Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

Я скорее почувствовала, чем увидела, что Маргарет невольно шагнула в мою сторону, словно желая защитить меня от очередного взрыва королевского бешенства, ибо голос Генриха уже начинал звучать все громче и требовательней. Все было, как обычно: чем сильней была его неуверенность в себе, тем больше он хвастался и бушевал. Я встала, взяла его за руку и сказала тем ласковым тоном, каким обычно утешала маленького Гарри, когда тот ссорился с братом и от отчаяния готов был разразиться слезами:

— Я думаю, это полностью докажет твою правоту и, уверена, положит конец всему делу.

— Вот именно! — в ярости воскликнул он. — Все оказалось именно так, как я и говорил — он просто ничтожество, бедный мальчишка, сын брадобрея!

— Да, все оказалось именно так, как ты и говорил, — эхом откликнулась я и посмотрела в его сердитое раскрасневшееся лицо. Увы, ничего, кроме жалости к нему, я не почувствовала.

Он слегка вздрогнул и сказал:

— Ну что ж, в таком случае я пошлю за ними, за его жалкими родителями! Пусть все узнают, какого низкого происхождения этот мальчишка-самозванец, пусть все увидят их собственными глазами!

Вестминстерский дворец, Лондон. Осень, 1496 год

Но Генрих так и не послал за брадобреем из Турне и его женой. Он, впрочем, отправил в Турне очередного шпиона. Однако его шпион так и не смог отыскать пресловутого брадобрея. Я быстро представила себе забавную картину: по всему Турне бродят люди в темных плащах, спрятав лицо под низко опущенным капюшоном, и кого-то ищут — собственно, они ищут любого, кто скажет, что у него в семье некогда пропал мальчик, который впоследствии имел наглость утверждать, что он король Англии, а потом женился на особе из королевской семьи Шотландии и стал близким и горячо любимым другом многих правителей христианского мира.

Это было настолько смешно и нелепо, что, хотя Генрих и продолжал поиски некой женщины, потерявшей сына, я совершенно отказалась от мысли, что мой муж твердо намерен распутать тайну происхождения этого самозванца. Теперь я была почти уверена, что Генрих, скорее всего, хочет сам создать, выдумать его прошлое, а для этого отчаянно стремится пришпилить «мальчишке» хоть какое-нибудь подходящее имя. Но когда я предложила ему взять для этой цели любого другого человека — совершенно необязательно брадобрея из Турне! — который точно скажет в суде, что «этот мальчишка» был им рожден и воспитан, а потом пропал, Генрих хмуро на меня посмотрел и признался:

— Вот именно! Я давно мог бы найти с полдюжины таких «родителей», только никто все равно не поверил бы, что они настоящие.

Однажды осенним вечером меня пригласили в покои королевы — эти покои все по-прежнему называли «покоями королевы», хотя в них обитала не я, а моя свекровь, — поскольку леди Маргарет нужно было о чем-то поговорить со мной до обеда. Меня сопровождала моя сестра Сесили, поскольку Анна удалилась в родильные покои — она собиралась рожать первенца. Но когда перед нами распахнули огромные двустворчатые двери, мы увидели, что в гостиной миледи нет. Усадив Сесили возле камина, в котором горела довольно-таки жалкая кучка дров, какие-то обрезки, я решительно прошла в личные покои королевы-матери, и она, разумеется, была там — как всегда, стояла на коленях перед распятием.

Впрочем, услышав мои шаги, она оглянулась, быстро прошептала «аминь» и поднялась на ноги. Затем мы обе склонились в реверансе — она передо мной, королевой, я перед ней, матерью моего мужа, — и коснулись друг друга холодными щеками в светском «поцелуе», в котором наши губы никогда не встречались.

Она указала мне на кресло — оно было той же высоты, что и ее собственное, и стояло по другую сторону камина, — и мы одновременно уселись, ни одна из нас помедлить не пожелала. Интересно, думала я, чем все это пахнет?

— Мне нужно поговорить с тобой конфиденциально, — начала миледи. — Абсолютно конфиденциально! Обещаю, что ни одно сказанное тобой слово за пределы этой комнаты не выйдет. Можешь мне поверить. Клянусь тебе честью.

Я ждала. Вряд ли я стала бы что-то сокровенное ей рассказывать, так что зря она клялась честью. Если бы хоть что-то из сказанного мною оказалось хоть сколько-нибудь полезным ее сыну, она бы тут же, не задумываясь, повторила ему каждое мое слово. И никакие клятвы, никакие «слова чести» не послужили бы причиной даже для секундной задержки. Ни одна ее клятва гроша ломаного не стоила, когда речь заходила о ее преданности сыну.

— Я хочу поговорить с тобой о делах давно минувших дней, — начала миледи. — Ты была тогда еще совсем ребенком, так что тут, пожалуй, твоей вины нет и быть не может. Никто и не посмеет ни в чем тебя обвинять. Даже мой сын. Все тогда решала твоя мать, а ты ей полностью подчинялась. — Она помолчала. — Но теперь-то ты ведь не обязана ей подчиняться, не так ли?

Я кивнула.

Миледи, похоже, была в некотором затруднении; она явно не решалась задать свой главный вопрос. Она помолчала, постукивая пальцами по резному подлокотнику кресла, и даже глаза прикрыла; казалось, она торопливо произносит про себя какую-то молитву. Потом она снова заговорила:

— Когда ты, совсем еще юная девушка, вместе с матерью находилась в святом убежище, а твой брат, будущий король, пребывал в Тауэре, второй твой брат, Ричард, был с вами, не так ли? Твоя мать не отпускала его от себя. Но потом ей пообещали, что в ближайшем будущем Эдуард будет коронован, и потребовали, чтобы она отправила в Тауэр и Ричарда, чтобы тот составил своему брату компанию. Ты это помнишь?

— Помню, конечно, — сказала я, не отрывая взгляда от горящих дров. Мне казалось, что среди пламенеющих углей я вижу арочные потолки нашего убежища, бледное, отчаявшееся лицо матери, ее темно-синее траурное платье и того маленького мальчика, которого мы выкупили у родителей, взяли к себе, отмыли, велели ничего не говорить и одели в точности как моего младшего братишку. А потом, низко надвинув ему на лоб шапку и замотав горло, а заодно и рот шарфом, передали архиепископу, который поклялся, что сам за ним присмотрит и обеспечит ему полную безопасность. Мы, конечно, ему не поверили, как не верили никому из них, но все-таки отправили мальчика в Тауэр, чтобы спасти нашего Ричарда. Мы надеялись, что таким образом выиграем хотя бы одну ночь, а может, даже целые сутки. Мы просто поверить не могли своему счастью, когда никто ни в чем нашего подменыша не заподозрил, и оба мальчика, мой брат Эдуард и маленький нищий, вместе решили продолжать этот обман.

— Ты помнишь, как к вам пришли лорды, члены тайного совета, и потребовали отдать им мальчика? — негромко продолжала миледи. — Вот только теперь я сомневаюсь, что вы это сделали. Вы действительно отдали им принца Ричарда?

Я посмотрела ей прямо в глаза и храбро, не мигая, встретила ее взгляд.

— Конечно! — даже с некоторым возмущением заявила я. — Это всем известно. Свидетелями этого были почти все члены королевского тайного совета. В том числе и ваш собственный муж, лорд Томас Стэнли. Он ведь тоже при этом присутствовал. Все знают, что члены совета отвели моего младшего брата Ричарда в Тауэр, чтобы он составил компанию Эдуарду, пока тот ждет дня коронации. Ведь вы тогда тоже служили при дворе и должны были это видеть. Вы должны помнить — и это опять же всем известно, — как плакала моя мать, прощаясь с сыном, и как архиепископ поклялся ей, что с Ричардом ничего плохого не случится.

Миледи кивнула и, чуть запнувшись, сказала:

— Ах, но в таком случае… не устроила ли твоя мать небольшой заговор, чтобы вызволить мальчиков из Тауэра? — Она придвинулась ближе, и ее рука, точно когтистая лапа, вцепилась в мое запястье. — Она ведь была очень умна и всегда остро чувствовала приближение опасности. Интересно, была ли она готова к тому, что они придут и за принцем Ричардом? Вспомни, ведь это мои люди помогали ее отряду, предпринявшему столь неудачную попытку проникнуть в Тауэр и вызволить мальчиков. Мне тоже хотелось их спасти. Но, скажи, разве впоследствии она не предпринимала новых попыток? Не пыталась спасти хотя бы своего младшего, Ричарда? Не устраивала новых заговоров, о которых мне не сказала ни слова? А ведь меня тогда жестоко наказали за то, что я ей помогла; меня посадили под арест, причем в доме моего собственного мужа, и запретили с кем бы то ни было встречаться и кому бы то ни было писать. Удалось ли твоей матери, женщине умной и преданной, вытащить своего сына из Тауэра? Удалось ли ей спасти его?

— Вы же знаете, что она постоянно готовила заговоры, — сказала я. — Она писала и вам, и вашему сыну, и вы, несомненно, куда лучше меня знаете о том, что тогда творилось. Так, может, она сообщила вам, что все-таки сумела переправить Ричарда в безопасное место? Неужели вы об этом знали и столько времени молчали? Не желали поделиться со мной такой важной тайной?