Херувим четырёхликий. Классика самиздата - Иван Алексеев

– Сильно меня злость тогда разобрала. Я даже хотел устроить жене выход по-плохому. Но она всё поняла и струсила. И деньги сразу нашла. На следующий день. Чего два месяца выносила мне мозг?

– А зачем ты взял ипотеку? – спросил Олег. – Опять для Алёны?

– Для себя. У Алёны всё получилось. Квартиру они купили. Но потом решили перебраться в Питер. Работы там больше. Зятя позвал товарищ, обещал пристроить в строительный бизнес. Продали квартиру здесь, купили там с небольшой доплатой. Хватило триста тысяч, за которые Алёна продала свой сайт. Я к ним ездил два раза, до болезни. Квартира не в городе, в загородном микрорайоне. Но до Невского проспекта на машине сорок минут.

– В общем, они переехали, а без них мне скучно. Я уже к внучку привязался. Он ко мне тоже: «Деда, деда». Толковый парень. Подарил ему радиоуправляемый вертолёт, один вечер поиграл вместе с ним, так он сам теперь его запускает и аккуратно сажает. Пытался что-то вырезать за мной.

– Со старшей дочерью после истории с квартирой я поругался. Мужик у неё тоже ни рыба, ни мясо. А у Алёны мне все всегда рады. С ними есть о чём поговорить. Внучка хочется чаще видеть. И денежки у меня снова подкопились, как начал у вас работать. Надо было их вложить, пока инфляция не съела. Вот я и подумал про Питер. Давно он меня манил, а тут просто всё к этому складывается. Куплю там угол. Буду приезжать, останавливаться у себя, чтобы Алёну не стеснять. У них всё-таки не хоромы.

– Алёна поняла меня с полуслова. Нашла комнату – что значит папина дочь! Хорошая комната. В центре. На канале, во дворе. Дом старый, снаружи неказист, но комната большая, светлая, после ремонта. Вложил в неё, что накопил, плюс кредит. Пока её сдаю Алёнкиной подружке, чтобы расплатиться с ипотекой. К пенсии как раз расплачусь, даже раньше. Будут у меня свои дома здесь и там.

– А теперь скажите мне, товарищи, прав я был, когда требовал от жены денег? Что скажешь, Георгий? И ты, Володя? Олег?

Георгий и Вова сказали, что Канцев прав.

Поживший на свете Олег ответил уклончиво:

– Я не знаю, как бы поступил на твоём месте. С одной стороны, твоя правда. С другой, твою жену тоже можно понять. Она уже не молода. Устроила жизнь, как может. Вашу квартиру давно посчитала своей, потому что в ней живёт. А к своему дому женщины прирастают. Нашу общую игру с так называемой собственностью я вообще не признаю – чёртов крючок, на который всех подцепили юристы.

– Ты помирись со своими женщинами, – добавил Олег, когда они поднялись и пошли работать. – Время прошло. Все поостыли. Расскажи им, что болеешь. Пожалей их. И они тебя пожалеют, не бросят в беде. Помирись, Фёдор, полегчает!

– Ни за что, – отрезал Канцев. – Тебе, Олег, меня не понять. Так, как меня, тебя не обижали.

3. Проповедники

Сколько бы раз не убеждал себя Канцев в собственной правоте и невозможности простить жену, вслух желавшую ему смерти, а всё равно её было жалко. Она была неиспорченной, чистой женщиной, когда он её взял, довольно грубо в первый раз, а потом привязал к себе. Лучше и нежнее её у него не было. Иначе он бы не женился, не родил с ней дочерей и не помнил бы до сих пор, как они ладили поначалу.

Фёдор мужественно прогнал готовые нахлынуть воспоминания, сумел вернуться к радостному созерцанию своего жилья, но уже не собирался занять руки работой, требующей полного сосредоточения и выверенных движений. Он решил ограничиться напряжением мозговых извилин, посвятив вечер другому своему увлечению, по которому соскучился за время болезни.

Канцев включил ноутбук и во всемирной паутине, сотканной неведомым пауком, задал поиск «Концепции общественной безопасности».

Болезнь выгнала из него злость к представителям анонимных авторов концепции устойчивого общественного развития, с которыми он был заочно знаком по выкладываемым в Интернет видеолекциям. История этого знакомства была долгой, начиналась восторженно и благодарно, прошла много стадий и чуть не завершилась стойкой неприязнью Фёдора к умникам, смотрящим на человеческий род свысока.

Обрушившаяся на Фёдора свобода заниматься тем, чем хочется, без соглядатаев и причётчиков, поначалу накрыла его волной излишней самоуверенности. В сбитом жиром и мышцами теле поселилась юношеская лёгкость; способность вершить большие дела не подвергалась сомнениям; внутренний мотор раскручивал желание бежать быстрее и дальше, покоряя пространства, которое сдерживалось до поры лихорадкой затворничества над самоделками. Пока был спрос на модели и шли деньги, дававшие мнимую свободу, надо было работать, не покладая рук и не различая времени суток. С точки зрения практических результатов, бег на месте в виде затворничества был эффективен, но сушил мозг. Работая, Фёдор мог думать сам с собой, но не говорить. А хотелось говорить. Или слушать. А если слушать, то людей умных, смотрящих далеко и заряженных на большие свершения.

Так Фёдор открыл для себя мир Интернет-лекций, похожий на поразивший его в детстве разноголосый базар с гадалками, пугавшими не слушавшую их бабушку страшными карами, с ворами, пойманными за руку, и проходимцами, норовящими всучить вместо добра барахло.

Бабушка любила базар и умела выбрать на нём настоящий товар. Её внуку понравился базар виртуальный, на котором, как он считал, найдёт нужные ему ключи разумения, сокрытые могучим информационным шумом.

Первым его открытием были лекции назвавшегося профессором Жданова.

Профессор учил восстанавливать зрение, тренируя мышцы глаз. Специалист-оптик, кандидат физико-математических наук, он оседлал конька, в котором был силён, – метафизическое представление о работе оптической биосистемы.

Канцеву было понятно, что это только один из возможных взглядов на проблему ухудшения зрения, не отвечающий на все вопросы. Но ведь каждый честный взгляд важен. Один пропустишь, и не будет необходимого разнообразия. А проповеди Жданова был яркие, понятные с технической точки зрения, и человечные. Гимнастика, которую делал этот не очень спортивный человек вместе со всеми, «Школьный вальс», который он запевал для настройки аудитории на общую добрую волну – неудивительно, что женщины-слушательницы вращали за ним глазами и сводили их в точку на гимнастике, а потом старательно подпевали. Даже Фёдор Викторович, косящий одним глазом на экран компьютера, не выдерживал и мурлыкал, замирая над самолётиком:

«Когда уйдем со школьного двораПод звуки нестареющего вальса,Учитель нас проводит до угла,И вновь – назад, и вновь ему с утра —Встречай, учи и снова расставайся,Когда уйдем со школьного двора».

Но почему у Канцева проскочило словечко «проповеди»?

Лекции и беседы, заочным свидетелем которых он был, правильнее было назвать антипроповедями. Потому что пожилая гвардия аналитиков и правдолюбцев не пропагандировала и не агитировала, она предлагала поговорить о жизни, звала слушателей к любви и справедливости, отрицала хитро навязываемую традиционными проповедниками ценность – иметь деньги и маскируемую ими цель – иметь много денег.

Пророки, проповедники, учителя и жрецы – всё это не точно, не про них.

Конец ознакомительного фрагмента.