Козлиная песнь (сборник) - Константин Вагинов

1922

Ночь на Литейном

I

Любовь страшна не смертью поцелуя,Но скитом яблочным, монашеской ольхой,Что пронесутся в голосе любимойС подщелкиваньем резким: «Упокой».Давно легли рассеянные пальцыНа плечи детские и на бедро твое, —И позабыл и волк, и волхв и лирникГортанный клекот лиры боевой.Мой конь храпит и мраморами брызжет.Не променяю жизнь на мрамор и гранит,Пока в груди живое сердце дышит,Пока во мне живая кровь поет.Кует заря кибитку золотую,Пегас, взорли кипящую любовь, —Так говорю, и музу зрю нагуюВ плаще дырявом и венке из роз.Богоподобная, пристало ли томиться,Оставь в покое грешного певца.Колени женские прекраснее, чем лицаПрекрасномраморного мудреца.Любовь страшна, монашенкою смуглойТы ждешь меня и плачешь на заре,Ольха скрипит, ракитный лист кружится,И вместо яства уксус и полынь.

II

Мой бог гнилой, но юность сохранил,И мне страшней всего упругий бюст и плечи,И женское бедро, и кожи женской всхлип,Впитавший в муках муку страстной ночи.И вот теперь брожу, как Ориген,Смотрю закат холодный и просторный.Не для меня, Мария, сладкий пленИ твой вопрос, встающий в зыби черной.

III

Лишь шумят в непогоду ставни,Сквозь сквозные дома завыванье полей.Наш камин, и твое золотое лицо, словно льдина,За окном треск снегов и трава.

Это вечер, Мария. Средь развалин РоссииГорек вкус у вина. Расскажи мне опять про любовь,Про крылатую, черную птицу с большими зрачкамиИ с когтями, как красная кровь.

IV

В пернатых облаках все те же струны славы,Амуров рой. Но пот холодных глаз,И пальцы помнят землю, смех и травы,И серп зеленый у брегов дубрав.Умолкнул гул, повеяло прохладой,Темнее ночи и желтей винаПроклятый бог сухой и злой ЭлладыНа пристани остановил меня.

V

Ночь отгорела оплывшей свечой восковою,И над домом моим белое солнце скользит.На паркетном полу распростерлись иглы и хвои,Аполлон по ступенькам, закутавшись в шубу, бежит.Но сандалии сохнут на ярко начищенной меди.Знаю, завтра придет и, на лире уныло бренча,Будет петь о снегах, где так жалобны звонкие плечи,Будет кутать унылые плечи в меха.

Поэма квадратов

1

Да, я поэт трагической забавы,А все же жизнь смертельно хороша.Как будто женщина с линейными руками,А не тлетворный куб из меди и стекла.Снует базар, любимый говор черни.Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?Так от пластических Венер в квадраты кубовПровалимся.

2

На скоротечный путь вступаю неизменно,Легка нога, но упадает путь:На Киликийский Тавр – под ухом гул гитары,А в ресторан – но рядом душный Тмол.Да, человек подобен океану,А мозг его подобен янтарю,Что на брегах лежит, а хочет влиться в пламеньОгромных рук, взметающих зарю.И голосом своим нерукотворнымДарую дань грядущим племенам,Я знаю – кирпичом огнеупорнымЛежу у христианских стран.Струна гудит, и дышат лавр и мятаКостями эллинов на ветряной земле,И вот лечу, подхваченный спиралью.Где упаду?

3

И вижу я несбывшееся детство,Сестры не дали мне, ее не сотворитьНи рокоту дубрав великолепной славы,Ни золоту цыганского шатра.Да, тело – океан, а мозг над головоюСклонен в зрачки и видит листный садИ времена тугие и благие Великой Греции.

4

Скрутилась ночь. Аиша, стан девичий,Смотри, на лодке, Пряжку серебря,Плывет заря. Но легкий стан девичийОтветствует: «Зари не вижу я».

5

Да, я поэт трагической забавы,А все же жизнь смертельно хороша,Как будто женщина с линейными руками,А не тлетворный куб из меди и стекла.Снует базар, любимый говор черни.Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?Так от пластических Венер в квадраты кубовПровалимся.

6

Покатый дом и гул протяжных улиц.Отшельника квадратный лоб горит.Овальным озером, бездомным кругомПо женским плоскостям скользит.Да, ты, поэт, владеешь плоскостями,Квадратами ямбических фигур.Морей погасших не запомнит память,Ни белизны, ни золота Харит.

Июнь 1922

Бегу в ночи над Финскою дорогой…

Бегу в ночи над Финскою дорогой.России не было – колониальный бред.А там внутри земля бурлит и воет,Встает мохнатый и звериный человек.Мы чуждых стран чужое наслоенье,Мы запада владыки и князья.Зачем родились мы в стране звериной крови,Где у людей в глазах огромная заря.Я не люблю зарю. Предпочитаю свист и бурю,Осенний свист и безнадежный свист.Пусть Вифлеем стучит и воет: «Жизни новой!»Я волнами языческими полн.Косым углом приподнятые плечи,На черепе потухшее лицо:Плывет Орфей – прообраз мой далекийСреди долин, что тают на заре.Даны мне гулким медным АполлономЖелезные и воля и глаза.И вот я волком рыщу в чистом поле,И вот овцой бреду по городам.В сухой дремоте Оптинская пустынь.Нектарий входит в монастырский сад.Рябое солнце. Воздух вишней пахнет.Художники Распятому кадят.Была Россия – церкви и погосты,Квадратные сухие терема.И человек умолк, и берег финский хлещет,Губернская качается луна.

Искусство

Я звезды не люблю. Люблю глухие домыИ площади, червонные, как ночь.Не погребен. Не для меня колокола хрипелиИ языками колотили ночь.

Я знаю, остров я среди кумачной буриВенеры, муз и вечного огня.Я крепок, не сломать меня мятежной буре, —Еще сады в моих глазах звенят.

Но, человек, твое дороже телоМоей червонномраморной грудиИ глаз моих с каймою из лазури,И ног моих, где моря шум умолк.

Я променял весь дивный гул природы…

Я променял весь дивный гул природыНа звук трехмерный, бережный, простой.Но помнит он далекие народыИ треск травы и волн далекий бой.

Люблю слова: предчувствую паденье,Забвенье смысла их средь торжищ городских.Так звуки У и О приемлют гул трамваяИ завыванье проволок тугих.

И ты, потомок мой, под стук сухой вокзала,Под веткой рельс, ты вспомнишь обо мне.В последний раз звук А напомнит шум дубравы,В последний раз звук Е напомнит треск травы.

Июль 1922

Среди ночных блистательных блужданий…

Человек

Среди ночных блистательных блужданий,Под треск травы, под говор городской,Я потерял морей небесных пламень,Я потерял лирическую кровь.Когда заря свои подъемлет перья,Я у ворот безлиственно стою,Мой лучезарный лик в чужие плечи канул,В крови случайных женщин изошел.

Хор

Вновь повернет заря. В своей скалистой ночиОрфей раздумью предан и судьбе,И звуки ластятся, охватывают плечиИ к лире тянутся, но не находят струн,

Человек

Не медномраморным, но жалким человекомСтою на мраморной просторной вышине.А ветр шумит, непойманные звукиОбратно падают на золотую ночь.Мой милый друг, сладка твоя постель и плечи.Что мне восторгов райские пути?Но помню я весь холод зимней ночиИ храм большой над синей крутизной.

Хор

Обыкновенный час дарован человеку.Так отрекаемся, едва пропел петух,От мрамора, от золота, от хвоиИ входим в жизнь, откуда выход – смерть.

Август 1922

Вы римскою державной колесницей…

Вы римскою державной колесницейНесетесь вскачь. Над Вами день клубится,А под ногами зимняя заря.

И страшно под зрачками римской знатиНайти хлыстовский дух, московскую тоскуЦарицы корабля.

Но помните Вы душный Геркуланум,Везувия гудение и взлет,И ночь, и пепел.

Кружево кружений. Россия – Рим.

Август 1922

Шумит Родос, не спит Александрия…

Шумит Родос, не спит Александрия,И в черноте распущенных зрачковВстает звезда, и легкий запах мореГорстями кинуло. И снова рыжий день.

Поэт, ты должен быть изменчивым, как море, —Не заковать его в ущелья гулких скал.Мне вручены цветущий финский берегИ римский воздух северной страны.

Умолк. Играй, игрок, ведь все равно кладбище.Задул ночник, спокойно лег в постель.Мне никогда и ничего не снится.Зеленый стол и мертвые кресты.

Ноябрь 1922