Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

До сих пор, — насколько атаман знал, — все было в порядке, и непонятно, зачем сейчас, — с самого утра, — его позвали в Кремль. Гонец, разбудивший Ермака, велел скакать, что есть мочи, но вот пока его держали перед закрытой дверью.

Государь, ожидая прибытия на Москву князя Воротынского, — что командовал войсками в Ливонии, — несколько раз говорил с атаманом, веля принести карты Пермского края.

— Вот тут вы ходили, значит? — царь, прищурившись, посмотрел на чертеж и вдруг вздохнул.

«Инок Вассиан его делал, из Чердынского Богословского монастыря, знал ты его?».

— Нет, упокой Господи душу, отче святого, — Ермак перекрестился, — однако же, много хорошего слышал.

— Брат его по плоти младший, боярин Вельяминов, сейчас тоже на Москву из Ливонии приедет. Отличный воин, опытный, тебе с ним легко будет, вы с ним оба, — царь вдруг усмехнулся краем рта, — начальства над собой не любите.

Ермак покраснел. «Ладно, ладно, — отмахнулся царь, «знаю я про грешки ваши волжские, меня сие не беспокоит до той поры, пока вы дело свое делаете. Так что с этим перевалом-то, по коему ходили вы?

— По Чусовой дорога лучше, однако же, тем летом не дошли мы по ней до Сибири, — честно ответил Ермак. «Вошли в правый приток, реку Серебряную, а потом волоком надо было струги тащить, рук у нас не хватило, да и, государь, там реки горные, порожистые, по ним надо на легких лодьях сплавляться».

Царь прошелся по палатам, и Ермак заметил, какая легкая и осторожная у него походка, несмотря на высокий рост и широкие плечи. «Ровно зверь дикий, — подумал атаман.

— Ну так и делать надо по-другому, — раздраженно сказал царь, — куда на тяжелых лодьях можно дойти — идите, а в месте, где вам пересаживаться надо — заранее постройте легкие струги, чего ж проще.

— Чтобы струги строить — это надо крепостцу ставить, народ туда сажать, на случай набега инородского, — вздохнул Ермак.

Иван Васильевич вдруг обернулся и Ермак, не отступавший никогда и ни перед кем, вдруг дрогнул.

— Слушай меня, атаман, — тихо сказал царь. «Я сейчас с трех сторон врагами окружен — в Ливонии война идет, с юга татары лезут, и еще ваши, — он выругался, — на востоке, туда же.

Так вот — страна у меня большая, народу в ней хватает. Сколь тебе надо людей бери, веди их в Сибирь и воюй ее.

А лет через десять, как замирим инородцев, есть у меня для них подарение — посадим туда хана, али князя, нам покорного, как в Ливонии, жену ему дадим, московских кровей, — есть у меня одна на примете, и будут они довеку под рукой нашей. Однако же пока мы в Сибири не окажемся, все это разговоры, понял? А чтобы там оказаться — я на тебя надеюсь».

Рында, наконец, с поклоном открыл дверь, и Ермак зашел в царские палаты.

Царь склонился над большим столом с еще двумя — высоким, седым, со шрамами на лице, и другим — маленького роста, но складным и легким, чем-то вдруг напомнившим Ермаку его сотника, Петра Михайлова, что бежал на Поморье. Только тот был темноволосым, а у этого коротко остриженные локоны сияли ярким, золотым цветом.

— Князь Воротынский, Михайло Иванович, а это ближний боярин мой, Вельяминов, Матвей Федорович, — сказал государь. «Вот, вызвал я нам на подмогу атамана дружины строгановской, Ермака Тимофеевича. Человек он отважный, и бойцы у него — все как на подбор».

Ермак поклонился боярам, и вдруг почувствовал, как кто-то хлопает его по плечу.

— Брось, Ермак Тимофеевич, — сказал государь, — все тут свои, все воины. Иди к карте-т».

— Вот тут они обычно Оку переходят — показал Воротынский, — под Кромами.

— Что у нас там с засеками? — спросил Матвей, вглядываясь в карту.

— С засеками хорошо, а вот с людьми — не очень. Шесть тысяч человек у береговых воевод. У тебя сколько, Ермак Тимофеевич? — повернулся Воротынский к атаману.

— Тысяча, — коротко ответил тот. «А если они не под Кромами будут переходить?».

— А где ж еще? — пожал плечами царь. «Там брод известный, другого перехода на Оке нет».

— Погодите, — сказал Матвей. «Дело атаман говорит. Если вот тут — он показал на карту, — татары засеки с запада обойдут, то могут до Угры дойти.

— На коей дед мой, упокой Господи душу его, постоял-постоял с ханом Ахматом, да и разошелся, а мы, чую, не разойдемся, — вздохнул государь.

— Угру ж эту, сколь я Дикое Поле помню, тоже можно вброд перейти, — повернулся Ермак к Воротынскому.

— Можно, — мрачно ответил тот. «Да все равно, коли перебежчики правы, то там, у хана в десять раз народу поболе, чем у нас, что на Оке битва будет, что на Угре, — все одно костьми ляжем».

— Мне прямо сейчас митрополита звать, чтобы он зачинал панихиды служить? — ехидно спросил царь. «Или все же выйдем навстречу татарам-то?»

— Семь тысяч у нас с твоими людьми, атаман, — взглянул на него Вельяминов снизу вверх. «А у хана — как бы ни сорок».

В палатах повисло молчание.

— Если бы, конечно, полки людей государевых выставить…, - неуверенно сказал Воротынский. «Тысяч шесть-семь же наберем мы там?».

— Наберем, конечно, — резко ответил Иван Васильевич. «Сам этим займусь, раз ты, Матвей Федорович, — он иронично поклонился в сторону Вельяминова, «не желаешь государю в этом помочь».

Матвей внезапно покраснел и сказал: «Ты только прикажи, я все сделаю».

— Да ладно, — махнул царь рукой, — лучше вон, с Ермаком Тимофеевичем посмотрите — какова его дружина, да и, как дороги просохнут, отправляйтесь на Оку. А мы с князем Воротынским и людьми государевыми там с вами соединимся. Ну что, — царь резко поднялся, — к трапезе-то нас сестра твоя, Матвей Федорович, звала, на Воздвиженку.

— Я б к семье своей, хоша и лестно мне, что приглашают, — улыбнулся Воротынский.

— Езжай, езжай, Михайло Иванович, — разрешил царь, — у тебя жена, детки, а мы, — мужики холостые да вдовые. Окромя как у боярыни Вельяминовой, дай ей Бог здоровья, нам и поесть негде.

— А ты тоже с нами езжай, Ермак Тимофеевич, — улыбаясь, повернулся к нему государь, — заодно на царицу московскую будущую посмотришь. Невеста это моя. Если б хан, собака, не полез на нас, то на Красную Горку повенчались бы уже, а теперь придется после Успения.

— То милость для меня, государь, великая, — поклонился атаман.

Она встречала их в крестовой палате — маленькая, стройная, вся в черном, ни волоса не выбьется из-под вдовьего плата. Тонкие, нежные пальцы ее были унизаны перстнями, — изумруд, алмазы, сапфиры. Казалось, сами руки ее сияют, источая свет.

Женщина низко поклонилась и сказала нежным голосом: «Спасибо, государь, что дом наш почтил посещением своим, а мы завсегда слуги твои верные».

— Вот, Ермак Тимофеевич, — обернулся царь, — это боярыня Вельяминова, Марфа Федоровна, сестра Матвея Федоровича, и невеста моя.

Атаман увидел, как чуть улыбаются тонкие губы, как дрожат темные ресницы над зелеными глазами. Боярыня чуть вздохнула и промолвила: «И вам, Ермак Тимофеевич, спасибо, что не побрезговали нашим угощением».

В последний раз из ее рук он ел щи, — правда, вкусные, и черный хлеб. Теперь на столе, — хоша и был Великий Пост, — от яств было не протолкнуться.

Она с ними за столом не сидела, сразу ушла, только привела дитя, — которое во время оно сидело у него на коленях и называло его «тятей». Дитя превратилось в красивую смуглую девочку, с такими же, как у матери, зелеными глазами. Иван Васильевич потрепал девчонку по щеке и подарил нитку жемчуга.

— Ну что, — государь потянулся, — мы с Матвеем Федоровичем в Кремль поедем, дела у нас еще, а завтра его к дружине своей в гости жди, атаман. Ты как — сам дорогу по Москве найдешь?.

— Найду, конечно, если уж на Большом Камне не заплутали, — усмехнулся Ермак.

Матвей присвистнул. «Тут у нас, атаман, бывает опасней, чем за Волгой-то».

— Ничего, — спокойно сказал Ермак, поглаживая рукоятку сабли. «Справимся».

Когда захлопнулись за ними ворота, он еще недолгое время посидел за столом, и вдруг улыбнулся, услышав легкое дыхание из боковой светелки.

Ермак закрыл за собой дверь на засов и повернулся к ней.

— В следующий раз, как захочешь меня увидеть, — ядовито сказал он, — не надо для этого татар дожидаться.

Она молчала, потупив глаза, чуть улыбаясь, и вдруг медленно стянула с головы вдовий плат — совсем так, как тогда, в Чердыни, когда атаман шагнул к ней, повалив лавку.

— Невеста, значит, царская, — он помолчал и вдруг грубо сказал: «А мне наплевать!».

Повернув Марфу к себе спиной, атаман разорвал — одним движением, — шелковый черный опашень и кружевную рубашку. Он зажмурился от жемчужного, нездешнего сияния совсем рядом с ним. Вдохнув, он сказал — тихо, спокойно: «Хоша бы ты у ста царей в невестах была — все равно под венец я тебя поведу, Марфа Федоровна».

Он увидел, как рассыпаются по бархатной черной скатерти ее бронзовые волосы, как выгибается стройная спина, и, уже ощущая ее жар, теряя голову, проговорил: «И не проси меня, тебя поберечь, Марфа, — прошло то время. Сейчас ты у меня понесешь, поняла?»