Кровь и пот - Абдижамил Нурпеисов

Почуяв запах дыма, коровы задрали хвосты и бросились напролом, почему-то навстречу огню. Завлекая в середину жеребят и стригунков, кони с громом помчались в другую сторону. Окриков людей они уже не слушались. Вырвавшись из камышей, кони, храпя и тесня друг друга, вздымая фонтаны брызг, бросились в Кандыузек.

Оба берега устья Кандыузека были обрывисты, не то что коню — человеку трудно было выбраться. Танирберген, вслед за табуном выскочив на берег, увидел уже плывущих коней, и душа у него затосковала.

— Эх, бедные, погибли, погибли все…

Кони плыли к противоположному берегу тесно, быстро, всхрапывая и дуя из ноздрей на воду. Доплыв до берега и не сумев выйти, они скоро повернули назад. Первыми начали тонуть старые кони и жеребые кобылы. Дольше всех держались на воде жеребята. Но и они один за другим со странными короткими криками, не похожими даже на ржание, скрывались под водой…

Танирберген всегда был сдержан в чувствах. Даже при смерти близких глаза его оставались сухи. Но тут у него мураши пошли по спине, он бессильно заплакал, не стыдясь, что кто-нибудь увидит его, и торопливо поехал прочь.

Минут через десять он уже и сам не знал, где пожар и где туркмены. Дым гнало над камышами, конь фыркал и кашлял, у Танирбергена слезились глаза. Острые, как лезвия, стебли камыша резали ему руки и лицо, до крови секли морду и шею коня. Скоро аргамак уже начал вздрагивать и поджиматься при каждом шаге.

Судя по всему, Танирберген далеко уже ушел от огня и врагов. Но сколько бы он ни удалялся, в ушах его все стояли крики, сиплый брех собак и предсмертное ржание тонущих лошадей. И вдруг на минуту ему почудилось, что это кричат не казахи и не скотина ревет, а в плаче и в мольбе о смерти исходит в глухой степи связанный по рукам и ногам юноша-туркмен, оставленный Калау…

Беспрестанно колотя своего аргамака каблуками, Танирберген все дальше уходил в камыши.

А пожар между тем все расширялся, и все безумней бросался во все стороны скот. Коровы как кинулись сначала в сторону огня, так и ломились сквозь камыш, пока не уперлись в сплошную стену дыма и пламени. Они остановились было, но задние напирали на передних, и вся масса, сшибаясь рогами, мыча и хрипя, бросилась в огонь. С опаленными боками и хвостами коровы вырывались из огня, рассыпались и бегали, спотыкаясь по степи. Басмачи весело стреляли по ним.

Вслед за скотом из огня и дыма начали показываться опаленные, ничего не соображавшие казахи — женщины, дети в первую очередь, — на многих горела одежда. Все они оказывались перед туркменами, свирепо ухмылявшимися из-под своих бараньих шапок. Держа казахов под прицелом, туркмены начали всех сгонять в одно место.

Почти весь мелкий скот погиб в огне. Несколько табунов коней утонуло в Кандыузеке. Оставшихся коней и верблюдов туркмены собирали в гурты, гнали за аул, подальше от шума и дыма, чтобы успокоились.

Среди конных туркмен толпились пешие казахи. Тут были Али и Калау, Тулеу и Дос… Судр Ахмета тоже выгнали из камышей, и он норовил забраться поглубже в толпу.

Через полчаса туркмены пригнали из аула Мунке кучку рыбаков. Те, решив, что скота у них нет и прятаться поэтому незачем, спокойно сидели по домам, когда в аул ворвались туркмены. Рыбаков выволокли на улицу и погнали к камышам. Они держались довольно спокойно, одежда их была в порядке. Мунке, Рза и Култума шли рядом.

Почти сейчас же несколько верховых подогнали толпу женщин с промысла. Рза еще издали узнал Айганшу. Она в суматохе потеряла платок и шла простоволосая. Она была в белом с красными цветочками ситцевом платье.

Но не один Рза заметил Айганшу. Увидел ее и уже не отрывая от нее взгляда горбоносый туркмен, отлично одетый, на высоком белом аргамаке. Судя по всему, это был курбаши. Подскакав и остановившись возле Айганши, он наклонился с седла, стал что-то говорить ей. Айганша отвернулась.

— О боже, какой срам терпим! — пробормотал Рза и зажмурился.

Увидев в толпе Рзу, подскочил к нему на костылях Култума.

— Куда нас поведут, как думаешь? — спросил он.

— Кто его знает…

— А не рас… ра… расстреляют нас, а?

— Все может быть…

Култума чуть не упал. Нога его стала подвертываться, костыли выскальзывали из-под мышек. Рза подхватил его под локоть. Туркмены почему-то заторопились, начали подгонять женщин плетьми. Рза увидел обеих жен Тулеу. Маленькая дочь Кенжекей не поспевала за ними, мать взяла ее на руки. Айганша, смешавшись с толпой, побежала было, потом остановилась, отыскала и взяла под руку шедшую позади Ализу. Ализа держала в подоле ребенка Мунке и, задыхаясь, еле ступала непослушными ногами.

Пыль поднималась к солнцу, кругом виднелись свирепые лица под мохнатыми шапками, дым клочьями нагоняло сзади, из камышей, и только теперь поняли казахи, в какую беду попали и что как бы ни повернулось, а прежней жизни уже не вернуть.

— Горе нам, горе! — мотал головой Рза.

Белоногих серых коней бая Тлеу-Кабак туркмены погнали косяками за Бел-Аран. Туда же погнали они и верблюдов. Чтобы справиться со скотом, туркмены отобрали из трех аулов десяток самых крепких джигитов. Еще несколько человек они выбрали, чтобы грузить на верблюдов награбленные вещи. Согнав отобранных казахов в кучу, они быстро погнали их к Бел-Арану. Женщин, кинувшихся за мужьями, басмачи сшибали с ног конями, стегали плетьми. В пыли слышны были их резкие гортанные голоса:

— Назад! Назад!

Култума, стоявший рядом с Мунке, вдруг вскрикнул;

— Считать начали!

Мунке поглядел налево и увидел, что всех оставшихся мужчин туркмены как-то незаметно выстроили в один ряд и теперь начали считать. Каждого десятого но счету они вытаскивали из строя.

Али стоял рядом с Тулеу. Несмотря на жару, его знобило, и он накинул на плечи светлый чекмень без пояса, с вышитыми полами. Он чувствовал, как постукивают у него зубы, стыдился, но ничего не мог поделать. Смертная истома подкашивала ему ноги: он мог быть десятым! Но, когда смерть прошла мимо и десятым стал его сосед справа — Тулеу, — Али успокоился.

Тулеу будто лишился ума. Став десятым, он попятился. На него бросились два туркмена, он побежал, легко волоча: их. Его мигом догнал конный басмач и оскалив белые чубы, несколько раз огрел камчой. Крупное, широкое в кости тело Тулеу сразу съежилось, голова втянулась в плечи, и он совсем уже бессмысленно побежал, спотыкаясь, куда ему показали.

Туркменам стало весело, она захохотали. Только курбаши не улыбнулся. Загорелое, жесткое, как ремень, лицо его с крупным хрящеватым носом было неподвижно, черные, близко посаженные глаза лениво передвигались, пристально останавливаясь на каждом казахском джигите. Когда он увидел, с какой покорностью затрусил под камчой этот кряжистый детина, он мигом вспомнил слова офицера-англичанина из Хивы. Обучая басмачей обращению с оружием, офицер любил повторять: «Лучшее оружие — жестокость. Чернь больше всего уважает силу. Превыше всего боль и смерть! Расстреливать каждого десятого — будь, то казахи, русские, каракалпаки или узбеки. Запуганный народ покорнее скота!»

Курбаши даже кивнул, будто англичанин только сейчас произнес эти слова. На высоком длинном аргамаке, красиво подбоченившись, с плетью в руке, курбаши разглядывал напуганных до смерти казахов, и ему было приятно, что их жизнь и смерть в его власти. Иногда мельком он взглядывал на Мунке и на топтавшегося возле Мунке Култуму. Мунке упорно смотрел себе под ноги.

— Подходят, подходят… Что делать? — зашептал Култума, приваливаясь боком к Мунке.

Туркмены медленно приближались, и Култума совсем ошалел. Подпрыгивая на костыле, он вставал то справа, то слева от Мунке. Огромный жилистый туркмен, облизывая пересохшие, губы, косясь по сторонам воспаленными глазами, медленно считал казахов, поочередно тыкая камчой им в грудь. До Мунке оставалось человека три. В этот момент оторопелый Култума последний раз переменил место и встал справа от Мунке. Жилистый черный туркмен заметил движение, приостановился, уставился горящими глазами на Култуму— тот чуть сознание не потерял. Туркмен продолжал счет, дошел до Мунке, ткнул того в грудь сильнее, чем других, так что Мунке даже покачнулся, и крикнул:

— Девять!

Култума взвизгнул. Два туркмена тут же набросились на него, заломили руки, поволокли. Костыль упал, Култума попробовал прыгать на одной ноге, потом обвис на руках у туркмен и закричал навзрыд:

— Родненькие… родненькие… спасите!!

А туркмены уже волокли следующего десятого, потом еще и еще… Курбаши подъехал к конвою, что-то сказал, что-то до смерти краткое. Конвой сразу окружил выведенных. Кони приплясывали, норовили встать на дыбки, винтовки у конвойных вычерчивали круги. В толпе оставшихся закричали от ужаса. — Ойпырмай!.. — Что делается!

— Злодеи…