Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927 - Михаил Бахтин

……………

В конце книги ничего не разрешается. Чтение Телегиным книги об историческом оптимизме, Катя и Рощин на Каменноостровском, особняк знаменитой балерины Кшесинской — главный штаб большевиков, человек с провалившимся носом, расклеивающий плакаты — все это скорее мостик для второй части романа.

Действие романа — оккупация юга России в гражданскую войну. Но социальной проблемы здесь нет, роман авантюрный: в нем переплетаются авантюра героя с политической авантюрой белых. Основная тема — стремление героя к воплощению, но дана она в сатирическом плане. Все построено на случайных авантюрных моментах, данных в тонах путаницы; в сплетнях сам автор начинает путаться. Здесь, как и у Гоголя, есть свой черт, но он более поверхностный. Все движение романа — путаница, путаница лиц, имен и масок. Реальный выход — красные войска, но они не охарактеризованы, представить их мы не можем; они напоминают действительного гоголевского ревизора. В «Ибикусе» имеется попытка создать новый авантюрный роман с современным героем, но в общем произведение несерьезно, как бы сделано наспех. «Ибикус» — это просто так, литература в кавычках.

Дальнейшие работы Толстого, его участие в революционных сценариях не стоят на художественном пути. Вероятно, он сам не относится к ним серьезно.

Горький «Дело Артамоновых»

В романе изобажена история рода. Время действия — вторая половина XIX и начало XX веков — доведено почти до наших дней. Сто лет и требуется по классической схеме для такого задания{367}. История вводится лишь в связи с действующими лицами; самостоятельной исторической картины в романе нет.

Всю историю рода сопровождает дворник, который является ровесником отца и переживает внуков. Он не действует, а только созерцает и вспоминает. Лицо, носящее функцию памяти, имеется в греческих трагедиях. Там обычно олицетворением родовой памяти является старший в роду. Так, в «Царе Эдипе» обо всем знают пастух и Тиресий. Сами члены рода несут возмездие, но единой картины себе не представляют. И лишь после того, как трагедия свершается, начинают действовать сознание и память. Лиц, которые не сознают происходящего, но несут на себе грех, и лиц, которые носят память греха, дает и Горький. И раз роман построен, и совершенно сознательно, по классической схеме, в нем, конечно, не может быть социологических моментов. Для того, чтобы осуществить подобную задачу, нужно ввести в произведение эпичность с мифологической примесью. Социологический подход может дать картину жизни лишь одного поколения, которая охватит лишь 30–40 лет. В «Фоме Гордееве» искательство примитивно, картина — социологическая, бытовая; истории в ней нет, и все лежит на плоскости, а не в глубине. В «Детстве» тоже все лежит в быте, но уже не все люди растворяются в нем: дед и бабка — это фигуры почти мифологические.

В «Деле Артамоновых» носителем греха является сам старик. Он укоренен в семье и в деле. Завод растет и коверкает людей. Люди хотят из него вырваться, но дело засасывает их и, наконец, губит. Дворник нашел свободу в отвлеченном созерцании и отвлеченной памяти. Никита ушел в монастырь, но понял, что и монастырь — дело, такая же отрицательная сила, как и завод, и умирает вне монастыря. Так что в основе романа — организация и борьба людей с ней. В этом смысле «Дело Артамоновых» созвучно «Борису Годунову». Здесь и там люди и дела; и все, кого они затягивают, делаются самозванцами{368}. Есть только один выход: это выход Пимена. Пимен знает грех Годунова и грех Дмитрия, но он стоит вне мира. Внешне Тихон ничем не похож на Пимена, но в нем тоже живет память и сознание, что от греха некуда уйти. Так что выход радикальный, по-русски: все заражено грехом, все, что создано на земле, создано плохо. Единственная лазейка — образ Ильи. В нем изображен Ленин: трезвый, наблюдательный. Горький Ленина героизовал, но все же скепсис остался, все же — это не то. Вообще Горький всегда говорил, что из Октября ничего не выйдет{369}. Крестьяне пока молчат, но, когда они убедятся, что землю у них никто не отберет, они отвинтят большевикам головы. Что хорошо, Горький ответить не умеет и не хочет. В романе ясно сказано лишь одно: всякая организация губит. Эта мысль сделана углубленно и серьезно: отрицается не только буржуазия, которая выпила кровь из рабочих, но излился кровью и сам Артамонов, и из семьи его ничего не вышло. Дело делает людей рабами, свобода лишь в босячестве. Отсюда мечта о голом человеке на голой земле.

Первая треть романа очень хороша и совершенно нова по замыслу. Следующие трети — это второе издание «Фомы Гордеева». В первой части воссоздан народный эпос; и Горькому удалось создать нечто эквивалентное ему и без всякой стилизации. Лучшим моментом является свадьба. Горький впервые сумел подойти к свадьбе как к бытовому явлению. До него свадьба давалась как стилизация народных лубочных картинок или с точки зрения экзотики, как у Мельникова-Печерского. У Горького же полное, серьезное изображение свадьбы.

В первой части замечательно хорош, прямо просится в песню, Алеша, но далее он мельчает. Из эпического героя, который пустил красного петуха, он превращается в типично горьковского героя. Петр с самого начала изображен хуже Алеши, но все же он живой человек, а потом — Фома Гордеев{370}. Двойственность сказалась и на стиле романа. В первой части разговоры и рассуждения характеризуют лишь самих героев. Здесь нет согласия, несогласия, полемики с автором. И лицо, и дело, и подвиги героев вытекают из их сущности. Горький только любуется ими, стремится к проявлению их лирической и психологической глубины. В следующих частях он уже обогащает героев своими мыслями, которые в большинстве случаев неудачны. Поэтому стиль романа распадается. С уходом Никиты в монастырь появляется другой мир. Горький как бы увидел, что в стиле первой части он выдержать роман не сможет и уже в другой манере доводит его до вожделенного конца.

Тынянов «Кюхля»

«Кюхля» носит тот же характер, что и трилогия Мережковского: это собрание материалов по схеме. Но если у Мережковского серьезные материалы, то у Тынянова и материалы плохие и схема плохая. Тому, кто знаком с архивами и рукописями Пушкина и о Пушкине, видно, как роман Тынянова ничтожен. Что можно создать, если делаешь такую работу наспех. Тынянов не мастер: у него нет ни стиля, ни языка, которые позволили бы сделать художественное произведение. «Кюхля» годится лишь как книга для чтения для школы второй ступени. Лев Толстой, обладавший исключительными способностями и эрудицией, уже стариком изучивший древнееврейский язык, много лет работал над материалом для «Войны и мира». Тынянов же сделал свое произведение в две недели. Будь и семи пядей во лбу, нужно разработать все имеющиеся по данной теме материалы, а это быстрее, чем в определенный срок, сделать нельзя. Поэтому «Кюхля» совершенно ничтожен, не пригоден даже для школы. Для первой ступени он не понятен, для второй — слишком несерьезен. Алексей Толстой понимал, как трудно справиться с задачей изображения исторических лиц, и потому показал их только мельком. Его Николай II не говорит, а лишь жестикулирует. Толстой лично знал царя, но понимал, сколько материалов нужно изучить, чтобы ввести историческое лицо в роман. Тынянов же все сделал наспех; поэтому его герои вообще на людей не похожи.

Зощенко

Основной жанр Зощенко — маленький юмористический рассказ, где используется анекдот из современной жизни, но подметить его комизма он не смог. Стиль анекдота мы находим и у Гоголя. Но Гоголь умел увидеть глубокий комизм во всех явлениях жизни. Зощенко умеет только одно — придираться к современному словарю. В конце концов у него все сводится к смеси жаргонов, неудачной и неуместной карикатуре. У Гоголя комизм не только русской жизни, но и мира; у Зощенко — несуразное передразнивание. Юмор у него — чисто языковой и очень поверхностный. Что касается идей, то они взяты из газет. В этом смысле Аверченко выше Зощенко. Аверченко продолжил традицию Чехонте, которую, в свою очередь, продолжил Сатирикон. Последний на этом пути — Зощенко. Но он очень ослаблен: у него меньше таланта и меньше опыта.

Проблемы комического

Бытовую мотивировку комического мы находим у Островского и у Чехова. Они создавали бытовые типы, которые смешны. Но комического характера, который параллельно соответствовал бы трагическому характеру, у них нет. Так, в комедии «Свои люди — сочтемся» есть тип купца-самодура. Но в основе — это отнюдь не комический персонаж, его называли даже русским королем Лиром{371}. В этом образе мы находим основы для русского трагического характера. И в пьесе «Бедность не порок» заложены черты для трагедии. Так что там, где у Островского характер, — это драма, комичны у него положения. Зачатки комического, но не в плане юмора, а сатиры, мы находим у Салтыкова-Щедрина.