Я Пилигрим - Терри Хейз

Я не двигался с места и, как это часто бывало за время моей профессиональной деятельности, отключился от сумятицы мира, полностью сосредоточившись на своих мыслях. Я представил себе ту женщину: если она пришла пешком, то двигалась вблизи от бензозаправочных колонок, если же добиралась на машине, то оставила ее рядом со станцией – другого места для парковки поблизости не было.

Вот она подошла к будке, дождалась, когда зазвонит телефон, и, сняв трубку, вытащила мобильник с заранее записанным посланием. Магазинов и домов, откуда за ней могли наблюдать, я поблизости не увидел. Возможно, именно этим и объяснялся ее выбор. Мобильник женщины находился как раз на таком расстоянии от микрофона трубки, чтобы «Эшелон» смог уловить шум транспорта или слабое звучание музыки.

Ахмут Памук, по-видимому, сидел за своим столиком, играя на странном духовом инструменте, возможно записывая ноты народной песни, чтобы затем отправить ее в архив.

Я молчал, бездействовал, не испытывал никаких особых ощущений. Еще раз проверил всю цепочку умозаключений, чтобы убедиться: жажда новой информации не исказила мою логику. Удовлетворившись наконец результатом, я решил не давать волю эмоциям. Обратив взор к автозаправочной станции, я принялся изучать каждый квадратный дюйм офиса и крыши. Я пытался понять, где тут могут быть видеокамеры, и только когда нашел такое место, несколько расслабился. Душа моя воспарила.

Несмотря на крайнюю скудость информации, работая лишь с несколькими случайно записанными звуками, я обнаружил телефонную будку, а благодаря только что увиденному получил шанс установить личность незнакомки.

Глава 44

Выйдя на середину шоссе, я перебрался через ржавое ограждение, разделявшее полосы движения, и, уворачиваясь от идущих машин, направился к Памуку. Заметив меня, он даже не потрудился скрыть досаду. Это, по крайней мере, позволило мне обойтись без лишних любезностей. Я без обиняков поинтересовался:

– У вас своя собственная цигиртма или вы ее у кого-то одолжили?

– Что-что?

Я был уверен: мое произношение не настолько плохо. Он просто валяет дурака.

– Цигиртма, – повторил я.

Турок озадаченно пожал плечами:

– Не понимаю, о чем вы говорите, американец, может быть из-за акцента?

Я сумел сдержаться и, взяв в руки шило – длинный заостренный штырь, которым пользовался Памук, чтобы протыкать кожу, – принялся царапать им поверхность стола.

– Эй! Что вы там делаете? – воскликнул музыкант, но я проигнорировал его недовольство.

– Вот название инструмента, – сказал я, закончив царапать стол. – Теперь узнаете его?

– О да, – кивнул он, едва взглянув. – Цигиртма. – Как ни странно, турок произнес это слово почти так же, как я.

– Вы играли на этом инструменте здесь, сидя за столом, около недели назад? Возможно, это была какая-то народная песня для архивов?

Я задавал ему вопросы с единственной целью: убедиться, что нашел ту самую телефонную будку. Мне хорошо было известно, как много расследований проводится в отношении агентов, которые, страстно желая получить ценную информацию, делают неправильные выводы.

– Не знаю, не могу вспомнить, – угрюмо отвечал Памук, но в это было трудно поверить.

Должен признать, что я был крайне возбужден: казалось, что выход из лабиринта где-то совсем рядом. Наверное, поэтому я не сдержался. В руках у меня осталось шило – противная маленькая вещица, – а левая рука Памука еще лежала на столе. Все случилось так быстро, что он, похоже, даже не видел, как я всадил острие в тонкую кожу между большим и указательным пальцем, пришпилив его руку к столу. Бедняга закричал от боли, но ему надо было благодарить меня за точность: всего полдюйма в любую сторону – и он никогда больше уже не смог бы играть на бас-гитаре.

Я тут же схватил музыканта за предплечье, чтобы не дать ему двигаться: большинство попавших в такую ситуацию импульсивно пытаются высвободить руку, разрывая соединительную ткань и нанося себе серьезное повреждение. Важно было зафиксировать руку в неподвижном состоянии: в этом случае все ограничивается колотой раной – она, хоть и болезненна, заживает быстро.

Как ни странно, шило, пронзившее руку, помогло турку сконцентрировать внимание. Памук глядел на меня, прислушиваясь к каждому слову, кусая губу от боли.

– Вы хороший бас-гитарист, – сказал я, – наверное, один из лучших, которых я слышал. И поверьте: я знаю, о чем говорю. Но мир не виноват, что вы не добились успеха. Вам не нравится играть чужую музыку? Уходите, пишите ее сами, устраивайте концерты народной музыки для туристов – сделайте хоть что-нибудь, измените ситуацию. Это был мой совет, а теперь предупреждение: если вы сейчас мне солжете, то не сможете сделать ничего этого – даже сыграть «Mamma mia» в десятитысячный раз. Вам еще повезет, если сумеете тренькать на укулеле[21] при помощи зубов. Вы меня поняли?

Памук кивнул, явно испуганный, очевидно решив, что я какой-то психопат, имеющий санкцию правительства США. Я хотел было сказать ему, что работаю не в ФБР, а в почтовом ведомстве, но решил: пусть все идет своим чередом. Велев турку не шевелиться, я извлек шило, не нанеся ему больше никакого вреда. Памук задохнулся от боли, но это были пустяки по сравнению с тем воплем, который он издал, когда я смочил рану, плеснув на нее из открытой бутылки ракии, стоявшей на столе.

– Алкоголь, – объяснил я, – отличный антисептик.

Взяв кусок белого холста, которым он собирался полировать свой музыкальный инструмент после окончания работы, я перевязал его руку. Сделал это умело, достаточно туго, чтобы ослабить боль и уменьшить кровотечение.

– Вы раньше были врачом? – спросил Памук.

– Нет. Просто научился между делом обрабатывать огнестрельные раны.

Он удивленно воззрился на меня и, видимо, решил, что я не шучу. Именно такого отношения к себе я и добивался.

– Вы играли на цигиртме, да или нет? – спросил я, закончив перевязку.

– Да, – ответил Памук, довольный, что я отпустил его руку. Он сгибал пальцы, чтобы убедиться в их работоспособности.

– Мое произношение в этот раз было хорошим?

– Неплохим, – ответил он. – У меня создалось впечатление, что оно сильно улучшилось благодаря шилу.

Я не смог сдержаться и рассмеялся. Плеснув ему ракии, я стал говорить спокойнее.

– Хочу, чтобы вы прослушали музыкальный фрагмент, – сказал я, извлекая mp3-плеер. – Это вы играете?

Он слушал несколько мгновений.

– Да… да, это я, – подтвердил он удивленно.

Теперь я знал наверняка, что логика у меня взяла верх над эмоциями.

– Как вы записали это? – заинтересовался музыкант, показывая на mp3-плеер.

– Кто-то подъехал, чтобы заправиться, – солгал я. – Человек, сидевший в машине, говорил по телефону и оставил сообщение на автоответчике в Нью-Йорке. Удалось выделить фон: играла музыка. Мы расследуем убийство, больше я вам ничего сказать не могу.

Меньше всего мне хотелось раскрыть, сколь важную роль играет во всем этом телефонная будка, даже намека на ее существование я старался избежать. К счастью, музыканта вполне удовлетворило мое объяснение.

– Мою музыку услышали в Нью-Йорке? – переспросил он с улыбкой. – Артист наконец-то получил международное признание.

Я вновь рассмеялся и продолжил расспросы:

– У вас здесь, как я понимаю, установлены видеокамеры?

– Да, на случай, если кто-нибудь вздумает уехать, не заплатив. Существует также опасность вооруженного ограбления, но такого не случалось уже много лет.

– Послушайте, мистер Памук, это очень важно: какая система используется для видеозаписи? Диск или пленка?

– Старая система: пленка формата VHS.

– Где хранятся записывающее устройство и кассеты?

– Здесь, в офисе.

– Хорошо. Пленки как-то систематизируются, регистрируются?

Он рассмеялся:

– Какая регистрация? Их просто кидают в коробку.

– А потом вновь используют для записи?

– Точно.

Именно этого я и боялся: возможно, одна из камер зафиксировала женщину, приближающуюся к телефонной будке, пешком или на машине, а потом пленку использовали повторно и стерли запись.

– Ладно. А каков порядок? Кто меняет пленку?

– Тот из нас, кто работает в данный момент, – объяснил Памук. – Заступая на смену, мы первым делом убеждаемся в правильности суммы в кассовом аппарате и проверяем записывающее оборудование. Если пленки осталось мало, ее извлекают, бросают в коробку, выбирают новую, перематывают пленку и ставят ее на запись.

– Значит, некоторыми кассетами неделями, а то и месяцами никто не пользуется?

– Конечно, это зависит от того, какая из них попадется под руку. Во всяком случае, те, что на дне коробки, возможно, не были в работе уже целый год.