Западноевропейская поэзия XХ века - Антология

«Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг…»

Перевод Бенедикта Лившица

Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг,Ты отнял у меня все способы защиты,И ныне, никаким оружьем не прикрытый,О Друг, я предстаю тебе и сир и наг!

Ни юный пыл Страстей, ни Разум, ни Химера,На ослепленного похожая коня,Мне не были верны: все предало меня!И в самого себя во мне иссякла вера.

Напрасно я бежал: Закон сильней меня.Впусти же Гостя, дверь. Раскройся пред единым,О сердце робкое, законным господином,Который бы во мне был больше мной, чем я.

О, сжальтесь надо мной, все семь небес! ЗаранеНа зов архангельской трубы явился я.Всесильный, праведный, предвечный судия,Я жив и трепещу в твоей суровой длани!

ВЕРЛЕН

Перевод М. Кудинова

I. СЛАБЫЙ ВЕРЛЕН[183]

Ребенок слишком большой и взрослеющий трудно, и полный угрози загадок,Бродяга, с размашистым шагом, Рембо, что пускается в путь,порождая везде беспорядок,Покуда свой ад не отыщет — такой совершенный, какой еще можетземля даровать,С палящим солнцем в лицо и с извечным приказом молчать.Вот он появился впервые среди литераторов этих ужасных, в кафе,где царила беспечность,Пришел, ничего не имея сказать, не считая того, что им найденаВечность,Ничего не имея сказать, не считая того, что мир наш — не тот.Лишъ один человек — среди смеха, и дыма, и кружек, и этихмоноклей и спутанных грязных бород, —Лишь один взглянул на ребенка и понял, кто перед ним,Он взглянул на Рембо — и все кончено было отныне: растаял,как дым,Современный Парнас и с ним вместе лавочка эта,Где, как валики для музыкальных шкатулок, изготовляют сонеты.Вce разбито, все стало ничем — ни любимой жены, ни прежнихобъятий,Только б вслед за ребенком этим идти… Что сказал он в угаремечты и проклятий?Наполовину понятно, что он говорит, но достаточно и половины.Вдаль глаза его синие смотрят, и если беду навлекают, то в этомони неповинны.Слабый Верден! Оставайся отныне один, ибо дальше не мог ты идти.Уезжает Рембо, не увидишь его никогда, и в углу твоем можнонайтиТолько то, что осталось теперь от тебя — нечто полубезумное,правопорядку грозящее даже,И бельгийцы, собрав это нечто, в тюрьме его держат, под стражей.Он один. Он лишился всех прав и душой погрузился во мрак.От жены получил он решенье суда: расторгается брак.Спета Добрая Песня, разрушено скромное счастье его.На расстоянии метра от глаз, кроме голой стены, — ничего.Мир, откуда он изгнан, — снаружи. А здесь только тело ПоляВерлена,Только рана и жажда чего-то, что не ведает боли и тлена.Так мало оконце вверху, что и свет в нем душу томит.Неподвижно весь день он сидит и на стену глядит.Место, где он теперь заключен, от опасности служит защитой,Это замок, который на муки любые рассчитан,Он пропитан весь кровью и болью, как Вероники одежды…[184]И тогда наконец этот образ рождается, это лицо, словно проблескнадежды,Возникает из глуби времен, эти губы, которые не говорят,И глаза эти, что погружают в тебя свой задумчивый взгляд,Человек этот странный, который становится господом-богом,Иисус, еще более тайный, чем стыд, и поведавший сердцу о многом.Если ты попытался забыть договор, что тогда заключил,О несчастный Верлен, как же ты не умел рассчитать своих сил!Где искусство — добиться почета со всеми своими грехами?Их как будто и нет, если скрыть их сумели мы сами.Где искусство — по мерке житейской, как воск, Евангелье мять?Грубиян безобразный, ну где тебе это понять!Ненасытный! Немного вина в твоем было стакане, но густ былосадок на дне,Тонкий слой алкоголя — и сахар поддельный в вине,Было сладости мало — но желчи хватало вполне.О, как винная лавка редка по сравненью с больничной палатой!И как редок печальный разгул по сравненью с твоей нищетоюпроклятой!Двадцать лет в Латинском квартале была она так велика, чтоскандалом казалась скорей.Нет земли и отсутствует небо, — ни бога нет, ни людей!И так до конца, покуда тебе не позволено будет с последнимдыханьемПогрузиться во тьму, повстречаться со смертью согласно с твоимпожеланьем:У проститутки в каморке, прижавшись лицом к половице,В наготе своей полной, подобно ребенку, когда он родится.

II. НЕИСПРАВИМЫЙ

Он был матросом, не взятым на борт корабля и внушающимместным властям спасенье.В кармане его — табака на два су, билет до Парижа, бельгийскаясправка из мест заключенья.Теперь он моряк сухопутный, бродяга, чей путь километров лишен.Адрес — не установлен, профессии — нет. «Поль Верлен,литератор…» Известно, что онВ самом деле стихи сочиняет: но Франс к ним суров, и потомвслед за ним повторяли:«По-французски пишут затем, чтобы вас понимали».И, однако, настолько забавен чудак, что однажды его описал онв романе своем[185].Для студентов же этот чудак — знаменитость, его иногда угощаютвином.Но вот то, что он пишет, читать невозможно без раздраженья:Он нередко размер нарушает, слова у него не имеют значенья.Не для него литературные премии, не для него благосклоннойкритики взгляд.Разве можно любителя этого ставить с профессионалами в ряд?Каждый лезет с советами… Сам виноват, если с голоду он умирает.Мистификатор несчастный, он в сети свои никого не поймает.Деньги? На профессуру их тратят немало… А тут, как на грех,Много этих господ, что читать о нем лекции будут потом, наградяторденами их всех.

Человек этот нам неизвестен, мы не знаем, кто он такой.Старый лысый Сократ[186] недоволен, ворчит он, тряся бородой;Потому что полфранка стоит абсент, а ему, чтоб напиться, надовчетверо больше платить.Но ведь пьяным быть лучше, чем на любого из нас походить.Потому что отравлено сердце его с той поры, как его погубилГолос женщины, или ребенка, или, может быть, ангела, что с нимв раю говорил.

Пусть Катюль Мендес будет в славе, а Сюлли Прюдом — великим поэтом[187],Отказался он от диплома из меди и не жалеет об этом.Пусть другие оставят себе удовольствия и добродетели, женшин,сигары, почет и дела.С безразличьем татарским в каморке валяться он будет в чем матьродила.Всех торговцев вином он по имени знает, он в лазарете — как дома.Но умереть — это лучше, чем походить на сограждан знакомых.Так восславим все вместе Верлена, теперь, когда нет уж его.То, чего не хватало ему и что было дороже всего,Мы ему в состоянии дать, ибо все мы теперь стихи понимаем его,распевают их наши девицы,И композиторов наших великих аккомпанемент за их пеньемструится.А человек этот старый отправился в путь, он взошел на корабль,приплывший из тьмыИ у черных причалов его ожидавший, хотя ничего не заметили мы,Ничего, кроме паруса, что раздувался и хлопал, и мощной кормы,за которой вскипала шумная пена.Ничего, кроме голоса женщины, или ребенка, или, может быть,ангела, звавшего тихо Верлена.

БАЛЛАДА

Перевод И. Шафаренко

Все, от тирских купцов[188] и до тех, кто еще и сегодняОтправляется морем торговые делать делаНа плавучих громадах — плодах инженерного воображенья,Все, кого белоснежные чайки провожают качаньем крыла, —Так платок еще долго, белея, трепещет вдали, а рука, что иммашет, уже недоступна для зренья, —Все, кто землю покинул свою, чтоб назад уже не возвращаться,Пожиратели синих пространств, — что им узкий морей лоскуток?—Кто однажды из чаши пригубил, с ней больше не в силах расстаться;Стоит сделать лишь первый глоток.

Моряки с затонувших судов, чьи названия в траурных списках, —Крейсеров экипажи, внезапно достигшие вязкого дна,И рыбачий патруль, и матросы подлодок, от раковин склизких,Все, кто в море летит кувырком, когда киль вздыбит кверху волна, —Их возвышенный жребий и долг петлей горизонта очерчен,К славе путь им не надо искать — сам идет к ним соленый поток!Рот пошире открой — и упьешься дымящимся смерчем;Труден только лишь первый глоток.

Что они говорили в ту ночь, пассажиры в удобных салонахИ бедняги из третьего класса, что в трюме тихонько поют, —В ту последнюю ночь под рычанье валов разъяренных,Когда крик «Погибаем!» качнул переборки кают?«С чем расстался однажды, о том не храни сожаленья.Начинать ни к чему, если срок этой жизни истек.Хорошо вновь найти тех, кто дорог. Но лучше — забвенье!Нужно сделать лишь первый глоток!»

ПосылкаХодит море вокруг, то вздымаясь, то вновь опадая,В сердце давняя боль утихает; дней сочащихся близок итог.Это вечное море! Погрузимся в него, не страдая!Труден только лишь первый глоток!

ФРАНСИС ЖАММ