – запальчиво возразил он.

– Честно… – начала Арриэтта и снова рассмеялась. – Неужели ты на самом деле думаешь… ты только представь себе, что бы было тогда на свете! Такие огромные стулья… я их видела. Представляешь – делать такие стулья для всех! А материя на одежду?.. Её понадобились бы целые мили… А огромные дома… такие высокие, что и потолка не видно… а огромные кровати… А еда!.. Сколько понадобилось бы еды! Целые озера супа, трясины желе, горы мяса и овощей!

– А вы разве не едите супа? – спросил мальчик.

– Конечно, едим, – засмеялась Арриэтта. – У моего папы был дядя, у которого была лодочка, и он катался в кастрюле с бульоном и подбирал всё, что там плавало зря. А иногда забрасывал удочку на дно, чтобы подцепить кусочек костного мозга. Но потом кухарка заподозрила неладное, когда ей стали попадаться в супе согнутые булавки. Однажды он чуть не потерпел крушение, когда налетел на затонувшую сахарную кость. Дядя потерял вёсла, в лодке сделалась течь, но он закинул удочку на ручку кастрюли и подтянулся к её краю. Сколько там было бульона!.. Дна не видно! А кастрюля! Я хочу сказать, такие громады скоро всю бы землю объели… ничего бы не осталось. Вот почему хорошо, говорит папа, что они вымирают… «Нам много не надо, говорит папа, несколько штук – и всё, чтобы нас обеспечить. Хорошенького, говорит он… – она приостановилась, стараясь вспомнить слова отца, – понемножку». Он говорит…

– Погоди, – прервал её мальчик, – что значит «нас обеспечить»?

Глава десятая

И Арриэтта рассказала ему о том, как они добывают то, что им нужно, какая это трудная и опасная работа. Она рассказала ему о кладовых в подполье, о подвигах Пода в его молодые годы, о его ловкости и мужестве; описала те далёкие времена, ещё до её рождения, когда Под и Хомили были богаты и у них была музыкальная табакерка, покрытая золотой филигранью, и крошечная птичка, сделанная из пёрышек зимородка, вылетавшая из табакерки, – она хлопала крылышками и пела песенку, и кукольная мебель, и малюсенькие стаканчики из зелёного стекла, серебряный чайник из горки в гостиной, атласное покрывало и вышитые простынки… «Они у нас до сих пор есть, – сказала Арриэтта, – это Её носовые платки…» Она, как мало-помалу догадался мальчик, была тётя Софи наверху. Он узнал, как Под добывал вещи в Её спальне, пробираясь при свете камина среди безделушек на туалетном столике; он даже залезал наверх по пологу и расхаживал у Неё по одеялу. А Она следила за ним глазами, а иногда даже разговаривала с ним, потому что, объяснила Арриэтта, каждый день в шесть часов вечера Ей приносили графинчик доброй старой мадеры, от которой к полуночи не оставалось ни капли. Никто её не винил, даже Хомили, потому что, как говорила Хомили, у Неё, бедняжки, так мало осталось удовольствий в жизни. И после первых трёх рюмок, объяснила Арриэтта, Она не верила ничему, что видели её глаза!

– Она думает, что папа вылезает из графина, – сказала Арриэтта. – Когда-нибудь, когда я стану постарше, он и меня возьмёт к Ней, и Она подумает, что я тоже вылезла из графина. Ей это будет приятно, говорит папа, Она к нему привязалась. Однажды он взял к Ней маму, и тётя Софи очень обрадовалась и потом всё спрашивала, почему мама больше не приходит, и говорила, что ей разбавляют мадеру водой, потому что один раз она видела маленького мужчину и маленькую женщину, а теперь видит лишь одного мужчину.

– Хорошо бы, если бы она и про меня думала, что я вылез из графина, – сказал мальчик. – Она учит меня писать, диктует мне диктанты. Я вижу её только по утрам, а по утрам она сердитая. Она посылает за мной, смотрит, чистые ли у меня уши, и спрашивает миссис Драйвер, выучил ли я урок.

– А на что похожа миссис Драйвер? – спросила Арриэтта. (Как восхитительно было разговаривать вот так, небрежно, о миссис Драйвер!.. Как храбро с её стороны!)

– Она толстая, у неё растут усы, и когда она купает меня, она изо всей силы трёт мочалкой по синякам и ссадинам и говорит, что – дай только срок! – отшлёпает меня туфлей. – Мальчик выдрал пук травы и стал его разглядывать. Арриэтта заметила, что губы его дрожат. – А моя мама очень хорошая, – продолжал мальчик. – Она живёт в Индии… А почему вы потеряли все свои богатства?

– Понимаешь, наверху, в кухне, лопнул кипятильник, и наш дом залило горячей водой. Все вещи прибило к оконной решётке. Папа работал день и ночь не покладая рук. Сначала в горячей воде, потом в холодной. Пытался спасти имущество. Это было в марте, и внизу был ужасный сквозняк. Папа простудился и заболел: он не мог больше ходить наверх. Поэтому работать пришлось дядюшке Хендрири и другим, и мама отдала им все наши вещи одну за другой за их труды. Птичка из музыкальной табакерки испортилась от воды, пёрышки выпали, и наружу вылезла колючая пружина. Папа поставил пружину на дверь, чтобы та плотней закрывалась и не было сквозняка, а пёрышки мама приладила к своей кротовой шляпке. Потом родилась я, и папа снова стал добывать. Но теперь он быстрее устаёт и не любит лазать по портьерам, особенно когда оторваны бомбошки…