Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

Она пришла через несколько дней к нему в кабинет, и села на краю кресла, сцепив белые, — будто мрамор, пальцы. Он посмотрел на нее и заметил, что на ней — совсем скромное платье, и волосы не распущены по плечам, а заплетены в косы. На шее был тот самый, простой медный крестик, с которым она вошла в его дом. Даже кольца исчезли — осталось только одно, то, которое он надел ей перед алтарем святой Елены — тонкая полоска золота.

— Степа, — сказала она, внимательно посмотрев на него, — ты ведь сам еще не говорил, ну… — она указала головой на дверь.

— Нет, — он устало потер лицо руками. «Мне, Машенька, все же не двадцать, как тебе, а четвертый десяток. Вот, — он кивнул на бумаги на столе, «надо все записать сначала, так легче».

— Я долго думала, Степа, и я готова, да — она взглянула прямо на него, и Воронцов вспомнил, как они сидели в соседней комнате вечером, читая стихи, — давно, четыре года назад.

— Я сначала хочу тебе кое-что сказать, — он помедлил. — Хоть королева ко мне и благоволит, хоть мы, — благодаря Господу, — и не бедствуем, но все в руке Божьей. Сама знаешь, кем я был на Москве, и с чего мне пришлось начинать, когда я бежал оттуда.

Так вот, Маша — помнишь же, говорили мы с тобой, что за веру людей сжигали — и здесь, на этой земле тоже, и еще совсем недавно. С помощью Господней то время не вернется, но все равно — пока, к сожалению, многие называют нас еретиками.

Решай — по пути ли тебе со мной. В этом я не могу тебя обязывать, хоть Иисус и учил, что как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Но вот здесь каждый человек должен сам выбирать».

— Ну как же мне может с тобой быть не по пути? — улыбнулась она. «Сказано же: «и будут двое одна плоть». Раз мы с тобой плоть едина, то и дорога у нас одна. Выслушай меня, пожалуйста».

В конце она плакала, и, он, как бы ему не хотелось, не мог ее утешить — с этими слезами она должна была справиться сама.

— Степа, — сказала она, успокоившись, «я хотела тебя попросить. Ты можешь, — она замялась, — подождать, пока благословят наш брак?»

— Я должен, — сказал он.

Он переступил порог маленькой комнаты, и взглянул на тех, кто сидел перед ним.

— Как ваша жена? — спросил его Картрайт.

— Все хорошо, — Степан чуть улыбнулся. «Но ей было тяжело, конечно». Он внезапно подумал о том, что предстояло ему сейчас, и ощутил, как холодеют его пальцы.

Он посмотрел прямо им в глаза, вздохнул и начал говорить.

Воскресная проповедь читалась в простой, пустоватой комнате — только небольшая деревянная кафедра да распятие на беленой стене.

Маша оглянулась — здесь были разные люди, и женщины вокруг нее были разные — от совсем бедных, до тех, у кого, как у нее, платья, — хоть и скромные, — были из хорошей ткани, и руки — не утомлены работой.

Джон Фокс, — по дороге сюда Степан рассказал ей, кто это, — выбрал для проповеди знакомый ей наизусть отрывок из послания апостола Павла к Ефесянам.

— Никто, кроме Иисуса, не может быть главой церкви, — сказал Фокс, глядя на общину. «Ни один человек не может сказать: «Я ближе к Христу, чем ты», ни один человек не имеет права ставить себя выше других людей. Любой из нас может взойти на эту кафедру и говорить с нее, ибо в каждом человеке живет дух Божий».

Когда они шли домой, Маша вдруг спросила:

— Значит, и женщина тоже может проповедовать? Если в каждом человеке есть частичка Бога, то и в женщине тоже?

— Конечно, — ответил ей муж. «Только долг женщины — он не в проповедях перед общиной, а в том, чтобы ее дом был местом, где исполнялись заповеди Господни. Это и есть ее призвание, данное Богом, и ее стезя. Помнишь же, как сказал Павел:

— Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви.

— Я понимаю, — тихо сказала жена. «Но тогда твой долг — это обучать меня. И меня, и, — она помедлила, — детей».

Степан увидел, как вспыхнула ее гладкая, белоснежная щека, и, вдохнув сырой мартовский ветер, ласково взял ее за руку.

— Конечно, — ответил он. «Но когда я буду в море, тебе придется самой заниматься с ними.

Сможешь?».

Маша улыбнулась: «У нас еще нет детей, а мы так говорим, как будто они обязательно появятся».

— Появятся, я верю — серьезно сказал ей муж и почувствовал, как Маша нежно, одним касанием пожимает его пальцы.

— Скажи, — она помедлила, — а тебе было сложно, когда тебя слушали?

— Очень, — вздохнул Степан. «Я так ни с кем никогда не говорил, накопилось очень, много вещей, и о многих было стыдно даже упоминать. Конечно, когда я их делал, я был другим, но все же…».

— Степа, — Маша подняла на него глаза, «а как же заповедь «Не убий»?»

Он помолчал. «Это самое тяжелое, конечно. Хотя ведь это война, — хоть и не объявленная, и я воюю, но я никогда не убиваю безоружных людей. Я думаю, это главное».

Вспоминая свое красивое венчание, — с музыкой и хором, Маша потом, стоя перед Фоксом и Картрайтом, которые пришли к ним домой, подумала, что ее настоящая свадьба все же была не там.

— Брак, — сказал Картрайт, — объединяет мужчину и женщину с согласия их обоих, для того, чтобы он и жили в дружбе и честности, помогая, и утешая друг друга, избегая блуда и всякой нечистоты, воспитывая своих детей в страхе Божьем. Это соединение двух людей в одну плоть, которое, по указанию Божьему, продолжается до тех пор, пока узы эти не расторгнет смерть одного из супругов.

Маша тихонько, еле слышно вздохнула, и Степан увидел, как на ее длинных ресницах появились слезы.

Они склонили головы, и Джон Фокс мягко произнес: Да благословит вас Господь и сохранит вас!

Да будет благосклонен к вам Господь, и помилует вас!

Да обратит Господь лицо Свое на вас и даст вам мир!

«Аминь!», — сказали они в один голос.

Через месяц, когда Степан уходил в море, Маша сказала ему, что ждет ребенка.

Часть восьмая

Крепость Вейсенштейн, Ливония, март 1571 года

Он соскочил с коня и потрепал его по холке.

Гнедой, — взятый в том маленьком деле неподалеку, третьего дня, — был удивительно хорош.

Он сначала даже не поверил, что здесь, на задворках бывших орденских земель, у кого-то может быть такая лошадь, но потом, уже после боя, они поняли, что наткнулись, сами того не зная, на отряд, сопровождавший посланника шведского короля к герцогу Курляндскому.

Из-под шведа-то он и взял этого гнедого.

Сам посланник прожил недолго — узнав все, что он мог сказать, — и даже более того, — они, чтобы не тратить выстрелы, вздернули его на первой же попавшейся сосне.

Он сказал подбежавшему слуге: «Смотри, чистите его как следует, сам проверять буду».

Мужчина чуть наклонился, входя в шатер командующего.

— Князь, — кивнул он склонившемуся над картой воеводе Михаилу Воротынскому.

Тот сварливо сказал: «Опять ты на рожон лезешь, сколько раз тебе говорить — не суйся без воинов, куда не надо. Думаешь, твои два десятка бессмертны, что ли? А других людей я тебе не дам, у самого нетути».

— Так все ж обошлось, — мужчина, — невысокий, легкий, ровно юноша, — лениво улыбнулся.

«Зато, Михаил Иванович, теперь войско есть чем кормить, не кору же грызть, здесь сидя».

— Да уж, — кисло сказал Воротынский, — больше десяти лет воюем, откуда тут припасам взяться?

— Если потрясти их как следует, — зевнул мужчина, — то сразу все находится.

— Что вы со шведа взяли, — Воротынский собрал лежащие на столе бумаги, — я в Новгород отправляю сегодня, государю. Ты записал-то за ним, что он там языком болтал?

— А как же, — мужчина опять зевнул — они вышли в рейд еще задолго до низкого, северного рассвета, и сейчас он мечтал о том, чтобы выспаться — не на мерзлой земле, прикрывшись попоной, а в тепле шатра.

— Без снов, — вдруг подумал он горько. «Хоша бы одну ночь без снов». Он достал грамоты и протянул Воротынскому.

— Толково, — просмотрел тот. «Ты, как я вижу, по-немецки все лучше можешь?».

Попав сюда осенью, он с удивлением обнаружил, что быстро схватывает язык — сначала ему было трудно, но сейчас он уже свободно говорил.

— Может, сам в Новгород съездишь? — с сожалением посмотрел на него командующий. «Хоть в бане попаришься, отоспишься. Лица ж нет на тебе».

Мужчина чуть улыбнулся тонкими губами. «Так Михайло Иванович, тут человечек мой доложил, что завтра из Колывани в крепость обоз отправляют, как по мне, так не дойдет он сюда».

Оба рассмеялись.

— Ладно, — сказал Воротынский. «Иди-ка, покажу тебе кое-что».

— Смотри, — сказал воевода, поднося свечу к карте, — замок орденский, что в Гапсале, знаешь же ты?

— Ну, — мужчина взглянул на карту. «Только не говори мне, Михайло Иванович, что ты Гапсаль собираешься брать. Нас там, в море скинут, и не заметят как. Те две тысячи, что у нас тут есть — если даже разделить их, все равно не хватит на оба замка».