Сквозь всю блокаду - Павел Лукницкий

Именно здесь, на стыке двух наших армий — 8-й и 2-й ударной, немцы упрямо пытались прорвать оборону нашего фронта, полагая, что на таком гиблом болотистом месте мы не можем создать крепких оборонительных рубежей. Если бы прорыв немцам удался, то, развивая успех, они вновь замкнули бы кольцо блокады Ленинграда, потому что вырвались бы к берегу Ладоги и разъединили сомкнувшиеся в январе наши Волховский и Ленинградский фронты. Немцы правы в одном: здесь, у Черной речки, у Круглой рощи, надежные оборонительные сооружения построить немыслимо: сколько бы ни класть бетона в болото, он тут же утонет. Ни надолб, ни железобетонных дотов, ни мощных земляных валов, ни глубоких противотанковых рвов — ничего не приемлют предательские болотные хляби.

Немцы стягивали и стягивали сюда свои подкрепления, напряжение на этом участке росло день ото дня, час от часу… Две недели назад, 10 мая, скрытно и тщательно подготовившись, рассчитывая на внезапность сильнейшего своего удара, немцы двинулись здесь — именно здесь — в наступление… Но 1074-й стрелковый полк Арсеньева, поддержанный нашей артиллерией, в тот же час, в ту же минуту дал такой отпор, что попытка немецкого наступления была сорвана, немцы подверглись полному разгрому, наши бойцы не отдали им ни одного метра земли.

Уже сегодня мне ясно одно: полк снова испытывает крайнее напряжение ожидания — на участке его обороны немцы готовятся к новой попытке наступления.

И пока, чтобы портить нам нервы, сыплют и сыплют сюда свои снаряды и мины. На всей окружающей блиндаж КП местности нет клочка земли, где расстояние между воронками превышало бы пять-шесть метров. Пока я пишу эти строки, снаряды ложатся то здесь, то там, а несколько сейчас попали в расположение КП, один разворотил угол соседнего блиндажа, но, к счастью, от этого артналета никто не пострадал. К налетам все здесь давно привычны и, вопреки приказаниям, ходят от блиндажа к блиндажу «для сокращения пути» не по траншеям, а по поверхности, не обращая внимания на свист пролетающих шальных или снайперских пуль.

Кстати, сам Арсеньев, да и несколько других старших офицеров, когда им нужно побывать в тылах полка, частенько ездят в открытую — верхом. Несколько коноводов, подававших им лошадей под пулеметным обстрелом, убиты. Жизнью рискуют, конечно, и сами офицеры. Но… по траншее верхом не поедешь, пешком идти далеко, в траншеях — вода, грязь, крысы; русский человек, как говорится, «рисковый» и верен своему «авось пронесет!»

Пришедших к нему корреспондентов Арсеньев встретил приветливо у порога своего блиндажа, повел нас к себе, угощал. У него высокий лоб, темно-голубые глаза, зачесанные назад коричневые мягкие волосы. Глаза — озорные, в них шаловливая, мальчишеская улыбчивость. В лице — нервная усталость, никак Арсеньевым не выказываемая, но мною уловимая. От носа мимо углов губ к подбородку тянутся две старящие Арсеньева складки, но они же изобличают и его волю. Он обладает огромным запасом прибауток, стишков, соленых выражений, которыми пользуется иногда даже с балаганством. Но это — внешняя манера держаться: в нем видна способность быстро переключаться на серьезный, деловой разговор, — и он сразу становится сосредоточенным, выдержанным. Мне понравилось, что Арсеньев не любит стандартных, заезженных фраз, подмечает их в речи окружающих и тогда поддевает своего собеседника. Кипучесть и заражающая веселость создают вокруг него атмосферу энергии и хорошее настроение. Он, безусловно, умен…

Таковы первые мои впечатления от Арсеньева, с которым я провел весь день.

Ночь на 26 мая

Проверяя по телефону положение в батальонах, ротах, на полковых батареях, принимая донесения и отдавая приказания, Арсеньев рассказывал мне свою биографию, я подробно записывал, и в мою запись внедрялись такие фразы: «„Корова“ чесанула один залп». Или: «Если кухне нельзя подъехать, надо чтоб в термосах подносили третьему батальону!.. Ну, и что ж? Пусть за два-три километра!» Или: «Я уже тебе говорил: надо огневую систему на стыках усилить, плотность огня. С тебя спрашивать буду! Доложишь!..»

Биография Арсеньева несложна, он из крепкой рабочей питерской семьи, родился в 1906 году, его отец был «чернорабочим» — кочегаром на заводе «Новый Лесснер», умер, прожив только двадцать три года. Мать, Мария Сергеевна, ткачиха фабрики «Работница», умерла в 1941 году, брат Павел был фрезеровщиком на заводе имени Свердлова, второй брат — токарем на другом заводе, а сам Николай Георгиевич, начав свою рабочую жизнь мальчиком-посыльным на том же заводе «Новый Лесснер» (ныне завод имени К. Маркса), окончил Политехнический институт, стал инженером-металлургом, работал над сплавами на заводе «Красный выборжец». Арсеньев был секретарем ячейки комсомола, членом Выборгского райкома, а вступив в партию, вскоре стал секретарем партийной организации испытательной станции завода и объединенного с нею силового цеха, потом с курсов пропагандистов его призвали в армию…

Семья Арсеньева живет сейчас в Петропавловске. Он любит свою жену и особенно любит детей — дочку и сына. Показывая мне письма, в которых дочка называет его «папуленька», Арсеньев становится трогательно грустным, как все фронтовики, не ведающие, доведется ли им когда-нибудь увидеть своих жен и детей («Я безумно люблю детей!»)…

За строптивую насмешливость и неуважительность Арсеньева недолюбливала теща, и, говорит он, «такое положение было до конца финской войны; после финской войны (они думали, что я убит, — я был комиссаром лыжного батальона, пятьдесят суток в тылу у финнов, вернулся с орденом Красного Знамени) теща помирилась со мной».

Возвращаясь из финского тыла после многих боев, Арсеньев с группой лыжников триста метров полз под снегом при пятидесятиградусном морозе — наст сверху был прочен, а снег так глубок, что лыжники пробрались в нем, как кроты, незамеченными.

«На шубнике моем, когда вышли, оказалось около ста двадцати дырок, осколочных и пулевых, — смеется Арсеньев. — Тридцатого марта я приехал в Ленинград, в отпуск, и пришел домой, на Невский сто тридцать пять, звоню у дверей. Жена, Анна Михайловна, не открывает: „Кого вам нужно?“ Я было подумал, что бросила меня, не хочет пускать, говорю: „То есть как кого? Ну, мне нужно тут одну гражданку!“ — „Что с мужем? Что?“ (Она, думала, я погиб.) „Нет, — отвечаю, — мне нужно одну гражданку, в качестве мужа прислан!“ Жена за нахала меня приняла, а дочка по голосу узнала да как закричит: „Папуленька!“ Я опухший был, дистрофик. Жена увидала меня в коридоре, так и села!..»

Арсеньев с детства увлекался литературой, музыкой, был в литкружке «Кузница», писал стихи. Любил также волейбол, городки и, как болельщик футбола, не пропускал ни одного матча. Читал очень много и тут на фронте читает «Батыя», Драйзера, перечитывает «Войну и мир», изучает Суворова и военную литературу.