Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

Ермак поднял его, и Вельяминов, еле сдерживая крик боли, сказал: «Ребра тоже, как я посмотрю».

— Я тебе сейчас голову замотаю чем-нибудь, — вздохнул Ермак, — а в Серпухове уже гляну — что там. Ты в седле-то удержишься?

— А что мне еще остается? — усмехнулся Матвей. «Где войско наше?».

— Нет более войска, — коротко ответил атаман. «Хан уже под Москвой».

— Гляди, — вдруг сказал Матвей, — восход-то какой — ровно огненный.

— То не восход, ты на север смотришь, — атаман ощутил на своем лице теплый, дымный ветер.

Москва, 3 июня 1571 года

Город горел. Подошедшие с юга отряды хана грабили деревни. Пожар из подожженного села Коломенского перекинулся на северный берег реки. Сильный ветер нес его дальше — над Кремлем уже стояло алое зарево.

Мимо высокого, крепкого забора вельяминовской усадьбы катился поток обгоревших, босых, рыдающих людей. Умирающие падали в пыль, и затаптывались тысячами ног. На широкой Воздвиженке еще было место — проехать или пройти, а в узких проулках люди, взбираясь друг другу на головы, толкались в три ряда, не обращая внимания на крики раненых, на кровь, что текла по мостовым.

— Так, — сказала Марфа, глядя на Васю Старицкого. «Конь у тебя хороший, двоих вынесет.

Марья мала еще — в такой толпе сама ехать. Ты-то сам — выдюжишь, сестру защитишь, коли нужда придет?»

Юноша побледнел и коротко кивнул.

— В Александрову слободу не суйтесь, — приказала женщина, — хоша татары обычно по рязанской дороге уходят, но мало ли что им в голову встанет — двинутся еще дальше на восток. Езжайте в тверскую вотчину нашу, знаешь же ты, где она, там отсидитесь».

— Марфа Федоровна, — дрожащими губами сказал Вася, — но как, же теперь…

Она вдруг, — князь Старицкий вздрогнул, — взяла его тонкими, твердыми, ровно железо, пальцами за руку.

— Слушай меня, Василий Владимирович. Ежели что с государем и сынами его приключится, так ты на престол сядешь, понятно? А за тобой — сыны Марьи, — боярыня покосилась на девочек. Маша тихо плакала, прижав к себе Федосью. Та лежала головой на коленях княжны, засунув в рот большой палец, и все раскачивалась, пытаясь себя успокоить.

Марфа почувствовала, как сжимается ее сердце от боли за дочь, и, отвернувшись, заставила себя продолжить: «Так что, Вася, коли вы с Марьей, погибнете, так ждет нас смута, али что похуже, упаси Господь, — Вельяминова перекрестилась.

— Все, — она выглянула в окно терема. «Вроде не так людно стало. Бери Марью и отправляйтесь». Марфа взяла на руки дочь и та прижалась к ней, — сердечко ребенка отчаянно колотилось.

— Марфа Федоровна, — вдруг зарыдала Маша, схватившись за подол ее сарафана. «Я боюсь!».

— Ты с братом своим, не страшись ничего, княжна, — твердо ответила боярыня. «Не пристало правнучке Ивана Великого слезы-то лить. Езжайте с Богом!»

— А как же вы с Федосьей? — Вася вдруг взглянул на нее синими, большими глазами, и сказал:

«Не могу я вас так оставить, кто ж я буду после этого?».

— За нас не волнуйся, князь, — Марфа бросила взгляд в угол горницы, где лежала ее старая, еще чердынских времен, заплечная сума. «Все, идите, а то опять толпа нахлынет».

Вася вдруг прижался губами к ее руке, и она, наклонившись, поцеловала его мягкие, темные волосы.

Услышав со двора стук копыт, Вельяминова перекрестилась и сказала, глядя на иконы:

«Господи, убереги их от зла всякого».

Еще когда гонец принес из-под Серпухова весть о разгроме войска, Марфа съездила в подмосковную усадьбу и как следует, запечатала свой тайник в сторожке — достав оттуда немного золота. Сейчас она потрогала тяжелый кожаный мешочек на шее и улыбнулась — он висел рядом с крестом покойного мужа.

Книжка, переплетенная рукой матушки, была спрятана в карман, пришитый изнутри к невидному, темному сарафану. Кинжал висел на тонком кожаном шнурке, обхватывающем стан.

— Матушка, — вдруг раздался слабый голосок Федосьи. «Мне страшно».

Марфа подхватила дочь на руки и опустилась на лавку. «Не бойся, милая, — она поцеловала ребенка в горячий, сухой лоб. «Я тут, я с тобой».

— Огонь, — прохныкала девочка, не вынимая пальца изо рта. «Везде». Марфа прижала к себе ребенка и почувствовала ее слезы у себя на лице. «Я тут, — твердо сказала она еще раз.

«Все будет хорошо».

На улице вдруг стало невыносимо, жутко, пугающе тихо. Вельяминова выглянула в окно — ворота усадьбы были распахнуты настежь, дворня бежала, подхваченная потоком людей. С юга, от Кремля, шла по Воздвиженке пылающая стена огня.

Крыша усадьбы занялась, потрескивая, и Марфа вдохнула запах дыма.

— Нет! — Федосья вдруг забилась у нее в руках, выгибаясь, закатывая глаза, и женщина еле удержала дочь. «Огонь! Боюсь!». Ребенок вдруг обмяк, губы его посинели, и Марфа, не обращая внимания на занявшуюся стену горницы, положила дочь на лавку, и прижалась ртом к ее рту.

— Живи! — властно сказала женщина, вдыхая воздух в горло Федосьи. «Живи, я сказала!». Та опять выгнулась, захрипела, и закашлявшись, вдруг стала дышать. Серый, горький дым наполнил палаты, дверь упала с петель, и Марфа, выпрямившись, крепко держа ребенка, взглянула прямо в лицо тем, кто стоял на пороге.

Сзади нее ревел огонь, пожиравший бревенчатые стены. Золото и серебро с расплавленных окладов икон капало на пол, и Марфа, прежде чем потерять сознание, увидела, как исчезают в языках пламени темные глаза Богородицы.

Они спешились посреди серой, разоренной пустыни, где торчали только остовы печей.

Матвей встал на колени, и, зачерпнув ладонью пепел, уткнулся в него лицом. Плечи его затряслись, и он вдруг вспомнил, как горела подмосковная — долго и жарко, так, что тела отца и мачехи стали потом неотделимы от серого, легкого праха, что вился по земле.

— Вся идут во едино место: вся быша от персти и вся в персть возвращаются, — глухо сказал Ермак, глядя на низкий, багровый закат.

— Аминь, — ответил Вельяминов, и, сглотнув слезы, поднялся, опираясь на руку атамана.

Эпилог

Стамбул, осень 1571 года

Маленькая, холеная, унизанная перстнями рука взрезала серебряным ножом спелый гранат.

Капли сока, — будто кровь, — окропили пальцы.

Тонкие губы разомкнулись, и женщина поманила к себе склонившегося на пороге человека.

— Сегодня? — спросила она безразлично, глядя в окно, за которым было лазоревое, с едва заметными облаками небо. В ее личном саду росли только розы — алые, темно-красные, вишневые, цвета ветреного заката и нежного восхода.

— Да, Джумана-кадина, — человек склонился еще ниже, и, встав на колени рядом с низким, выложенным перламутром столиком, зашептал что-то ей на ухо.

— Нур-бану знает? — прервала его женщина.

Тот кивнул и чуть развел руками, склонив голову.

— В конце концов, — медленно сказала Джумана, посмотрев на секретаря глазами цвета морской воды, — пока еще ничего не произошло. Зря мы переполошились так рано.

Она надкусила гранат и облизнулась — сладкий сок потек по нежному подбородку и белоснежной шее.

— Гранаты в этом году хороши, — сказала женщина спокойно, набрасывая на золотистые, пышные волосы шелковую вуаль. «Пойду, пройдусь, и последи, чтобы мне никто не мешал».

— Кадина, — евнух припал губами к ее расшитой жемчугом, маленькой туфельке на плоской подошве.

Она обернулась, выходя в сад. «И найди там кого-нибудь, на всякий случай, пусть она будет наготове». Мужчина кивнул.

Нур-бану погладила узкой, изящной рукой спину черной кошки. Та потянулась, и слегка выпустила когти. Женщина рассмеялась и чуть почесала животное по шее. Кошка сразу же заурчала и стала толкаться теплым лбом в ладонь хозяйки.

— Видишь, как все просто, — обернулась Нур-бану к секретарю, что стоял, почтительно склонившись, за мраморной скамейкой. В карих глазах женщины играли озорные искры.

Фонтан еле слышно журчал, на террасу, увитую багровыми, осенними листьями винограда, падали лучи нежаркого солнца.

Нур-бану встряхнула длинными, светлыми, с чуть заметной проседью волосами.

— Джумана уже успела выбрать нужный яд? — усмехнулась она. «Или в раздумьях — что ей использовать на этот раз?».

Евнух позволил себе улыбнуться краем губ.

Нур-бану взяла веер и стала играть с кошкой. Та, лежа на спине, лениво отбивалась лапками.

— Пошли ей котят, — женщина поднялась. Она была высокой, тонкой, с прямой спиной. «Пусть выберет и оставит себе. Котят все любят, — Нур-бану вдруг рассмеялась.

— Она даже еще не гездэ, — попытался возразить евнух и вздрогнул — женщина ухватила его острыми, длинными ногтями за мягкий подбородок.

— Эта девочка будет кадиной раньше, чем моя любимая кошка успеет мяукнуть, — мягко сказала Нур-бану. «А то и…,- она не закончила, и отпустила евнуха. Тот потер красные следы от ее пальцев и хмыкнул.