Клокотала Украина (с иллюстрациями) - Петро Панч

ДУМА ОДИННАДЦАТАЯ

Гей, казаки, хлопцы молодцы.

В оба глядите —

Панов подряд рубите!

ВЕТЕР С УКРАИНЫ

I

Стояла теплая осень. В пестрые наряды убрались леса, на поблеклых травах не высыхали росы, и, словно порванные струны, серебром поблескивали паутинки на засохших кустах. Максим Кривонос с атаманами повстанческих отрядов ехал в лагерь гетмана Хмельницкого под Межибож. Все они были истомлены ежедневными переходами, кровавыми стычками, дымом, огнем, и только глаза у них блестели, как брызги дождя на солнце, изобличая силу, способную горы перевернуть.

Кривонос знал каждого из них и радовался, как отец, глядя на своих детей. Григор Лысенко из бондаря стал приметным атаманом. В отряде у него был крепкий порядок, придававший силы даже слабодушным. Гайчура, взявший не один замок, спаливший не одно поместье, стал еще более рассудителен, осторожен, а в обращении с врагом хитер и непримирим. Он вел за собой уже три полка, имел кареты и резвых коней, но, как и прежде, в походе шагал с суковатой палкой впереди отряда. Палку эту хорошо знали не только паны, но и те из посполитых, которые трусливо продолжали служить своим панам. Отличным атаманом стал и Нестор Морозенко — умный, быстрый в решениях, горячий и беспощадный: иной кары не знал, кроме смерти, к тому же столь лютой, что от одного его имени шляхта металась во сне. И Тихон Колодка уже научился не только орудовать саблей, но и славно воевать: взял старинный город Луцк. Не радовал только Остап. Будто кто подменил казака: попирает казацкий обычай, чурается прежних своих приятелей, волком стал смотреть даже на Кривоноса, кажется — тайком укусить хочет; а хуже всего то, что его отряд грабит и убивает посполитых, даже повстанцев. Придется снова вызывать его на суд. Так и сказал ему Кривонос. Может, потому хмур Остап? Его не любят атаманы, особенно Морозенко. Вот и сейчас он выдумал какую-то шутку и рассказывает:

— Вы послушайте, что со мной раз случилось. Видим, бродит у омута какой-то пан. Мы подходим. «Здравствуйте!» — говорю. «Здравствуй», — отвечает. «Откуда вы?» — «А вы откуда?» — спрашивает. «Из повстанческого отряда», — говорим. «А что, у вас не Остап ли Бужинский за атамана?» — «Он, он, пане!» — «Знаю его, говорит, это мой приятель», — и бултых в воду, только пузыри пошли. Мы его спасать, а дедок один и говорит: «Это чертяка, только и ждет, чтобы на дно затащить». Так что, панове, и черти разные бывают.

Остап криво улыбнулся и ответил:

— Лучше с чертями дело иметь, чем с гречкосеями!

Максим Кривонос на эти слова укоризненно покачал головой и хотел положить Остапу руку на плечо, но тот весь съежился и отшатнулся, точно от удара плети.

— Тю, бешеный! — удивленно произнес Максим.

Когда они прибыли в казацкий лагерь, у гетмана шла войсковая рада. Кривонос, как первый полковник, имел право быть на этой раде, но он не пошел, пока не явился от гетмана есаул и не пригласил всех атаманов, прибывших вместе с ним.

Старшины сидели за длинным столом, покрытым ковровой скатертью, а Богдан Хмельницкий стоял, положив правую руку на рукоять торчавшей за поясом пистоли. Гетман был одет просто, по-домашнему — в светло-синем кафтане, в бархатных штанах и в желтых сапогах. Перед ним на малиновой подушечке лежала булава, а рядом — кривая сабля с отделанной драгоценными камнями рукоятью. Когда атаманы вошли в шатер, гетман поднял булаву. Все старшины встали.

— Высокочтимый пане полковник Корсунский! — торжественно обратился он к Кривоносу. — Твоими трудами и трудами повстанцев земли казацкие из-под шляхты вызволены, и мы могли невозбранно провести войско наше к границам Польши. Пусть же эта сабля будет тебе, пане полковник, наградой за доблесть и отвагу! А вам, атаманы, от войска Запорожского земной поклон!

Кривонос поцеловал саблю и сказал:

— Пане гетман, народ дал мне силу, а ты саблю — я буду бороться за землю моих предков, пока бьется в груди казацкое сердце.

Старшины одобрительно закивали головами, а полковник Чернота крикнул:

— Слышишь, пане гетман? Веди на Польшу!

Чернота был шляхтичем православной веры. Сухощавый, с узким лицом, порывистыми движениями, всегда злой, он вызывал у Хмельницкого неприятное чувство. Может, потому, что напоминал проклятого гайдука, который бежал из обоза у Девичьего Поля... Помучил его тот Стецько — все чудилась измена среди челяди и старшин. Успокоился только, когда он снова попался вместе со слугами Александра Конецпольского под Корсунем. Стецько клялся, что никто не помогал ему высвободить руки и ноги, а будто бы он сам додумался засунуть в узел пару сухарей и подставил руки коню. Путы были из пакли, и конь, чтобы добраться до сухарей, перегрыз путы.

На выкрики кого-нибудь другого гетман не обратил бы внимания, а Черноте надо было ответить, и Хмельницкий уклончиво сказал:

— Послушаем пана есаула, что там наша разведка доносит.

— Пане гетман! — начал есаул. — Нам стало известно, что после назначения сеймом рейментарей князь Вишневецкий считает себя обиженным и не признает над собой власти коронного командования. Но вчера Заславский и Вишневецкий встретились в Чалган-Камне и как будто примирились. Вишневецкий уже перевел свой лагерь ближе к коронному войску, однако под команду Заславского не встал. Не захотели подчиняться рейментарям и другие магнаты: Лянцкоронский, Замойский, Любомирский. Они тоже разбили свои лагери рядом с Вишневецким. Обоз князя Заславского, который теперь замещает гетмана коронного, находится, панове, у Константинова. Собралось войска польского уже сорок тысяч, да у каждого шляхтича по трое слуг, тоже вооруженных. Мыслит шляхта все так же, как прежде Николай Потоцкий: «Не браться даже за сабли, разогнать хлопов канчуками!»

— И много таких дурней? — иронически спросил гетман.

— Семь воевод, пять каштелянов, шестнадцать старост!

Старшины весело засмеялись над шуткой, которая удачно характеризовала шляхту. Хмельницкий сказал:

— Мудрые люди говорят: лучше армия баранов под предводительством льва, чем армия львов, которую ведет баран. Так оно и есть: ни Желтые Воды, ни Корсунь ничему не научили панов-ляхов. Но и мы были бы неразумными, если бы преуменьшили силы врага: еще довольно в Польше искусных воинов, оружия и пороху. Надо хитрую тактику применить: перед лагерем противника болотистый луг; вот он и должен для него стать могилой.

Хмельницкий, прежде чем объяснить свою мысль, обвел всех присутствующих внимательным взглядом, дольше задержался на Остапе, и вдруг неожиданно закончил:

— Что будет нужно, скажу потом каждому.

II

Между голых холмов, изрезанных желтыми овражками, протекала узенькая, но глубокая речка Пилявка. На правом берегу возвышался небольшой замок, обнесенный древними валами. Замок успели захватить казаки, и польскому войску пришлось расположить свой лагерь по другую сторону реки, на низком болотистом берегу. Шатры трех рейментарей поставили рядом на пригорке, а вокруг — как будто зацвела ромашка — забелели шатры вельможной шляхты, маркитанток [Маркитантка – мелочная торговка преимущественно съестными припасами, сопровождавшая армию в походе], шинкарей. Шляхта сверкала пышными нарядами, как жар-птица пером, золото и серебро блестело не только на каретах с фамильными гербами, но даже на возах с кладью, увязанных шнуром с золотыми кистями. Лагерь был уставлен ими так густо, что издали напоминал морской берег, покрытый валунами. На левом крыле, немного поодаль, стоял такой же лагерь князя Вишневецкого и других магнатов, не признавших старшинства рейментарей. Лагери эти ничем друг от друга не отличались: здесь также было больше золота и серебра, чем железа. Так же шляхта, даже самая бедная, но полная чванства, стремилась превзойти друг друга в пирах и банкетах. Музыка гремела по всей долине.

Казаки стояли под пилявским замком, построившись в шесть рядов: сорок две пушки были впереди, по две с боков и две сзади, а в середине между возами расположилось войско, разделенное на полки и сотни, с развернутыми знаменами и значками. Позади белели, как гуси на выгоне, шатры старшим.

Шляхта высыпала на валы. Этого только и ждали казаки; сразу же посыпались насмешки, каждый, как умел, старался уязвить противника. С валов им отвечали тем же. Наконец вперед выскочил пучеглазый шляхтич и, потрясая канчуком, закричал:

— Вот я их... вот я вам... По десятку на одну виселицу, хамы!

Это был стражник коронный Лащ. Казаки громко захохотали:

— Еще не окочурился? Ой, Лащок, побежишь ты в кусток!

— Удирай скорее, а то завтра некогда будет!