Клокотала Украина (с иллюстрациями) - Петро Панч

— Максим! — неожиданно прозвучало на весь костел — радостно, страстно.

Толпа шарахнулась от распластанного на плитах тела казачки и пугливо стала оглядываться вокруг: за столом стоял встревоженный и перепуганный князь Иеремия; еще более жалким выглядел каштелян; шляхтич с мордочкой хорька испуганно ежился, остальные, не понимая, что случилось, напирали друг на друга. Через минуту толпа снова набросилась на свою жертву, вымещая на ней всю злобу за поражение и позор. Но Ярина была уже бездыханна.

VI

Уничтожив под Константиновом наемный полк Осинского, который пытался обороняться, Запорожское войско продвигалось дальше на запад уже беспрепятственно. С разрозненными группами жолнеров — остатками польской армии — расправлялись посполитые. На одном из крестьян можно было увидеть лисью шапку, на другом — кунтуш, бесцеремонно подпоясанный веревкой, женщины донашивали перешитые на платья жупаны.

После битвы под Пилявцами и казацкие полки приоделись в кармазин и парчу. Даже Метла и Пивень вырядились в жупаны, подпоясались шалевыми поясами, сменили лапти на добротные сапоги.

В обозе было много всяких вин и водок, но сильнее вина пьянила казаков блестящая победа... Еще больше ликовала казацкая старшина, которой после раздела трофеев достались огромные богатства.

Кружилась голова и у самого Хмельницкого, но не столько от успеха, сколько от необходимости немедля решать, в каком направлении вести дальше военные действия, какой политики придерживаться теперь по отношению к шляхетской Польше. Продолжать ли преследование остатков польской армии, или ожидать, чем закончится избрание нового короля? Казацкая старшина, отягченная добычей, не прочь была перестать испытывать судьбу, вернуться назад и ожидать результатов выборов. Но не того хотело рядовое казачество, особенно повстанцы.

На третий день гетман созвал старшинскую раду.

— Говорите, панове старшины, что будем делать дальше, куда идти, чего добиваться.

Старшины молчали. Под открытыми окнами стояли толпы казаков, и оттуда сразу же раздалось несколько голосов:

— Кончай панов-ляхов, гетман!

Старшины все еще поглядывали друг на друга и молчали, явно боясь попасть не в тон. Наконец поднялся Максим Кривонос:

— Говорят, что сойка не может улететь в теплые края потому, что любит назад возвращаться, чтобы посмотреть, сколько она уже пролетела. Так и толчется на одном месте. Чтобы и с нами такого не случилось, веди нас, пане гетман, на запад, догоняй шляхту.

— Верно сказал, верно! — загудели казаки за окном. — Веди, гетман!

— А что нас держит? Спасибо панам-ляхам, у нас теперь артиллерии, пуль и пороху вдосталь, есть кони и люди, а польская армия разбита. Куй железо, пока горячо!

— Может, хоть месяц подождать? — несмело отозвался Федор Гладкий.

— А как думают панове казаки? Может быть и голодно и холодно.

— Добивай шляхту, добивай! — единодушно закричали казаки.

— Так собирайтесь! — махнул гетман булавой и вздохнул, словно одолел крутую гору.

В тот же день Хмельницкий отправил на Сечь богатые подарки запорожцам: пять трофейных пушек, воз пуль и пороху, несколько возов с шелками и разными напитками да еще серебра и парчи для церкви.

Когда войско было уже в походе, к гетману подъехал Максим Кривонос.

— О чем задумался, пане Богдан? — сочувственно спросил он.

Хмельницкий встрепенулся и замигал глазами, словно стремясь отогнать надоедливые мысли, не дающие ему покоя, потом тяжело вздохнул:

— Все думаю, как отнесется к нашей победе московский царь.

— Должен обрадоваться!

— Надлежало бы так. Радость и в письме Хотмишского воеводы чувствуется, но ведь бумага все стерпит. Пане Зорка, покажи полковнику, что мы отписали князю Волховскому.

Зорка быстро нашел в сумке список с письмом и подал Кривоносу. Письмо гласило:

«Богдан Хмельницкий, божьей милостью гетман войска Запорожского.

Тебе, приятелю нашему, воеводе Хотмишскому, князю Семену Никитовичу Волховскому, доброго здоровья и счастливого пребывания от господа бога искренне желаем.

За такую братскую любовь, что к нам отозвались через писание и дворянина своего Тимофея Степанова сына Милкова, с приязнью и любовию христианской нашей православной веры, что ляхам против нас помогать не желаете, — велико за то вас благодарим и тое вам ознаменуем, что к нам присылают, о мире прося, но мы им до конца не верим, яко хитрым людям, ибо они нам так миром и присягою своею не раз изменяли.

Стоим войском своим под Константиновом и ждем их с комиссией. Поглядим, какую комиссию захотят с нами иметь: оттуда, из Польши, пишут нам, прося о мире и соглашении, а тут по ближайшим городам, где наша Русь и где наши православные христиане живут, рубят и разные мучения причиняют и попов, духовных наших, на кол сажают. И не надеемся, чтобы за таким их делом мог быть мир между нами. Но да будет так, как господь бог велит. А ежели услышите, что снова война с нами начнется, то и вам вольно на тех же неприятелей ваших и наших скоро наступать: имейте, однако, люд свой в готовности; а мы истинно желаем, дабы при таком случае православный царь ваш Алексей Михайлович о том панстве польском мог постараться.

При том отдаемся милостивому расположению вашему. Дано из-под Константинова, июля 29, 1648-го.

Богдан Хмельницкий, собственная рука».

— Выходит, что и на Москве так думают!

— Воеводы царям не указ, а царь московский молчит. Когда бы победил панов-ляхов хотя бы молдавский господарь, это была бы война, а побеждаем мы — это для них бунт... Quod licet Jovi, non licet bovi, говорят мудрые люди. Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку.

— А я знаю другое, Богдан: цари падут, закон стоит.

— Закон в их руках.

— У народа свой закон... Куда же мы направляемся?

Хмельницкий страдающими глазами посмотрел на Кривоноса. Но в ту же минуту в них мелькнул упрямый и даже сердитый огонек. Кривонос понял, как тяжело отвечать Хмельницкому на этот, казалось бы, простой вопрос. И действительно, гетман долго молчал. Наконец он сказал:

— Придем в Збараж, там и решим... — А после паузы добавил: — Был бы король, не ломал бы я себе голову.

— Дался тебе этот король!

— Пустое говоришь, Максим: тогда я бы не оглядывался на соседей Польши, тогда бы я дразнил одного короля, а сейчас дразню целый сонм королей и царей. Хочешь добиться прав — подожди, пока изберут короля!.. С волками жить — по-волчьи выть.

— И огрызаться!

Хмельницкий повернулся в его сторону, долго смотрел в сердитые глаза Максима, наконец улыбнулся.

— Твоей ненависти хватило бы на троих.

— Могу одолжить, Богдан.

— Боюсь, чтоб глаза не затуманила.

— А ты тогда ухо к земле приложи. Она, как мать родная, посоветует... Смотри, скачет кто-то, не по-нашему одет.

Есаул с десятком казаков выехал вперед. Пока гетман приближался к спешившимся всадникам, они уже успели переговорить с казаками, и есаул доложил, что прибыли посланцы от пана Немирича. Идет с отрядом нам навстречу.

— Не понимаю, — сказал Хмельницкий, нахмурившись. — Если пан Немирич хочет воевать против меня, то зачем предупреждать? Что он воспитанный шляхтич — знаем и без этого!

— Пане гетман, пан Немирич просит разрешения пристать со своим отрядом к Запорожскому войску.

— Юрий Немирич? Киевский подкоморий? Высокородный шляхтич? — удивился Хмельницкий. — Но ведь это же магнат, да еще и католик. Удрал с Украины, а теперь...

— Пан Немирич, вашмость, — услужливо сказал Иван Выговский, — стал диссидентом, арианином, а ариане не признают святости папы. Католики называют их безбожниками и терпеть не могут. И пана Немирича не терпят. Он шляхтич из старинного русинского рода. Такой человек был бы полезен пану гетману.

Максим Кривонос вдруг стегнул своего коня плетью и сердито крикнул:

— Стой, дьявол! Так, может, Богдан, ты велишь и меня вернуть пану Немиричу, чтобы заслужить панскую ласку?

Гетман видел, как от слов Выговского изменилось лицо Кривоноса и как он ударил коня, хотя тот стоял смирно, однако сейчас Хмельницкий пытался разгадать, что кроется за этой затеей польской шляхты, какое новое коварство задумали они, а потому и ответил холодно:

— Не столь уж малы маетности у пана Немирича на Украине, чтобы ему гоняться за одним хлопом. Хорошо, что предупредил пан Немирич. Поехали!

Как-то в конце сентября, темной ночью, охрана выпустила через Краковские ворота отряд — не менее четырех тысяч жолнеров, собранных для обороны Львова. Впереди отряда ехали князь Вишневецкий и коронный подчаший Остророг. В карауле у ворот стояли, кроме жолнеров, также и горожане. Сегодня оба караульные были из цеха мясников. Их удивила эта ночная процессия.