Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Если хотя бы половина того, что ты мне сказал, — правда, — улыбнулась женщина, — то одних котят нам будет мало.

Она проснулась и, как всегда, опираясь на локоть, посмотрела на мирно сопящую дочь. Та свернулась среди шелковых простыней, ровно зверек. Утренний свет наполнял отделанную мрамором комнату.

Она потянулась, разведя руки в стороны, и сладко, глубоко зевнула. Встав с широкого ложа, она выглянула в сад — листья граната лежали на песчаных дорожках, пахло недальним морем и какими-то осенними цветами.

Низкая дверь опочивальни приоткрылась, и на пороге, поклонившись, застыл мужчина.

— Марджана-джарийе, его величество султан Селим, посылает вам этот перстень — на широкой ладони чернокожего евнуха лежало изумрудное, в алмазной осыпи кольцо.

Губы женщины едва улыбнулись, бронзовые брови чуть поползли вверх, и она сказала, принимая подарок: «Я буду счастлива, угодить его величеству».

Ее турецкий за два месяца, что она занималась — по нескольку часов в день, сидя над книгами, упражняясь в произношении и письме, упорно, как и все, что она делала — стал почти свободным. Теперь она учила еще и арабский язык — так же прилежно.

Евнух ушел, а она все стояла, крутя на пальце кольцо.

— Марджана-джарийе, подарок от Нур-бану-кадины, — раздался тихий голос, и пожилой евнух внес в комнату плетеную корзинку.

— Котятки! — захлопала в ладоши проснувшаяся дочь. «Матушка, это мне котятки?».

— Тебе, милая, — поцеловала ее женщина, улыбаясь. «Выбирай, какой тебе по душе, и оставляй его себе».

— Матушка, — смуглая щека девочки прижалась к мягкой, полосатой шерсти. Котенок мяукнул.

«А мы теперь всегда здесь будем жить?».

— Посмотрим, — сказала спокойно она, глядя в изумрудные глаза дочери.

Она опустилась в теплый бассейн и закрыла глаза. Руки служанки нанесли цветочную эссенцию на ее волосы, другие руки стали разглаживать лицо — медленно, ласкающими движениями. Она положила нежные пальцы на мраморный бортик и над ними тут же склонилась третья девушка — с крохотными ножницами.

Женщина вспомнила, как стояла — давно, два месяца назад, на возвышении, в круглой комнате неподалеку отсюда. Сквозь раскрытые окна лился жаркий полуденный воздух.

Сверху, с галереи, раздался голос: «Сколько тебе лет?».

Она тогда еще не умела говорить по-турецки, и к ней приставили служанку — смешную маленькую польку, курносую и белокурую. Ее собственный польский вдруг вернулся откуда-то, хотя, казалось бы, сколько лет прошло с тех пор, как учил ее пан Зигмунт, батюшкин лекарь.

— Двадцать один, — сказала она, глядя прямо перед собой, вздернув острый подбородок.

Распущенные по обнаженной спине волосы грело солнце.

— А дочери? — раздался тот же голос.

— Четыре, — ответила она и шепнула: «Подними голову». Девочка посмотрела вверх — мерцающими, раскосыми, будто луны, очами.

После долгого молчания она услышала тихие шаги — вниз, к ней. Высокий, полный, черноглазый мужчина остановился совсем рядом. «Учи язык, Марджана, — сказал он, усмехнувшись, и ушел.

А сегодня ей прислали перстень.

Служанка, — Марджана оставила ее при себе, девчонка была забавной, умной и знала все то, что надо знать, — одела ее в полупрозрачную вуаль цвета изумрудов и надушила бронзовые волосы жасмином.

— Помните, да, — сказала Кася озабоченно. «Ну что я вам говорила».

— Все помню, — Марджана потянулась и поцеловала девчонку. «Вы тут поиграйте во что-нибудь, и ложитесь спать спокойно, ладно?».

Кася вдруг украдкой перекрестила ее. «Храни вас Господь».

Марджана улыбнулась, и вышла из комнаты.

Она медленно, опустив голову, спустилась по лестнице, миновала несколько длинных коридоров и остановилась у золоченой, высокой двери, опустившись на колени.

Джумана поиграла серебряным ножиком.

— Она уже переехала? — спросила женщина секретаря, глядя на то, как блестит утренняя роса на лепестках роз.

— Вот сейчас переезжает, — секретарь поджал губы. «Пять комнат, сад, бассейн, терраса с выходом на море. Это пока, — он многозначительно поднял брови. «Ну, и не считая тех подносов с драгоценностями, которые ей принесли еще на рассвете».

— Гездэ, — задумчиво пробормотала Джумана и вышла в сад.

— Передай ей, — она протянула секретарю букет свежесрезанных роз. «С объятьями и пожеланиями долгой жизни. Они ей пригодятся, — кадина усмехнулась. «Пока она не понесла, не стоит ничего делать, а там посмотрим».

Евнух поклонился, и, пятясь, вышел из комнаты.

— Это вам, кадина — Кася присела перед Нур-бану, — от моей госпожи Марджаны-гездэ, в благодарность за ваш подарок. Дочери госпожи Марджаны очень понравились котята, которых вы прислали.

Нур-бану посмотрела на искусно выполненную миниатюру, на которой играл, переливался красками весь Стамбул — такой, каким его видно с Босфора.

— Какая прелесть, — искренне сказала женщина. «Передай своей госпоже, что я всегда буду рада видеть ее в своих покоях».

Марджана вышла на террасу и посмотрела на море — отсюда оно было ровно смятый, синий бархат.

— Молодец, — раздался сзади знакомый голос. «Но это только начало».

Она обернулась и посмотрела в темные, мягкие глаза. Глава евнухов гарема помолчал. «Его султанское величество велел отвести твоей дочери отдельные комнаты. Ее будут звать принцесса Фарида, и она нам пригодится».

— Не сейчас, — сказал евнух, посмотрев на лицо Марджаны. «Лет через десять. Когда ты станешь валиде-султан. Королевой-матерью, если, по-вашему».

Пролог

Лондон, ноябрь 1571 года

— Милая, любимая моя Машенька! С Божией помощью встали мы вчера на плимутском рейде. Обратный путь, был хоша и быстрым, да тряским — потрепало «Изабеллу» изрядно.

Поэтому я тут пробуду пару деньков, распоряжусь ремонтом, да и в Лондон — к тебе в объятья.

Оставлял я тебя, когда ничего еще и заметно не было, а сейчас, — посчитал я, — ты уж на сносях меня встретишь. Поэтому ты больше спи да гуляй, и не волнуйся за меня — я уже на английской земле, и скоро тебя увижу.

Постараюсь я все же в этом году добиться не короткого отпуска, а подольше — хотелось бы вместе с тобой хоть немножко наше дитя попестовать. До свидания, милая Маша, остаюсь вечно любящий тебя Степан.

Маша Воронцова, держась за поясницу, с трудом поднялась с кресла и вперевалку, уткой, пошла на кухню. Мистрис Доусон пекла булочки.

— Его милость приезжает, — торжествующе сказала Маша, помахивая письмом. «Изабелла» вчера в Плимут пришла».

— Ну, слава Богу, — вздохнула кухарка. «Довольна, наверное? — по старой памяти женщина называла леди Мэри на «ты».

— Не сказать как, — Маша утащила свежую булочку. «Я уж думала, придется мне одной рожать, — Маша опустилась на скамью и опять потерла поясницу. «Болит и болит, да и ноги тоже ныть стали».

— Ты потерпи, на сносях — оно всегда так, кажется, что все тело разламывает. А потом, как дитя родится, — так и забудешь, что у тебя болело, — мистрис Доусон подвинула Маше банку с домашним джемом из малины. «Намажь, что всухомятку-то жуешь».

— И так, вон, разнесло меня, что и не узнать, — грустно сказала Маша.

— Да ты, как родишь, сразу все скинешь — пожала плечами мистрис Доусон. «Давай, намазывай, ребенку это полезно».

После завтрака Маша остановилась у окна в кабинете, глядя на желтые листья, падающие на черепичные крыши Сити.

Дома в это время уже был снег — он лежал на вершинах гор, окружавших деревню, круглый год. Блеяли в загоне овцы, мать, наклонившись, размешивала в большом деревянном чане густое молоко. Круглые головки сыра лежали бледно-желтыми колесами на полках сарая — он был соленый, слоистый, и не было его вкуснее, запеченного в румяное, пышное тело пирога.

Пронзительно синее небо висело над головой, и казалось — кроме него и высоких, из серого векового камня, башен деревни, и нет ничего на свете.

Еще зимой начинали готовить землю к пахоте — старики верили, что здесь, высоко в горах, в вечном холоде, ее надо хорошенько обогреть, чтобы урожай был обильным. Мать посылала детей в лес, — собирать ветви деревьев. Первая связка называлась в честь ее небесной покровительницы — святой Мариам, и девочка всегда старалась набрать туда особенно много веток. Каждая семья приносила связки на церковный двор, и потом их с молитвами поджигали — считалось, что так земля согреется, и даст плоды.

Мариам и сама пахала, — она была старшей, а в их краях женщины искони работали наравне с мужчинами. Она вспомнила, как холодила еще не прогревшаяся земля голые ступни, как чирикали воробьи, вьющиеся у головы вола, как заливало все вокруг весеннее, яркое солнце.

Леди Мэри посмотрела на свои ноги — обутые в простые, без каблуков туфли, и тихонько вздохнула. Положив руку на свой живот, она вдруг спросила: «Ты кто? Мальчик или девочка?». Под рукой чуть задвигалось — будто ребенок ворочался из стороны в сторону.