Сквозь всю блокаду - Павел Лукницкий

Под бровкой канала совсем недавно проведена железнодорожная линия. По ней теперь в ночное время ходят поезда, обеспечивающие снабжение фронта и Ленинграда. С неделю назад эта линия заменила собой непрерывно обстреливаемую «старую» железную дорогу, которая пересекает Рабочие поселки № 1 и № 4. Новая дорога тоже обстреливается, но она всё-таки километра на два дальше от немцев. Железнодорожники прозвали путь от Шлиссельбурга до Назии «коридором смерти».

Между железными дорогами проложена автомобильная. От Рабочего поселка № 1 она идет то по песчаному, как в Каракумах, грунту, то по настилу из бревен, окаймленному топким болотом. Лунки от авиабомб полны черной воды. Кое-где стлани раздваиваются, образуя разъезды. На них даже поставлены скамьи со спинками, словно на даче. А с южной стороны вдоль всей дороги — высокий жердевой забор с ветками, чтобы немцы не могли видеть движущийся транспорт.

Там, где позволяет песчаная бровка, рядом с дорогой вырыты укрытия для автомашин и землянки. Всюду работают красноармейцы, веселые, спокойные, живущие тут же, в землянке, как дома. Они мостят дорогу размельченным кирпичом, привозимым на грузовиках из Рабочего поселка № 5 и Шлиссельбурга.

Изредка кое-где могильные памятники — деревянные острые пирамидки с красными звездами на вершинах.

Весь путь от Ленинграда до Петровщино потребовал от меня меньше четырех с половиной часов!

В Петровщино, в редакции армейской газеты «Отважный воин», я встретился с поэтом Александром Прокофьевым, которому Приладожье — край родной, и с писателем П. Никитичем. С ними вместе я провел день 24 мая на передовых позициях, в минометной батарее 320-го полка 11-й стрелковой дивизии, подробно знакомясь с боевой работой прославленного расчета минометчиков братьев Шумовых[45]. Прокофьев с журналистами газеты пошел назад, а я с Никитичем утром на следующий день направился пешком, километров за двадцать, в 1074-й полк 314-й стрелковой дивизии, — ко всем известной на фронте Круглой роще…

25 мая. У Гонтовой Липки

Печальная, открытая во все стороны местность. Передвигаться здесь полагается только углубившись в траншеи: всякий, кто движется по поверхности земли, навлекает на себя огонь немцев. По фронту впереди видны позиции врага — мертвый, изглоданный лес, искромсанные стволы без листьев. Туда, вперед, к Черной речке, за которой немцы и этот превращенный в страшный частокол лес, вся обороняемая нами местность чуть-чуть накренена, словно для того, чтобы вражеским наблюдателям было удобнее нас разглядывать. От КП 1074-го стрелкового полка до них — не больше километра. Вокруг блиндажа КП — вправо, влево, вперед, назад — «зона пустыни», вся сплошь в воронках, ямах, траншеях, вывороченных обстрелами, и торчащих черными точками пнях. Еще осенью прошлого года здесь была густая вековечная лесная чаща, от нее на много километров не осталось ни одного дерева. Если в бинокль и увидишь несколько, то это искусственные деревья! Маленькая рощица виднеется только в трех километрах позади КП — там, где расположены тылы полка и откуда я с корреспондентом Петром Никитичем сегодня после двадцати километров пути пешком пришел сюда по траншее.

Повсюду бугорки блиндажей. Они соединены между собой узкими, чуть выше человеческого роста, зигзагообразными траншеями. Но от немецких пулеметов люди каждый день гибнут даже в траншеях.

Вокруг КП в перепаханной, изрытой вражеским металлом земле валяются обрывки амуниции, лоскутья, каски, обломки оружия.

В блиндаже, где я нахожусь сейчас (это блиндаж командира полка Арсеньева), окон нет, круглые сутки в нем чадит керосиновая лампа. Блиндаж — низкий, в рост не выпрямиться. Глубже здесь рыть нельзя: проступает болотная вода. Одни из трех нар предоставлены в распоряжение мое и моего спутника. Эти нары четвертый день пустуют, на них спал начальник штаба полка — старый кадровый, прослуживший в армии с 1918 года, командир — майор Иван Борисович Чемоданов. Четыре дня назад он был убит у своего блиндажа немецкой пулей, попавшей в сонную артерию.

При входе в блиндаж — маленькая печурка, на ней греют еду. Угол занавешен плащ-палаткой, там — «комнатка» рации, в которой живут радист и два ординарца: замполита полка — сержант Валентин Тимофеев и командира полка — красноармеец, девушка, Берта Савинова.

Что же привело меня сюда, в этот 1074-й стрелковый полк 314-й стрелковой дивизии, занимающий ответственнейший участок обороны здесь, у болотистой Черной речки?

Прежде всего стремление познакомиться с нынешней обстановкой на переднем крае стрелкового, одного из лучших на Волховском фронте, полка. И, конечно, желание встретиться с командиром полка подполковником Николаем Георгиевичем Арсеньевым, награжденным тремя боевыми орденами Красного Знамени и орденом Отечественной войны I степени. Об умении воевать и личной храбрости Арсеньева мне рассказали знающие люди в тылу, но судить понаслышке о боевых качествах офицеров и обстановке, в которой они воюют, негоже. Я давно убедился, что доверять могу только своим собственным впечатлениям, а если уж писать о ком-либо корреспонденцию, то надо изучить человека не при случайной встрече с ним, скажем, во втором эшелоне, а на месте — там, где он ежеминутно рискует своей жизнью.

Черная речка у Гонтовой Липки, Круглая роща — названия, известные всему фронту так же, как Мясной Бор, как устье Ижоры, как Невский «пятачок» и Колпинский ров… Это места кровопролитнейших боев, где наши и гитлеровские части из месяца в месяц дерутся между собой за ничтожный лоскут земли, вгоняя в него десятки тысяч тонн металла.

Вот и здесь на лоскуток болотной топи, на «язычок» искрошенной Круглой рощи шириной в какую-нибудь сотню метров легло столько изорванного металла, что он нагромоздился бы исполинской горой, если бы не погружался в болотную жижу. Даже пни превратились в полужидкую труху, оседающую на дно наполненных черной водой воронок.

В мирное время резвая речушка, причудливо извиваясь, текла в девственном стройном лесу, то выбегая на болотистые прогалины, то огибая пологие бугры, на которых, ютясь под ветвями деревьев, стояли крепко слаженные избы маленьких деревень. Лес простирался на десятки километров округи, и только опытные охотники знали, по каким тропинкам нужно идти, чтобы не заблудиться. Явись сюда ныне такой старожил-охотник, он не нашел бы даже следа тех, с детства знакомых ему, деревень… А сколько полков погребено теперь у искромсанных берегов напоенной кровью речушки!

Именно здесь, на стыке двух наших армий — 8-й и 2-й ударной, немцы упрямо пытались прорвать оборону нашего фронта, полагая, что на таком гиблом болотистом месте мы не можем создать крепких оборонительных рубежей. Если бы прорыв немцам удался, то, развивая успех, они вновь замкнули бы кольцо блокады Ленинграда, потому что вырвались бы к берегу Ладоги и разъединили сомкнувшиеся в январе наши Волховский и Ленинградский фронты. Немцы правы в одном: здесь, у Черной речки, у Круглой рощи, надежные оборонительные сооружения построить немыслимо: сколько бы ни класть бетона в болото, он тут же утонет. Ни надолб, ни железобетонных дотов, ни мощных земляных валов, ни глубоких противотанковых рвов — ничего не приемлют предательские болотные хляби.