Легче воспринимай жизнь - Витаутас Жалакявичус

Когда послышался шум тормозов, Пранас поднял голову и сказал:

— Гости?

— Никто у меня не гостит, — тихо сказала Инга.

Они играли в детскую игру «свинку», и вся колода была разложена на белой вязаной скатерти. Они по очереди брали со стола по карте и поглядывали в окно.

— Это наш доктор, — сказал Пранас.

— Похоже, — сказала Инга.

— Очень похоже, — сказал Пранас и взял карту. — Один к одному. Как два трефовых валета.

За окном мелькнула фигура и послышались шаги в сенях.

— Эту игру можно играть втроем? — спросил Пранас.

— Конечно. Входите!

Вошел Йонас и обрадовался: «О-о!».

Все обрадовались.

— Мы ждем тебя, — сказал Пранас.

— Вы знали, что я приеду?

— Мы видели, что ты приехал.

— Я увидел твой велосипед, — сказал Йонас.

Это могло сойти за правду. Инга убрала соломенную плетенку с нитками для вязания и освободила ему стул. Йонас сел и оглядел ее.

— Ты разыскивал меня? — встревожился Пранас.

— Нет, — усмехнулся доктор. — Напротив. Хотел бежать от тебя.

— Нужно было предупредить, — сказал Пранас.

Ее Единственный лежал на лоскуте коврика, прижав голову к полу, и внимательно присматривался к одному и ко второму.

— Единственный! Здорово! — сказал доктор.

Вдали, в полях, мужской голос запел, призывая седлать коней, ибо за семью реками, за семью лесами по нас сохнут девицы.

— День получки, — сказал Йонас. — Это еще одинокий волк.

— Угу-у!..

— Бывало, к полуночи начиналась поголовная езда за недостающим вином «за семью лесами, за семью реками». Ездили на чем попало — на тягачах, тракторах. Президент нынче в день получки собирает в сейф ключи от всего транспорта.

— От твоего тоже? Нет? Безрассудно, — засмеялся Пранас. — Кстати, я выступил от твоего имени и получил от него и самосвал и грузовик. Так что спасибо тебе.

Игра закончилась, и Инга собрала карты в колоду.

— Я уже говорила. Угостить ничем не могу. Довольствуюсь малым, потому как хочу ровно столько, сколько могу иметь.

Пранас незаметно запел старую балладу «из первого диска», постукивая ладонью по столу. Йонас подпевал ему, развалившись на диване, покрытом красным бархатом. Над диваном на нитке висела плетеная соломенная жар-птица. Инга взяла на колени Единственного.

— И ты! И ты! — подстрекнул Пранас. — Вместе!

Она покачала головой и еще тверже сжала губы. Она не знала слов. Не знала музыки. Слушала, смотрела в окно и думала, каким удачным бывает день получки. И еще она думала, что сколько ни думай, что ты другая, а ты все равно «ты».

Стоял зеленый дом у дороги, и мимо ехали машины, а в машинах люди, и никому не было интереса до того, кто поет в этом доме и зачем там поют и зачем сажают цветы под окном.

Когда опустились сумерки и Инга выпустила Единственного побегать по палисаднику, Йонас встал с дивана.

— Благодать, — сказал. — Я, кажется, разгрузился.

Потом он спросил:

— Ты не начал работать? Некогда? Ничего. Пройдет неделька-другая, ассимилируешься.

Пранас не знал. Ткнул себя пальцем в живот.

— Мутное какое-то чувство. Ожидание чего-то. Похоже на изжогу или угрызиение совести.

— Не исключено, — сказал Пранас.

— Отчего? Напротив, я должен чувствовать моральную компенсацию. Наконец-то вместе с матерью. С отцом.

— Это не сразу приходит… Компенсация.

Они вышли по стопам собачки во двор.

— Ты не привык разговаривать со старыми людьми, — сказал Йонас. — Притом ты, наверно, не ожидал, что они нынче вот так именно живут? Правда? Знать и слышать по телефону, это не то же самое, что увидеть самому? Папаша твои — он «рыцарь без страха и упрека». У меня часто возникает детское желание подражать ему. Однако, знаешь, есть вещи, которые должны быть в крови. Есть — есть! Нет — нет!

Пранас не мог сосредоточиться на том, что говорил доктор. Думал, что нужно сесть на велосипед и ехать за «Жигулями» Йонаса и не подвергать испытанию те связи, которые между ними тянутся вот уже двадцать лет. Тут еще как нарочно у калитки Йонас спросил:

— Подвезти тебя?

— Я на велосипеде.

— Да. Правда.

— Слушай, у тебя ведь тоже день получки. Может быть, достанем что-нибудь и посидим еще?

— С удовольствием, — сказал Йонас. — Но нет. У меня в десять свидание. Я не хочу, чтобы подумали, что я сбежал.

Пранас расслабился и решил, что пусть будет как будет.

— Что у тебя под этими очками и под пластырями? — спросил с поддельной заинтересованностью. — Нарыв?

— Ого-о! Острая аллергия… — и еще пробормотал что-то по-латыни Йонас. — После ужина я зайду к тебе, — сказал и сел в машину.

Дорога и вправду опустела. Закон о конфискации ключей в вечер получки вступил в силу.

К вечернему свиданию он готовился с методичностью хирурга перед операцией. Из трех пар перчаток, что нашел в гараже, он выбрал самые толстые. Зашил распоровшийся шов, потом смазал жиром кожу, которая засохла от бензина и влаги и, показалось ему, потому недостаточно облегает кулак. Потом долго рылся среди инструментов, пока нашел железяку, которая устраивала его и длиной и весом, тщательно вычистил ее тряпочкой, смоченной бензином. Все это положил под настольную лампу у себя на столе и низко опу-стил колпак, чтобы и масло и бензин в меру просохли. Потом побрился, надушился и, довольный собой, решительно развалился с газетой в руках на топчанчике, на котором укладывал обычно больных.

Было десять минут одиннадцатого, когда в дверь постучал Ачас.

— Входите.

Ачас увидел доктора, как и в те вечера запятым амбулаторной бюрократией. Доктор сидел за столом и писал.

— Садитесь. Понимаете, приятель, я, порассудив, решил несколько уравнять наши силы. — Он рукой, одетой в толстую кожаную перчатку, отложил в сторону перо, подвинул железяку и повернулся лицом к гостю. Первую неожиданность он обнаружил, увидев, что Ачас уселся на мизерном табурете у шкафа с аптечкой. Однако Йонас не давал сбить себя с толку и дальше произносил слона по намеченному сценарию.

— Вот этой железкой я расшиб пополам доску двадцатимиллиметровой толщины с первого удара. Я сегодня проделал эту операцию трижды с неизменным успехом. Вы мне верите? (Да.) Пора утрясти наши страсти и вернуться в современный мир, где нет обманутых мужей и жен, есть только люди, которые выбирают, с кем и где они хотят жить, с кем они, согласно закону, хотят создавать семью… Это исходная точка нашего разговора. Почему так смотрите на меня? От старой аллергии (он буркнул по-латыни три слова) у меня появилась опухоль па лице.

— Ион, прости меня! — сказал Ачас. Он мялся, прикрываясь ладонью, и Йонасу вдруг показалось, что Ачаса давит смех. — Не знаю именно тех слов, которые сейчас мне нужны больше всего.

Вторая неожиданность появилась в качестве бутылки фирменного молдавского коньяка. Ачас оторвал пробку, достал из шкафа с аптечкой две мензурки и разлил в них коньяк. Идеально с точки зрения физики жидких тел.

— Полнее нельзя! — так и сказал. Поднес одну мензурку Йонасу и буркнул: — За нашу дружбу!

Выпил. Йонас брезгливо следил, как «опиум народа» вливается в это красивое самоуверенное тело и, спустя минуту, просачивается наружу в качестве еще большей самоуверенности, близкой к наглости. Поднял свою мензурку и выпил до половины, стараясь при этом не морщиться и не кривиться.

По сценарию, теперь Ачас должен был говорить слова, но он явно потерял дар речи и молча поглядывал на доктора, «казалось, запоминал его лицо на будущее. Вместо объяснений он заново наполнил мензурки. Ничего дурного не думая, доктор наощупь взял железяку и стал стучать ею по столу. Ачас рассмеялся. Йонас не мешал ему вести себя, как он хочет, и гадал про себя: что же случилось в доме Ачасов? Ответ напрашивался, и Йонас начал рассуждать про себя, какова его, Йонаса, должна быть реакция.

— Прекрасная шутка! — наконец сказал Ачас. — Так разыграть меня, опытного, старого… политика? — так и сказал — «политика».

Веселье не покидало его, и он вылил в себя половину второй мензурки.

— Шутка века!

Йонас нс успел понять, что веселье Ачаса идет от облегчения, от конца той неопределенности и того дурного сна, в котором он провел, наравне с остальными персонажами, последние три дня. Такое же облегчение, захлестнувшее Йонаса, заставило его сделать и ошибочный шаг.

— Не понимаю, о какой шутке ты говоришь?

— Ладно, парень, Роза пришла в баньку, где я ночевал эти две ночи, и все рассказала. Знаешь, — глаза его просветлели и улыбка стала ребячьей, — у меня, была минута, сжало сердце. Могло случиться, капли недоставало, и я заплакал бы! Угм?

— Не верю. — нахмурился Йонас, — что мог бы заплакать.

— Клянусь, — повторил Ачас, — недоставало одной капли!

— Ачас! — решительно скороговоркой заговорил Йонас. — Все неправда! Как и твои слезы неправда! Роза, твоя бывшая жена, любит меня, и я женюсь на ней! Она пошла к тебе сегодня против моей воли. Она побоялась, что ты меня днем раньше, днем позже убьешь. Я сказал, что найду па тебя управу, — Йонас достал со стола железяку и стал ее разглядывать более внимательно, чем хотел этого, — …что найду на тебя управу, но она не поверила… Потому, что она меня любит больше, чем, может быть, самое себя… н вот она пошла к тебе с повинной и с басней о том, что это был лишь розыгрыш…