Семейный архив - Юрий Герт

Когда пришли новые времена и многие заговорили о низкой производительности труда, о поголовной халтуре, бездельничестве и т.д. в результате низких заработков, почему-то при этом игнорировались нравственные человеческие качества: порядочность, чувство долга, ответственность перед самим собой. Аня видела перед собой вопрошающие, непонимающие, сосредоточенно-напряженные глаза студентов — и радовалась, когда в них начинала светиться мысль...

Жизнь ее состояла, однако, не только из лекций и экзаменов. После занятий было стояние в очередях — за продуктами, за одеждой (преимущественно импортной, заманчивой для любой женщины), за костюмчиком из джинсовки или сапожками для Маринки, за какими-нибудь тряпками для меня... Мы жили в трехкомнатной квартире, после двух комнат в Караганде она казалась нам роскошью. Одну комнату занимали Анины родители, другая — и для меня, и для Ани — служила кабинетом, проходная — так называемая гостиная — была для нас, троих, и спальней, и столовой, когда приходили гости, и т.д. В кооперативном «хрущевском» доме, в котором мы жили, освобождалась однокомнатная квартира, на нее никто не претендовал. Я взялся переводить роман и просидел за этим занятием год, чтобы получить гонорар и уплатить за квартиру для Петра Марковича и Марии Марковны — и для них, и для нас жить стало просторней...

С точки зрения тех, кого мы называли «обывателями» и «мещанами», наша жизнь — жизнь члена Союза писателей СССР и старшего преподавателя института народного хозяйства — выглядела довольно убогой, но нас занимали иные проблемы. К тому же мы были молоды, перед нами простиралась вечность...

Однако и у Ани, случалось, возникала «конфликтная» ситуация с властью. Публикуясь в издаваемых институтом научных трудах и сборниках, она работала несколько лет над диссертацией — и кафедра, и сама должность «старшего научного сотрудника» требовали этого, да и выбранная ею тема — «Перспективы демографической ситуации Алма-Аты» — представлялась ей живой, интересной.

Стоило большого труда добыть данные по составу населения за-разные годы — они считались секретными. Когда диссертация была готова и получила «добро» на кафедре, высшие, так сказать, инстанции не допустили ее к защите. Цифры-цифрами, данные-данными, но из них следовало, что, во-первых, в строго режимном в смысле прописки городе, в отличие от людей других национальностей, без особого труда прописывают казахов, а это было явным нарушением существовавших инструкций, и, во-вторых, рост населения никак не совпадал с ростом занятости на разного рода промышленных производствах, поскольку экологическое положение в регионе было скверным, горы мешали движению воздуха, город не продувался ветрами, смог накрывал его плотным, душным одеялом... Новые предприятия строить было запрещено. Выход существовал только единственный: наращивать и без того превышающий всякие разумные пределы бюрократический аппарат...

Все это не было ни для кого секретом, но одно дело — догадки, предположения, другое — цифры, объективно отражающие происходящий процесс... К тому же все могут отлично видеть, что король голый, но если кто-то скажет об этом вслух... Ого-го!..

Но что любопытно и символично: против поднялись вовсе не те, кого по тем или иным причинам это впрямую касалось, а секретарь парторганизации, выразивший сомнение в истинности данных... На что в ответ было сказано, что данные взяты в республиканском ЦСУ, здесь нет никакой подтасовки... Но сомнение было выражено, и не кем-нибудь, а... Его поддержали... Работа, длившаяся много лет, была перечеркнута. Аргументы?.. Главным аргументом было суровое молчание с вполне обозначенным подтекстом... Что двигало секретарем парторганизации, что направляло его поведение в сторону замазывания правды, ее сокрытия?.. Он был, между прочим, еврей и, казалось бы, на себе испытал, какие тенденции таит так называемый «национальный вопрос»... Но с конца двадцатых годов «диктатура партии» стала мифом, она лишь маскировала властолюбие «вождей», а впоследствии — обширного и все увеличивающегося класса номенклатуры...

Что же до диссертации, то для Ани она значила не меньше, чем для Домбровского «Факультет ненужных вещей»... Не меньше... Только без благоприятного для Юрия Осиповича парижского финала...

...И шла, устремлялась в бесконечность, жизнь Мариши... В ней, в этой маленькой еще жизни не было, слава богу, ни войны, ни бомбежек, ни эвакуаций... Ей было шесть лет, когда ее стали учить английскому. С двух лет она уезжала с бабушкой и дедушкой на лето в Кунцево, где жила Анина тетя Шура, у нее было полдома и маленький садик. Маринка подросла — и мы всегда увозили ее с собой в отпуск, будь то писательский Дом творчества в Коктебеле, Гаграх или Дуболтах или «вольный отдых» — в Полтаве, Вильнюсе, Зеренде, Дурускейниках, в плавании по Оке...

Мариша росла очень милой, отзывчивой, доброй девочкой, вдобавок еще и такой красивой, что на улице прохожие оборачивались, чтобы продлить удовольствие видеть ее. «Только никогда не говорите, что она красивая!» — суеверно твердила бабушка. Маришу все любили, да и невозможно было ее не любить. Тем не менее она была «девочкой с характером», самолюбивой, упрямой, в какой-то мере скрытной, т.е. в ней рано стала прорезываться личность.

Мы обычно вместе убирали квартиру по субботам, вместе мыли полы — ее отличали трудолюбие и тщательность в выполнении любой работы, будь то учеба в школе или помощь по дому. У нее были с детства свои убеждения, и она следовала им. Как-то раз один ученик в классе получил двойку за ответ, учительница потребовала у него дневник, он не дал... Тогда учительница обратилась к Марише, которая была старостой в классе, и велела взять дневник у мальчика-двоечника и принести ей... Мариша отказалась. Учительница настаивала, пытаясь пристыдить Маришу: «У тебя родители интеллигентные люди, они тебя учат делать то, что тебя просят...» Мариша расплакалась и проговорила сквозь слезы, ожесточаясь все более: «Да, они интеллигентные люди и они учат меня не брать чужих вещей и не рыться в чужих портфелях!» Самостоятельность ее мышления проявлялась в сочинениях по литературе, я долго хранил ее сочинение, в котором она весьма аргументированно изобличала одного из моих любимых литгероев — Базарова...

Случилось так, что я получил творческую командировку (на месяц) в Вильнюс и взял ее с собой. В Москве была пересадка, мы долго ждали наш самолет и, сидя на пушистой травке, перед березовой рощицей, размышляли о Маришином будущем, она уже закончила восьмой класс. Она призналась, что ее влечет медицина... Когда-то мой отец говаривал, что из наших родственников можно сочинить целую поликлинику... Что ж... Мы решили, что Марише следует испытать себя, приблизиться к медицине, и, когда вернулись домой, знакомые врачи поспособствовали, чтобы она прикоснулась в больнице к тому, что называется лечением... Это были ее первые шаги по направлению к поприщу, которое в дальнейшем определило ее жизнь.