Осажденный Севастополь - Михаил Филиппов

"Ах, Боже мой! Теперь мои больные останутся без чаю!" — мелькнуло в уме у доктора.

Он бросился бежать назад в казармы и по дороге вспомнил, что в нижнем этаже казарм в кабинете находится и, вероятно, пьет чай его хороший приятель батарейный командир Хлапонин, недавно поселившийся здесь. Жена Хлапонина также жила с мужем в казармах и спала в соседней комнате. Вместе с генеральшей Минден она нередко помогала доктору делать перевязки раненым и добровольно принимала на себя обязанность сиделки.

Когда доктор постучал в дверь кабинета, Хлапонин, проснувшийся от выстрелов, поспешно оделся и вышел в кабинет.

— Что, доктор, бомбардировка? — спросил Хлапонин, озабоченно посматривая на дверь, ведшую в комнату, где спала его жена. Оттуда вскоре послышалось плескание воды: Хлапонина начала умываться, но через две минуты шум воды был совсем заглушен страшным гулом, от которого звенело в ушах.

— Лиза, ты одета? — крикнул Хлапонин. — Спеши, дружок, мне надо сейчас идти- на батарею. Хочу, чтобы ты меня благословила.

— Я готова, — сказала Хлапонина, выходя из своей комнаты. Она была, как всегда, прекрасна и даже улыбалась, но тонкий наблюдатель мог бы заметить у нее то же волнение, которое Хлапонина испытывала в начале Алминского боя, находясь на перевязочном пункте. — Як вашим услугам, доктор, — прибавила она. — Сегодня вы, кажется, дадите мне много работы.

— Ах, если бы вы знали, — сказал доктор. — Там у меня все самовары исковеркала бомба, просто беда!

— Лиза, прощай, — сказал Хлапонин, целуя жену в лоб.

— К чему это слово, Митя, я не люблю его: не прощай, а до свидания. Пусть Бог хранит тебя!

Она перекрестила мужа и поцеловала его в голову.

— И тебя, моя дорогая. Не бойся, бомбардирование вовсе не так страшно, как кажется. Я видел, они вчера весь день прорезывали амбразуры; следовало ждать, что сегодня будет дело. Ну, да мы не посрамим себя. До свидания, я при первой возможности приду сюда навестить тебя.

Доктор отошел к сторону, чтобы не мешать мужу и жене поговорить по душам.

Когда Хлапонин ушел, жена, проводив его глазами, поспешила за доктором.

Бомбардировка продолжалась. По всей оборонительной линии грянули наши орудия в ответ неприятелю, но отличить по звуку выстрелы свои от неприятельских не было возможности. Весь Севастополь, хотя и опустевший за последние дни, но все еще имевший, помимо солдат и матросов, немалое количество жителей, был давно на ногах. Привычные к небольшим перестрелкам севастопольские жители вскоре поняли, что теперь происходит нечто небывалое. В полчаса город был охвачен густым дымом, застилавшим солнце.

Наши бастионы были наполнены по преимуществу моряками и во многом напоминали собою корабли. Офицеры и матросы и на суше не хотели отвыкнуть от своих флотских порядков. На бастионах, например, не было "дежурных по батарее", а были "вахтенные".

На рассвете один из таких "вахтенных" офицеров, стоявший на вахте в оборонительной казарме пятого бастиона, смотря в зрительную трубу на неприятельскую траншею, увидел, что на ней стоят рабочие, выбрасывая мешки из амбразур, откуда показались дула орудий. Офицер хотел бежать к начальнику, как вдруг из неприятельской траншеи показался белый дымок и свистнуло ядро, а затем послышался залп, и ядра посыпались градом.

— По орудиям! — скомандовал офицер. — Одиннадцатая и двенадцатая, пальба орудиями, остальные все на низ!

— Прикажете бить тревогу? — сказал подбежавший барабанщик.

— Пожалуй, бей!

Забил барабан, как вдруг ядро ударило в верх бруствера и сбросило двухпудовый камень, раздавивший барабанщику ногу.

— Носилки! — крикнул офицер и сам побежал вниз к начальнику батареи. Он столкнулся с юнгой, которого с непривычки разобрало так, что зуб на зуб не попадал.

— Не лихорадка ли у тебя? — спросил офицер, чувствуя и себя не совсем ладно.

"Черт побери, к чему я его об этом спрашиваю?" — мелькнуло у него в уме, но, получив ответ: "Лихорадка-с", — пресерьезно сказал:

— Ты, брат, глотай по утрам по семи зернышек черного перцу. Это наше морское средство, получше будет всякого хинина.

Прибежав вниз, офицер спросил: "Где батарейный?" — но получил ответ, что командир сильно контужен и отправлен на перевязку. Он собирался отправиться наверх, как вдруг увидел, что и другой барабанщик также ранен, но легко.

— Отправляйся на перевязку!

— Позвольте остаться! Я прилягу здесь, и пройдет.

Барабанщик прилег за высокий уступ, как вдруг раздался сильный треск: внутри батареи лопнула граната и отбила барабанщику обе ноги, а одним осколком хватило офицера в бок, но он был только контужен и решил остаться.

Взобравшись наверх, офицер увидел, что в канаве сидят неприятельские штуцерные, стреляющие по прислуге соседнего четвертого бастиона.

— Девятая и десятая, пальба орудиями! — скомандовал офицер и вскоре прогнал неприятельских стрелков.

Но к этому времени гул неприятельских орудий стал невыносимым. Офицер снова побежал вниз, чтобы распорядиться об отпуске гранат, как вдруг столкнулся со своим сослуживцем, который бежал, крича в паническом страхе:

— Пороховой погреб горит!

Не долго думая, контуженый офицер схватил сослуживца за лацкан сюртука и сказал ему: "Еще слово — и я вас убью!" — дернул так, что лацкан остался в его руках. Побежав к погребу, храбрый офицер увидел, что от лопнувшей гранаты горит брезент, на котором насыпали порох в картузы; рядом же находилась камера, где было семьсот пудов пороху. Минута была критическая.

— Ведер, посуды! — кричал офицер.

Матросы суетились, но вся посуда была перебита, как вдруг влетела еще одна граната и упала, кружась на месте. Один из матросов схватил и потушил ее руками, а офицер, не долго думая, стал набирать воду из цистерны своей фуражкой. Матросы последовали его примеру, и горевший брезент был потушен.

— Перенести весь порох в погреб! — крикнул офицер, и матросы стали перетаскивать бочонки с порохом под выстрелами неприятеля. В это время на пятый бастион прискакал Нахимов; он посетил и казарму и стал распоряжаться на бастионе, как на корабле, шутя с матросами и хладнокровно отдавая приказания. Как и всегда, он был без шинели, в сюртуке и эполетах.

Вскоре приехал на пятый бастион и Корнилов, явившийся туда с четвертого бастиона.

Едва послышалась канонада, Корнилов спросил лошадь и с адъютантами Жандром, Шестаковым[99] и другими поскакал на четвертый бастион. Адъютанты едва поспевали за ним.

Корнилов, раньше всех угадавший близость бомбардировки и давно готовившийся к этому событию, был на этот раз еще серьезнее, еще сосредоточеннее обыкновенного. Его умные, проницательные глаза глядели грустно, но спокойно, он явно сам был воодушевлен. Щеки его пылали, иногда на губах мелькала легкая улыбка.