Архивы Дрездена: Поле боя. Сочельник - Джим Батчер

– Такому… я никогда не учился.

– Значит, придется попотеть.

Проклятье.

Терпеть не могу, когда Кузнечик припирает меня к стенке.

– Попробую, – пообещал я.

– Меня это вполне устраивает, – сказала Зимняя Леди, провела по моей щеке прохладной ладонью и повернулась к выходу.

– Что, не останешься?

– До сих пор я не привела в порядок свои войска, – покачала головой она. – Сегодня надо забрать пополнение из Японии, Норвегии и Сибири. Вернусь утром, как раз к распаковке подарков.

– Отлично, – сказал я. Хотелось увидеть ее лицо, когда она возьмет в руки мой подарок – подвижную фигурку принцессы Леи. – Прошлым летом у тебя появилось немало врагов. Давай-ка поосторожнее, Молл.

Она ответила сверкающей улыбкой. Я бы сказал, что эта улыбка лучилась теплом, но врать не стану – слишком уж она вышла зубастая.

– Мне незачем опасаться, Гарри. Я делаю так, чтобы осторожничали другие.

– И все-таки…

– Я буду осторожна, – закатила глаза она.

– Ты будешь мертв![44] – хором выкрикнули мы оба и заухмылялись, как два придурка.

Мы снова обнялись по-быстрому, и Молли ушла.

После этого я стер улыбку с лица. Мыш, тихонько поскуливая, прильнул к моей ноге.

Шесть месяцев – маловато для стольких прощаний.

Какое-то время мой пес сидел рядом, а я смотрел на огонь и плакал. Но я устал от слез. Черт возьми, как же я от них устал.

Я поднял листок бумаги. Если убрать знаки после запятой, получалось простое число, означавшее стоимость медицинской помощи, оказанной десяткам тысяч людей. Плюс несколько тысяч похорон. Умом я понимал, что Молли права. Все могло быть хуже. Гораздо хуже.

Но душой я не видел ничего, кроме крови на асфальте, и чувствовал внутреннюю пустоту, которую в прошлом заполняли отношения с живыми тогда людьми.

Я встал и потихоньку пробрался в комнату для отдыха, где спали дети, в их числе – моя розовощекая дочь Мэгги. Совсем маленькая, в пределах нижних показателей по росту и весу в классе, но первое полугодие она окончила со средним баллом выше четверки. Я же не учился нигде, кроме школы, и даже не знаю, как он рассчитывается, этот средний балл, хотя примерно понимаю, что такое «балл» и что такое «средний».

Какое-то время я смотрел, как вздымается и опадает грудь моей дочери. Когда боль отступила, я глубоко вздохнул.

В прошлом, бывало, я разваливался на части. Мною овладевало безумие.

Но теперь я отец и впредь не могу позволить себе подобной роскоши. Слава богу.

Никакие поступки не способны изменить прошлое. Нельзя жить, постоянно оглядываясь назад, иначе будешь ходить по кругу до самой смерти.

Эта малышка – мое будущее.

Я кивнул. А затем вернулся к велосипеду.

Мыш очень мохнатый и очень верный, но в остальном чрезвычайно похож на ребенка. Еще примерно полчаса он оказывал мне героическую помощь, а затем просто завалился на бок и захрапел. Я улыбнулся. Он и так неплохо мне помог. С остальным как-нибудь разберусь.

Я выкинул из головы все, кроме насущной проблемы и предвкушения радости Мэгги. Потрескивал огонь. Я подбросил дровишек в камин. Где-то между грудью и желудком поселилось глубокое мирное тепло.

И тут я понял, почему Майкл не стал мне помогать.

Когда я наклеивал на велик дополнительные стикеры с изображением пулевых пробоин, огонь ярко вспыхнул и затрещал громче прежнего.

– Боже милосердный, а это еще что? – задумался я вслух.

Ответом мне был звук, который можно описать разве что как «бдыщ!», и камин выплюнул облако сажи, а потом…

А потом оказалось, что у него круглая физиономия. И круглое пузцо. Которое тряслось, когда он смеялся. Под всей этой кольчугой.

Крингл – рослый и дородный мужчина с длинными серебристыми волосами и великолепной снежно-белой бородой. В ту ночь на нем был кожаный охотничий костюм, кольчужная рубаха и роскошный малиновый тулуп с капюшоном, отороченный белым мехом. На плече он держал огромный мешок. И никакого меча на поясе не было.

Он взглянул на меня и издал низкий, рокочущий смешок.

– Привет, – тихо сказал я.

Крингл опустил глаза на собранный велосипед, присел, рассматривая его во всех подробностях, и со спокойным одобрением резюмировал:

– Собрано на совесть.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Но я не твой подданный. Да, иногда мы действовали заодно, но я тебе даже не друг. Поэтому, если ты пришел, чтобы вручить мне подарок, я не понимаю, зачем тебе это надо.

– Затем, – сказал Крингл, – что сегодня ночью я именно этим и занимаюсь. Вручаю подарки. – Он улыбнулся, и вокруг его голубых глаз появились морщинки. – И еще затем, что ты значишься в моем списке, дружок.

– Я попросил бы! – фыркнул я.

Пару секунд Крингл смотрел на меня, а затем подмигнул и сказал:

– Ну давай, еще разок назови Криса Крингла лжецом. Тем более в сочельник.

– Я… – начал я, но что-то подсказало мне, что молчание – золото, а велосипед еще не полностью готов.

Поэтому я продолжил прикреплять наклейки.

– Вот и умница, – похвалил Крингл. – Ах да. Я принес тебе подарок.

– Только не говори, что у Мэгги теперь есть пони, – попросил я. – Их же годами надо к туалету приучать.

Запрокинув голову, Крингл расхохотался. А когда он смеется, попробуй удержись от улыбки. Зато по окончании смеха можно скроить угрюмую физиономию. Что я и сделал.

– Нет. Это подарок не для Мэгги. – Крингл стал рыться в мешке, жизнерадостно бормоча что-то себе под нос.

Не успел я глазом моргнуть, как он достал маленький сверток кубической формы, упакованный в оберточную бумагу, на которой – будь я проклят – красовалась улыбчивая физиономия Микки-Мауса, вплетенная в красно-зеленый орнамент. И еще наклейка. На ней значилось: «КОМУ: ГАРРИ. ОТ КОГО: САНТА-КЛАУС».

Сверток был теплый.

Я рассмотрел его, затем взглянул на Крингла. Тот снова хохотнул и указал на сверток:

– Открывай, дружок.

Я послушался.

А внутри…

Оказалась…

Белая кофейная кружка из тех, что продаются в магазинах товаров для хобби.

На ней – алые буквы, детсадовские пиктограммы малыша, толком не понимающего, что означают все эти черточки, и они складывались в слова: «ЛУТШИЙ ПАПА ВМИРЕ».

Почерк был мой.

А в чашке – светло-кофейная жидкость.

Тут с моими глазами что-то стряслось, и я перестал видеть что-либо, кроме бесформенного пламени в камине, и чашку видеть тоже перестал, но все же поднес ее к губам и отпил сладкого молока с капелькой кофе.

На секунду я почувствовал запах старого отцовского лосьона после бритья. На секунду я услышал его смех – такой оглушительный, что из папиных глаз, должно быть, катились слезы. На секунду я почувствовал у себя на плече его руку.

Я пил и пил из чашки, которую подарил отцу на наше