От кочевья к оседлости - Лодонгийн Тудэв

Стрелой мчался Чавчиг по горным дорогам. Конь под ним с полуслова понимал хозяина. Еще недавно он едва плелся от усталости, а теперь несся что было сил, единым махом преодолевая глубокие расщелины и ухабы. Вот он поскользнулся, наступив на змею, но, к счастью, устоял. Словом, повезло на сей раз зоотехнику. Но, как говорится, от судьбы не уйдешь. Его конь, разогнавшись, не успел вовремя увернуться от внезапно выросшего на пути крупного валуна. Чавчиг вылетел из седла, прижимая к груди драгоценную ношу, ударился о землю головой, да так, что искры посыпались из глаз. Через мгновенье он заставил себя подняться, ощупал ноги коня. Одна была сломана. На глазах у Чавчига навернулись слезы. Ничего не поделаешь, коня не поднять, придется продолжать путь пешком. Чавчиг освободил коня от седла и уныло побрел дальше. Со всех сторон его обступила глухая темнота. Совсем близко тявкала лисица, рядом то и дело осыпались мелкие камешки — это змеи поспешно освобождали человеку дорогу. Издалека доносился прозрачный звон горных ручейков. Чавчиг остановился, чтобы перевести дух. Он привалился спиной к еще теплой скале и настороженно вслушался в многообразье ночных звуков. Над головой ухнула сова. Он поднял голову, увидел два зеленых горящих уголька — ночная птица вылетела на охоту. Глухо прошелестели ее крылья, едва не задев его по лицу. Чавчиг невольно вздрогнул. Ладно, пусть совы устрашающе сверкают своими глазищами, пусть бьют его крыльями. Только бы не встретиться один на один с волком. В небе появились звезды — близилась полночь. Стоял сентябрь, и на землю пала холодная роса. Чавчиг спрятал за пазуху заветный узелок. Снова дико заухала сова.

Чавчиг почувствовал, как им вдруг начинает овладевать неодолимая усталость, тягучая и липкая, как паутина. Несколько раз он едва не сорвался в пропасть. Пот на его лице давно высох — верный признак чрезмерного утомления. «Хорошо бы добраться к утру, — думал он, стиснув зубы. — Это крайний срок. Опоздаю, тогда все пропало».

У ручья он напился, плеснул в лицо несколько горстей ледяной воды. Скоро он будет у цели. Из низины веяло теплым ветерком. Чавчиг разрешил себе присесть — он нуждался в отдыхе. Видели б его сейчас товарищи, то-то смеху было бы, думал он, пытаясь представить себя со стороны: усталый, оборванный, голенище у сапога вспорото острым камнем, каблуки сбиты. Тело налилось свинцовой тяжестью. Внезапно до слуха Чавчига донеслось слабое блеянье ягненка. Этот звук вдохнул в него силу, он заставил себя подняться. А спустя несколько минут он уже был в объятьях старого Чултэма. В свете костра Чавчиг заметил, как покраснели глаза его верного помощника — очевидно, и он провел бессонную ночь.

Войдя в юрту, Чавчиг первым делом кинулся к микроскопу. Зоотехника бросало то в жар, то в холод, покуда он не удостоверился в пригодности добытого материала. Время приближалось к полудню, когда Чавчиг, издав ликующий клич, выскочил из кабинета.

— Повезло, живы семенные клетки! Слышите, живы! — кричал он, пританцовывая вокруг Чултэма.

ДАЛЕКО ОТ МОСКВЫ

Дооху стоял у окна в просторном номере гостиницы «Россия». Перед ним расстилалась вечерняя Москва. Тысячами огней сияли высотные здания, плавно скользили по мостовой автомашины. «В Москве и ночью светло, как днем», — думает Дооху, прильнув к оконному стеклу. Они прежде видел Москву в кино, на фотографиях, много читал и слышал о ней. Но живое впечатление — ни с чем не сравнимо. Как зачарованный, смотрит он на красавицу Москву и не может наглядеться. Он уже знает — никогда не забыть ему ее прекрасный облик, словно Москве известен секрет, как проникать в души, и неведомо, как их покинуть.

Дооху в Москве уже десятый день. А при желании за такой срок можно увидеть многое. «Повезло мне!» — не перестает радоваться Дооху тому, что его включили в состав монгольской делегации, приглашенной на празднование годовщины Великого Октября. Все, что видит Дооху, — так дивно прекрасно, все, что с ним происходит, — так удивительно, что вот уже десять дней, как его не покидает ощущение чуда.

Находясь в Москве, Дооху не перестает вспоминать своего русского друга Владимира Давыдова. Ему все время кажется, что они непременно встретятся. Вот почему сегодня утром он так жадно вглядывался в лица демонстрантов на Красной площади, вот почему временами вздрагивал на улице — ему слышится, будто его кто-то окликает по-монгольски. А когда какой-то прохожий неожиданно вручил ему букет цветов, он потом долго искал его в праздничной толпе, думая, что в суматохе не узнал Владимира.

Оторвавшись наконец от окна, Дооху подходит к столу, бережно прикасается к красным пахучим лепесткам, и в памяти его всплывают подробности встречи с Владимиром Давыдовым. Казалось, прошло совсем немного времени с тех пор, как этот специалист-ирригатор приехал к ним в Гобийскую пустыню, кочевал вместе с аратами по самым отдаленным уголкам их края, ночевал в монгольских юртах, питался верблюжатиной, спал, завернувшись в меховое одеяло, пробирался сквозь песчаную бурю. О многом они тогда говорили, многое их сроднило.

И вот сейчас он, Дооху, сидит в уютном, светлом номере гостиницы и наслаждается покоем и тишиной. Впервые за время пребывания в Москве у него выдался свободный вечер, когда можно просто спокойно посидеть в тишине. Какая все-таки жалость, что они не встретились с Владимиром! Завтра утром он улетает в Ленинград.

Дооху машинально нажал на одну из нескольких таинственных кнопок на стене и тут же спохватился — ведь они предназначены для вызова кого-нибудь из гостиничного персонала. Спустя минуту в дверь тихо постучали. В номер вошла молодая женщина в белоснежном фартучке. В руках она держала поднос с бутылкой минеральной воды и двумя бутылками лимонада. Поздоровавшись, она поставила поднос на стол и, уже уходя, обернулась с порога.

— Вам не скучно? — спросила она. — Включите телевизор.

Уловив замешательство гостя, она сама повернула ручку переключателя и, слегка поклонившись, ушла. По телевизору передавали сегодняшний парад и демонстрацию на Красной площади. Камера выхватывала из толпы радостные, улыбающиеся лица, и опять Дооху жадно вглядывался в них — возможно же чудо!

В конце передачи передавали сводку погоды. По неистребимой крестьянской привычке Дооху насторожился. «В районе Горного Алтая продолжаются метели», — отчетливо произнес диктор. У Дооху перехватило дыхание. Если в советском Алтайском крае метель, значит, она быстренько докатится и до долины реки Халиун и помчится до самого Баян-Хонгорского аймака. Неужели начнется бескормица? С тех пор, как создано объединение «За коммунизм», ему везло — стихийные бедствия его миновали. Минуют ли и на этот раз?

Дооху лег, попытался уснуть, но тревожные