Херувим четырёхликий. Классика самиздата - Иван Алексеев

Канцев давно не работал в бюджетной организации, и никак не мог привыкнуть к смеси имевшегося здесь допотопного и отжившего своё оборудования с дорогущим высокотехнологичным, на котором можно получать результаты мирового уровня. И к сборке людей, безынициативных в основной массе, дохаживающих до пенсии или ради приработка, с единицами, стремящимися, способными и обеспечивающими получение полезных результатов, оправдывающих общую работу. И даже к стенам, в которых приходится работать, он не мог привыкнуть. Фасады зданий, приёмные, кабинеты руководства, бухгалтеров и прочих приближённых были показушно чистыми, а на ремонт производственных помещений скупились. Крыши текли, деревянные оконные рамы прогнили, каблуки цеплялись за исхоженный до заноз неровный паркет и дыры в линолеуме. Современный измерительный стенд был устроен в пустом здании бывшей казармы. Новенькие приборы на миллионы рублей, добытые без денег, скромно прижались линеечкой к единственной свежеокрашенной стене, удивлённо взирая на длинные некрашеные скрипучие половицы, давным-давно белённый потолок и дребезжащие оконные стёкла с трещинами, заклеенными скотчем.

В комнате со стендом Канцев прилаживал к потолку механизм вращения – полый барабан на штыре с шаговым электрическим двигателем и горизонтальными металлическими прутьями для подвеса объектов. Это была его идея и его разработка. Изготовление механизма практически ничего не стоило. Делал всё сам. Копеечные общественные деньги потратили только на электродвигатель из магазина для «самоделкиных» и пару железных листов.

С механизмом вращения стенд заработал настолько успешно, что скоро вместо маленьких объектов народ захотел исследовать большие и тяжёлые. Понятно, что из-за малой мощности двигателя при вращении появились маятниковые эффекты, а потом и центровку механизма нарушили, погнули барабан. Но всё это можно было поправить. Канцев знает, как, уже продумал. А ещё он в очередной раз убедился, что как ни усложняй и автоматизируй, а всегда приходит нужда придумать и приложить свои руки, чтобы всё это сложное и автоматизированное применить на деле. И тут Фёдор Викторович в своей стихии. Это начальнику или Георгию с радистами переделка механизма представляется сложной. Ему – нет. Времени бы только хватило – вот, что важно.

Надо, пожалуй, перебираться на площадку. С бумагомаранием справятся без него. Его место тут, у станков. Кузьмич поймёт.

– Фёдор Викторович, а лечились как? – Георгий отвлёк Канцева от согревшего душу чувства собственного достоинства. – В больнице лежали?

– Одну неделю лежал. А потом ходил неделю через неделю. Неделю на дневном стационаре качали лекарства в вену. Потом неделю отлёживался дома. И так по кругу. Под конец так накачали всякой гадостью, что не мог сообразить, сколько этих кругов было. Всё по инерции делал. Ходил как зомби. Вместо работы припёрся на вливания. «Фёдор Викторович, ты чего, забыл? Тебе больничный уже закрыли». Стою, как дурак. То ли забыл, то ли не понял.

– Ослабли, наверное, – понимающе кивнул Георгий.

– Да не то, чтобы ослаб, – аппетит был, кушал хорошо. А гуд в ушах поселился. Слышу всё, как далёкое и не моё. И в глазах то красненькое, то белое плывёт. Честно скажу, в этот раз лечение мне не понравилось.

– Кому такое понравится? Будем надеяться, что Вас вылечили.

– Я тоже надеюсь, Георгий. Посмотрим. Как бог даст.

2. Прав или нет?

Настроение созидательного подъёма, не покидавшее Канцева весь рабочий день, после приготовленного своими руками сытного ужина в любимой квартирке растормошило его с новой силой.

В бессчётный раз осмотрел он своё жилище и порадовался ему.

У окна, в полированных шкафчиках и книжных полках за стеклом красовались модели самолётов и кораблей. У противоположной стены, отделяющей комнату от кухни, стояли журнальный столик с двумя стопками бумаг и обтянутые красной тканью кресла. Наверху, на самодельных антресолях – его гордости – в разных выдвижных и удобно раскрывающихся ящичках дожидались своего часа полусобранные и несобранные модели в коробках, лежали бутылочки с лаками и красками, куски дерева и деревянные детальки, нужные железки, наборы свёрл по дереву и железу, хитрые ножички, стамесочки с прямыми и кривыми резцами, крошечные винтики, оси, колёсики, палочки, ниточки и разные другие мелочи, без которых как без рук. Под книжными полками, на двух столах с массивными дубовыми столешницами лежал чёрный ноутбук и стояли маленькие, как игрушечные, токарный, фрезерный и шлифовальный станки и маленький верстачок. На ближнем к окну крае столов укрепился надёжно прикрученный верстак побольше, на дальнем – грустно склонила чёрную голову настольная лампа с длинной металлической рукой на трёх шарнирах. Над столами к стене были прилажены две белые лампы дневного света, а рядом, на крючочках, висели две шапки сварщика с увеличительным стеклом, похожие на рыцарский шлем с забралом. Дешёвая турецкая люстра с витыми энергосберегающими лампами в трёх рожках освещала квадратную часть комнаты жёлтым светом. На вытянутый в глубину аппендикс света недоставало. Там, в полусумраке, стояли советских времён трёхстворчатый платяной шкаф темной полировки и, напротив него, – грустная софа с потёртыми подушками краснокирпичного цвета.

Всё в комнате лежало и стояло на своих местах. Не было ничего лишнего. Канцеву очень это нравилось.

Из первоочередных, остановленных болезнью дел у него были изготовление мастер-модели советского транспортного самолёта времён войны и сборка модели американского ракетного катера из магазинного набора в красочной картонной коробке. Первое – на продажу, второе – для души.

Недоделанные модели пылились на крышках книжных полок. Фюзеляж и крылья самолёта были обточены и отшлифованы. Осталась самая мелкая работа: кабина с креслами пилотов, окошки, заднее оперение, закрылки, элероны и прочая механизация на крошечных штифтах. У катера он и до мелочёвки не добрался: склеенный полуостов корпуса лежал в открытой коробке на боку, придавив пакетики с пластиковыми детальками и крепежом.

Катер мог подождать. Так же, как и два миноносца времён русско-японской войны в не распакованных коробках. Эти модели были из купленных фабричных наборов, разработанных на основе изготовленных им мастер-моделей, и клеились для себя, по старой привычке сохранять напоминание о том, что он сотворил.

Самолёт бы неплохо поскорее доделать – его ждут, а деньги Канцеву нужны: остатки сбережений потихоньку утекают, получки давно нет, денег за больничный хватит только на хлеб и коммуналку.

Мастер-модели Канцева в Москве покупали от трёхсот до пятисот долларов за штуку. За редкий образец могли заплатить до двух раз больше, но таких ему не заказывали уже лет десять. Это когда-то, в середине девяностых, каждая вторая модель была редкой.

Особенно выгодным для Фёдора Канцева стал период перед обвалом рубля в 1998-ом году. За два года он сделал и продал семь редких моделей.

Тогда он работал днём и ночью – зарабатывал на квартиру, надо было разъезжаться с женой. Они развелись, когда младшая дочь вслед за старшей вышла замуж, и два года после развода продолжали жить вместе в приватизированной на четверых трёхкомнатной квартире. Бывшая жена истерила, отказывалась от размена, взывая к совести и ссылаясь на ущемление интересов детей.

Фёдор не думал, что она окажется такой неприспособленной к переменам. Когда он спокойно обдумывал потом в одиночестве их совместную жизнь, у него получалось, что они смогли бы дожить вместе до старости, не случись в мире переворота ценностей. Но раз он случился, то надо было выживать вместе и учиться зарабатывать вместе. Жена тоже должна была вносить свой посильный вклад в спасение семьи, а не ходить сонной тетерей, не верить голубому глазу телевизора и не ждать, когда всё образуется обратно, в старое бытие с гарантиями существования. Зачем она ходила на работу, где не собирались возвращать долги по зарплате? Почему не умела стать экономной хозяйкой? Почему денег, которые приносил ей Фёдор, никогда не хватало?

Зря матушка научила его отдавать супруге весь заработок. Понятно, что мать равнялась на женскую мудрость, но в невестке она ошиблась.

Последней каплей, убившей в Фёдоре остатки уважения к жене, стало её ротозейство. И какого рожна она потащилась на рынок со всеми деньгами?

В один день он продал свою первую модель и получил получку за два месяца. Все доллары и рубли отдал вечером жене и поддался глядящим на него восторженным глазам и мурлыканью про шубу, которую она теперь могла купить.

Когда супруга вернулась с рынка без кошелька, упав рыдать ничком на диване, Фёдор никак не мог взять в толк, зачем она брала с собой крупные деньги, если сказала, что идёт просто смотреть, и зачем взяла всё, что у них было?