Роковые иллюзии - Олег Царев

Беспокойство Орлова за собственную безопасность возросло, когда он, по его словам, обнаружил, что Шпи-гельгласс встречался в Мадриде с агентом НКВД по фамилии Болодин, который, как его предупреждали, был направлен Ежовым для руководства «летучей группой» в Испании. Эта новость вызвала у него опасения в том, что, возможно, планируется похищение его жены и дочери в качестве заложников, чтобы гарантировать его возвращение в Москву, когда придет время для его отзыва[641].

«Когда в двенадцать часов ночи эта мысль пришла мне в голову, я поехал на виллу и разбудил их, — писал Орлов. — Я отвез их во Францию, нанял для них виллу и оставил с одним агентом из испанской секретной полиции, который знал Францию, потому что в прежние времена работал водителем такси в Париже». В своих показаниях американцам Орлов утверждал, что в 1937 году он сам подумывал о том, чтобы бежать, однако, взвесив все варианты, решил, что время еще не настало. «Я ждал, оттягивая свой разрыв с Москвой, потому что чувствовал, что тем самым продлеваю жизнь своей матери и теще, — объяснял Орлов. — В глубине души все еще теплился слабый огонек надежды на то, что что-нибудь помешает этому, что что-нибудь произойдет в Москве и положит конец этому кошмару, этой нескончаемой цепи расправ»[642].

Кошмар не кончился и в 1938 году. Он стал более кровавым. Как только Ежов завершил ликвидацию большинства офицеров НКВД, принадлежавших к старой гвардии, он перестал нуждаться в символической фигуре Слуцкого. 17 февраля 1938 г. начальника Иностранного отдела вызвали в кабинет Фриновского, недавно повышенного в должности и ставшего одним из заместителей главы НКВД, куда полчаса спустя был вызван Шпигельгласс. Войдя в кабинет, он обнаружил своего начальника неуклюже лежащим поперек кресла, а рядом стоял пустой чайный стакан. Фриновский доверительно объяснил, что врач уже установил, что Слуцкий умер от сердечного приступа. Несколько офицеров НКВД, которым приходилось сталкиваться с симптомами отравления цианистым калием, обратили внимание на предательские синие пятна на лице покойного начальника Иностранного отдела, когда его открытый гроб стоял на постаменте в офицерском клубе НКВД. В связи Со смертью Слуцкого, известие о которой Орлов получил не по телеграфу, а по диппочте, его подозрения усилились. Весь этот период времени он продолжал посылать сообщения мертвецу[643].

Ежов, как знал об этом Орлов, не был хорошо расположен к нему. Возвышение Шпигельгласса, занявшего место Слуцкого в Иностранном отделе, также увеличивало его уязвимость. Тем не менее, как показывают документы того времени, Орлов, по-видимому, всячески старался вызвать раздражение нового руководства с Лубянки. Он дал в руки своих недругов в Москве долгожданный повод для того, чтобы предпринять против него действия весной 1938 года, когда от него был получен целый ряд неосторожных сообщений. В одном он особенно критически отзывался о СИМ, испанской республиканской тайной полиции, созданию которой по образу и подобию НКВД Орлов способствовал. Тот факт, что он рискнул критиковать организацию, террористическую деятельность которой сам направлял против троцкистов в Испании, был плохо воспринят Ежовым. Но будучи бескомпромиссным, пусть даже и жестоким профессионалом, Орлов, по-видимому, счел своим долгом указать, что СИМ выходит из повиновения. Сыграв ведущую роль в операциях против ПОУМ, испанская тайная полиция стала выходить из-под контроля, когда ее старшие офицеры начали свою собственную смертоносную вендетту, которая привела к пролитию крови членов компартии, лояльно относившихся к Москве.

«В Испании существует произвол, не имеющий прецедента в Европе (исключая фашистские страны)», — писал Орлов Центру, поясняя при этом, что «любой агент Особого отдела имеет право арестовать любого без специального разрешения, даже целый штаб». Он жаловался, что «вместо подлинной борьбы со шпионами и фашистами создаются „липовые дела"». В частности, он отмечал, что заместитель начальника СИМ даже ввел в обиход электрический стул, «на котором арестованные подвергаются пыткам»[644].

Сообщение Орлова о том, что власть террора в Испании, которую он помогал создать, принимает тревожное направление, пришлось не по нраву Лубянке, где приспешники Ежова проводили допросы методами, почти не отличавшимися от тех крайностей, которые в тюрьмах СИМ. Ежов поджидал удобного случая, чтобы расплатиться с Орловым, поскольку затаил на него злобу из-за невыполнения им операции по выводу высокопоставленного коминтерновского деятеля, в которой Сталин был лично заинтересован. Пресловутая мстительность «Карлика» (так за глаза называли Ежова) разгорелась еще больше, когда Орлов вступился за командира Красной Армии, уроженца Польши, которому предстояло предстать перед судом по обвинению в якобы троцкистских симпатиях.

Генерал Сверчевский, известный испанским коммунистам и членам интернациональных бригад, сражавшихся под его командованием, под именем генерала Вальтера, был неожиданно отозван в Москву в начале 1938 года. В попытке спасти одного из подлинных советских героев испанской гражданской войны Орлов написал Ежову личное ходатайство, которое подписали все пятеро его заместителей. Он утверждал, что Сверчевский был не только безупречно преданным коммунистом, но также что он пользовался огромной популярностью среди испанского населения. В подтверждение прилагалась серебряная шкатулка, подаренная генералу союзом испанских комсомольцев. На ее крышке была выгравирована карта Испании с рубинами, обозначающими места военных побед, одержанных Сверчевским. Внутри Ежов обнаружил письма, удостоверяющие храбрость и мастерство, проявленные генералом на поле боя. Это был один из редчайших в истории случаев, когда начальника НКВД удалось убедить пощадить одну из его жертв. Сверчевский был реабилитирован, но мстительность Ежова перекинулась на Орлова, отмечавшего, что именно вскоре после этого случая, 9 июля 1938 г., он сам получил послание из Москвы[645].

«Когда я получил телеграмму, предписывающую мне отправиться в Бельгию и прибыть на борт парохода якобы на секретное совещание, где меня будет ждать один из членов партии, двое из моих заместителей имели со мной разговор в частном порядке, — писал Орлов. — Один предупредил: „Мне не нравится эта телеграмма"».

Орлов вспомнил, как за несколько месяцев до этого ему было приказано отослать в Москву одного из заместителей, предположительно для получения награды и личного доклада Сталину о войне в Испании. Когда заместитель не возвратился через месяц, личный состав штаба Орлова пришел к печальному выводу, что их товарищ стал еще одной жертвой ежовской кампании ликвидации[646].