От кочевья к оседлости - Лодонгийн Тудэв

— Давно ты заделался этаким праведником? — разозлился Садга. — Помнится, обычно ты был не прочь бутылочку-другую распить за компанию. А теперь нос воротишь?

— Не в том дело, Садга. Просто решил для себя — бульон лучше водки. И не грози мне пальцем, не люблю я этого. Прошло время, когда ты многих на испуг брал, и меня в том числе. Хватит! Не по пути мне с кляузниками и пьяницами.

— А-а, Садга уже кляузником стал. На что это ты, интересно, намекаешь?

— Не прикидывайся ягненком, Садга! Хочешь, чтобы я сказал, слушай. Ты оклеветал Дооху, когда он еще руководил объединением «Развитие Гоби». И на него стал напраслину возводить, когда твой отец скончался. Да еще кое-что на твоем счету числится. Я тебя поздно раскусил, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. А теперь ступай вон, и чтобы духу твоего тут не было!

Никогда еще Дансаран не поднимал голос на Садгу. Тот чуть не набросился на приятеля с кулаками, но наткнулся на такое нескрываемое презрение, что предпочел унести ноги подобру-поздорову. На улице он немного остыл. На душе у него было пакостно. Вспомнился ему тот случай, о котором только что говорил Дансаран. Пару месяцев назад он ворвался в юрту Дооху с криком: «Помогите! Мой отец умирает!» Фельдшера на месте не было, и Дооху, преисполнившись жалости к несчастному старику, предложил дать ему таблетку биомицина, которую взял из ветеринарной аптечки. Но больному уже ничем нельзя было помочь, и к утру он скончался — слишком запущенной была болезнь, да и годы были немалые. А Садга, вместо того, чтобы оплакивать кончину отца, весь следующий день носился по поселку и жаловался всем, будто Дооху нарочно отравил старика лекарством для животных. А вскоре состоялось общее собрание, и уже в самом конце вдруг всплыл этот вопрос. Араты, все, как один, набросились на Садгу: любому было известно, что его отец был безнадежен, а сын, вместо того, чтобы готовить отцу подобающие похороны, начал клеветать на председателя. Старики сказали: «Дооху тебе добро сделал, а ты отплатил ему черной неблагодарностью. Убирайся с наших глаз, Садга». Садга убрался.

А тут еще всплыло кое-что из его прошлого и так скрутило Садгу, что хоть волком вой. Его шурин, научный работник одного из столичных учреждений, накануне сорокалетия образования Гоби-Алтайского аймака приехал в его центр покопаться в архивах — он писал его историю. И неожиданно наткнулся на один престранный документ. Это был донос, подписанный Садгой. И на кого? На своего же будущего тестя. От начала до конца — вздорное измышление. Шурин несколько дней ходил ошеломленный, а потом не вытерпел, рассказал сестре. У той — характер жесткий, недолго думая, забрала она детей и уехала к родственникам — навсегда.

Садга, который никогда никого не любил и привык, чтобы с ним носились, впервые почувствовал себя выбитым из седла. Оставшись один, как былинка в поле, он только обозлился вдвойне. Поначалу он рассчитывал на поддержку Дансарана, но тот сперва робко, а потом более решительно отказался и вот сегодня утром выставил из дому. Был на душе у Садги еще один грех, о котором, как ему казалось, никто никогда не узнает. А если и узнает, то Садги больше здесь не будет — убежит он прочь, куда глаза глядят. Ох, до чего же ненавистна ему новая жизнь! Видеть он не может, как колосятся хлеба на просторных нивах, как множатся общественные стада. Но самое невыносимое — видеть, как здравствует председатель Дооху. Кабы не народная власть, глядишь, и Садга выбился бы в люди. В старое-то время обманом да интригами чего хочешь добиться можно было. А теперь ты как на ладони, всякий видит, как и чем ты живешь.

Нахлестывая коня, едет Садга по степи, конские копыта взметают седую пыль. Старое время — прошлогодний снег, не вернешь назад. Однако, вспоминает Садга, ему был дан совет — поискать спиртного в столовой. Так чего же, спрашивается, несется он невесть куда. Садга поворачивает коня обратно, и на въезде в поселок дорогу ему преграждает отряд пионеров во главе с учителем — дети собрались в поход. На спинах у них рюкзачки, походные сумки, алые галстуки на шеях. А у Садги внутри все так и оборвалось — уж не его ли разыскивают пионеры? А вдруг они дознались о его последней проделке? Но на него никто не обращает внимания — раз-два, раз-два! Пионерский отряд марширует мимо, не обратив никакого внимания на всадника — уже немолодого мужчину в грязном дэле с перекошенным от страха лицом. «Пронесло!» — Садга утер рукавом взмокшее от пота лицо, развозя по нему грязь. И опять на душе у него стало погано, как после ссоры с Дансараном. Уж не угрызения ли совести проснулись в нем? Отчего ему стало так стыдно вспоминать, как по весне выкрал он из школьного кабинета биологии человеческий скелет, а потом, напялив на него мехом наружу старенький отцовский дэл, пугал молодежь, собравшуюся в красном уголке. Он был уверен, что на другое же утро местность, где молодежная бригада развернула стройку, обретет дурную славу: мол, водится там всякая нечисть. Да еще найдутся араты, которые свяжут это с тем, что стройка нарушила вековой покой земли. Не перевелись же еще суеверные старики. Откажутся араты от затеи со строительством, безлюдно станет на усадьбе, вот и будет Садге где найти приют. Тогда его приводила в восхищение собственная изобретательность. «Надо уметь жить», — эти слова частенько слышали от него в то время люди. Однако никаких слухов не поползло, никаких разговоров не было. Садге даже стало жаль себя чуть не до слез.

В объединенческой столовой водки ему тоже не дали. Понял, что обманули, спровадить его хотели бывшие дружки, послав сюда. От досады он насмерть загнал коня по дороге в аймачный центр, а добравшись туда, выкрал где-то бутылку денатурата и напился мертвецки.

В тот же самый день на центральной усадьбе произошло еще одно событие. Старого Пила с утра вызвал к себе председатель.

— При нашем объединении открылся дом отдыха, — сказал он старику. — Завтра состоится заезд первой группы отдыхающих. Правление решило отправить на отдых и вас, Пил-гуай. Собирайтесь. Выезд ранним утром.

— За что же меня посылаете? За что?

— В первую очередь должны старики отдыхать. Вы славно потрудились — пасли сарлыков без потерь, зимой сторожем работали.

— Подумаешь, дела какие! Сроду старый Пил не отдыхал, не бездельничал. Лучше другого вместо меня пошлите. А мне и так хорошо живется, о такой жизни я и