Предвестники Мельтиара - Влада Медведникова

Они смотрели на меня. Амира кусала губы, словно пыталась удержать слова, а у Лаэнара на лице была кровь.

Мельтиар усадил меня в кресло, сам опустился на подлокотник. Я забралась с ногами на сиденье, мне хотелось стать меньше. Мельтиар смотрел на меня. Я знала, что должна заговорить.

Волосы затеняли его лицо наполовину, сливались с темнотой. Он облокотился о спинку кресла, и рука попала в поток света. На костяшках пальцев была кровь.

Он наказывал Лаэнара за то, что мы сделали.

— Лаэнар не виноват, — сказала я. — Это я решила.

— Вы напарники, — объяснил Мельтиар. — Вы отвечаете друг за друга. — Он наклонился ближе, взял меня за плечи — так осторожно, что я едва почувствовала прикосновение. — Вам нечем заняться, пока машина не летает и меня нет рядом?

Он был так близко, я слышала его дыхание, отблески света таяли в темноте его глаз. Я смотрела на него, надеялась, что он поймет меня без слов. Я стала скрытой ради него. Я сделаю ради него все, что угодно.

— Вас не учили жить среди врагов, — продолжал Мельтиар. — Вы рождены для открытой битвы. Война уже скоро. Почему вы не готовитесь к этому дню?

Он крепче сжал мои плечи, и боль всколыхнулась волной, вспыхнула и угасла.

Я зажмурилась на мгновение. Он разочарован, он в тревоге, — я чувствовала это в каждом движении и слове. Я скажу: «Прости», — наверное он ударит меня и прогонит, а завтра все будет как прежде.

Я открыла глаза и сказала:

— Я узнала про всадника.

Мельтиар разжал руки и отстранился, улыбаясь. Я не знала, что он сделает. Страх, который я весь день сдерживала в самой глубине сердца, вырвался, — потек вверх, замораживая кровь, останавливая дыхание.

— Хорошо, — проговорил Мельтиар. — Расскажи.

— Его зовут Тилиниэн Эрил Амари, — сказала я. — И он изгнанник.

Я рассказывала все, что узнала, и все, что со мной было, весь долгий день, все имена и все слова врагов — все, что могла вспомнить. Мельтиар больше не улыбался, слушал внимательно. Я чувствовала, что Лаэнар, Рэгиль и Амира смотрят на меня — мне хотелось подойти к ним, хотя бы обернуться, — но я не могла отвести взгляда.

Когда я замолчала, Мельтиар повторил:

— Хорошо. — И снова привлек меня к себе. Рубашка, разрезанная крыльями, под его руками разошлась, лоскутами упала на пол. — Два дня будете в городе, никаких полетов.

— Но, Мельтиар… — Это был голос Лаэнара, такой же звонкий и уверенный, как всегда.

Мельтиар повернулся. Я ничего не видела, мир был скрыт завесой его волос.

— Еще одно «но, Мельтиар», — сказал он. — И будешь отскребать крылья от пола.

Лаэнар замолчал.

— Я смогу лететь завтра, — пообещала я. — Правда.

— Нет, — отозвался Мельтиар. — Пусть Амира займется машиной.

Амира ответила что-то, радостно и быстро, но я не разобрала слов, — Мельтиар снова был слишком близко, его дыхание следами оставалось на коже, и страх изменился, оплетал меня горячей, обжигающей сетью. Ладони Мельтиара скользнули по моим крыльям, и крепления разошлись, крылья скользнули вниз, вслед за одеждой.

Мельтиар повернулся, не отпуская меня, и сказал:

— Пошли вон.

Я едва расслышала быстрые шаги, звук закрывающейся двери.

Я уже не могла говорить. Но Мельтиар прошептал, словно отвечая:

— Останешься со мной. Тебе станет лучше.

13

Мой сон был тонким, как паутина, рвался с каждым вздохом, видения и голоса утекали дымом сквозь пальцы. Я очнулся рано утром, до рассвета, и не мог ни заснуть, ни вспомнить сны. Ни Джерри, ни Рилэн не шелохнулись, когда я позвал их, и я ушел на веранду.

Не зажигая огня, я сидел за столом, смотрел на оконное стекло, в котором дробились отражения и тени. Хотелось курить, но я не знал, какой сигареты с каким дымом вытащу в темноте, наугад. Я не хотел сегодня ни в чем полагаться на волю случая, даже в мелочах.

Я должен был решить, что делать дальше.

Есть легенды, есть история, и есть вещи известные каждому. Все они смешались сейчас, рассыпались как листы расплетенной книги, и я не знал, на что опереться.

Вещи врагов, пропитанные магией и песнями, хранились здесь, на границе, ждали меня сотни лет, — как такое возможно?

Враги живут среди нас, носят наши имена и не отличаются ничем, — так зачем же одной из них называться древним именем?

Все знают, однажды враги явят свою истинную суть, и война начнется на каждой улице, в каждом доме, — так для чего же им сейчас нападать на приграничные деревни?

Чтобы ослабить нас? Чтобы отвлечь?

Я закрыл глаза. Мысли толпились, жгли меня и рассыпались пеплом. Я сидел там же, где сидела Арца вчера, я мог протянуть руку и коснуться чашки, из которой она пила. Но сколько я ни вслушивался, я ни мог уловить следов чужой магии, отзвуков древних песен.

Но я знал, где искать ответ.

Я отправился мыслью обратно, в Рощу, в вечерний сумрак, к журчанию ручья, к камням, еще хранящим дневное тепло. Туда, где мы с Нимой слушали учителя. Зертилен говорил: «Если вокруг вас слишком много песен, вы тонете в них и не можете совладать с потоком; или если нет ни одной, пустота, — тогда слушайте ту песню, которая звучит внутри вас. Поначалу ее трудно услышать — но она всегда вам ответит, даже если смолкнут все песни мира».

Закрыв глаза, я сидел в предрассветной тишине и слушал свою песню.

Моя песня дрожала в глубине сердца, и чем дольше я слушал, тем громче она становилась, струилась в крови, скользила в дыхании. Она то обретала слова — слишком стремительные, не разобрать — то превращалась в чистый звук, в самую высокую ноту. Я был этой песней, и все же она не была мной.

Дай мне ответ, попросил я.

Песня схлынула, словно отлив, но оставила после себя мысль, прозрачные камешки слов.

Это значит, что война совсем скоро.

Я зажег фонарь и вернулся в комнату. Высыпал на пол бумаги, привезенные из столицы, нашел ту, которая была мне нужна — карту предгорий. Рилэн пробормотал что-то, но я не мог сейчас ему ответить, мне нельзя было отвлекаться, я шел по невидимой струне. Один шаг в сторону — и я забуду, что должен делать.

Входная дверь заскрипела под моей рукой. Утренний туман стлался к земле, — дом, в который привела меня вчера Аник, был почти невидим.

Мне нужно было туда.

Это холодное утро, темное небо, перекличка часовых, — мешали мне. Мне нужна была уверенность, нужна была сила.

«Когда ты поешь, — говорил Зертилен, — всегда сохраняй в сердце холодную искру. Не дай волшебству унести тебя, не дай захватить полностью».

«Нет, нет, — говорил Кимри, — пусть ничего не останется! Отдай песне свою душу, пусть твоя душа станет песней — тогда ты уничтожишь тысячи, десятки тысяч!»

«Волшебство течет повсюду, — говорила Ора. — Ты всегда сможешь утолить эту жажду, всегда сможешь зачерпнуть силу, из земли, из неба, из своего сердца. И тогда тебе не нужно будет учить песни, ты создашь их сам, силой своей жизни».

Зертилен научил меня сотням песен, Кимри дал мне одну, а Ора — ни одной, но каждое их слово, каждая искра их волшебства были нужны мне сейчас. Мне нужна была вся Роща. Я собирался сделать то, что не делал никто никогда.

Я подчиню себе магию врагов.

Я расстелил карту на пыльной земле, придавил камнем, поставил фонарь рядом и принялся за дело. Мне пришлось ходить в дом несколько раз, пока я принес все, что мне было нужно. Я почти ничего не видел среди нагромождения ящиков, в которых хранились вещи врагов. Но я слушал следы магии, они звучали сейчас громче, вспыхивали осколками в сердце — там, где неслышно билась моя собственная песня. Один за одним я вынес из дома восемь прозрачных шаров.

Пока я раскладывал их на пыльной земле, сверяясь с картой поселений, небо светлело. Огонь фонаря уже был почти неразличим, но я не гасил его. Мне нужна была любая сила, даже та, что жила в газовом фонаре.

Нельзя было медлить, но я смотрел на шары, на пыльную землю, искаженную ими. Сам не зная зачем, я поднялся, вернулся в дом.

Она ждала меня там, где я ее оставил вчера — флейта, холодная и легкая. Мне незачем было ее брать, она бесполезна.

Я едва заметил, как снова оказался на улице, как положил флейту в центр хрустального узора.

Я взял последний шар, поднял его, ловя лучи рассвета, и запел.

Кроны деревьев смыкались надо мной, Роща окружала меня, Зертилен пел вместе со мной, и Кимри, и Ора. Нима обнимала меня, вторила моей песне еле слышно. Каждый волшебник Рощи был со мной, каждая птица, каждая травинка отдавала мне свою силу. Потоки волшебства, текущие в земле, и потоки в небе — вливались в мой голос. И ветви деревьев растворялись, корни исчезали, все меркло, оставались лишь хрустальные звезды. Они разгорались все ярче, а земля становилась прозрачной, как в моем сне, а потом исчезла вовсе.

Мое тело исчезло. Я был ветром, я был песней, я растворился в звуке. Созвездие, созданное мной, пылало, и больше не было ничего. И я знал — так будет вечно. Ветер никогда не стихнет, песня не умолкнет, не погаснут звезды.