Хмельницкий. Книга третья - Иван Ле

— Зачем врешь, разбойник? Ведь Нечай уже несколько дней тому назад привел полк в Красное! Да и батюшку униата повесил, пся крев!

— Вот так новость, все-таки повесили униата, — словно удивляясь, произнес парень. — Царство небесное батюшке…

Ланцкоронский даже стонал от бессилия, неспособный преодолеть стойкость этих людей, стоящих перед ним как нерушимая стена. Он пробовал отводить пленников в сторону, шепотом допрашивал их, соблазнял золотом, угрожал. Но каждый раз вынужден был выслушивать о чем угодно, только не о Нечае. Будто этот полковник существовал лишь в воображении или в легендах.

— Мы с дорогой душой рассказали бы милостивому пану и больше, но у нас давно уже не пели о нем кобзари, — словно сожалел парень. — Сейчас такие заносы, учтите, пан, разве пробьется человек, хоть он и кобзарь…

— Казнить! — приказал гетман, стоявший в стороне.

Жолнеры, гусары, драгуны набросились на беззащитных крестьян…

27

Совсем стемнело, гетман торопился в село. Окровавленный снег стоял у него перед глазами. Не от этого ли и на сон теперь потянуло? Двуперстным крестом осенил чело.

Но в этот момент из лесу или просто из вечерней темноты выехал всадник, тащивший на веревке еще одного несчастного. Тот, спотыкаясь, вынужден был временами бежать, чтобы не тащиться за конем. К его счастью, снег был утоптан, а конь под всадником притомился.

Отважный казак с пленником на веревке привлек внимание гетмана. Сон как ветром сдуло, и он двинулся навстречу воину. Тот не спеша подъехал к лощине, но не спустился вниз, а остановился в отдалении от места расправы. Когда всадник увидел трупы на покрасневшем от крови снегу, в первое мгновение лицо его застыло. Но спустя минуту раздался его отчаянный вопль:

— Орина!.. Ах, проклятые ляхи!..

Казалось, и ветер утих и ослабел мороз. Этот крик словно ножом резанул слух людей, смерть которых на несколько минут задержал своим появлением казак.

— Явту-ух! — в один голос закричали крестьяне, протягивая свои руки к молодому Орпниному мужу.

Конь под казаком выскочил из снежной ямы, заржал и мчался прочь. Явтух дернул своего пленника за веревку, и когда тот упал, бросил ее. Следом за ним рванули через лощину драгуны и гусары. Они мчались гурьбой, мешая друг другу, а когда выбрались на бугор, увязли в глубоком снегу и остановились. Явтух, оставляя позади себя вихри снега, скрылся в густом лесу, окутанном вечерними сумерками.

К связанному подскочил поручик Скшетуский и камнем слетел с коня.

— Игноций! — застонал Скшетуский, поднимая своего жолнера. На голове у него зияла рана, а страх и затянутая на шее петля делали его похожим на мертвеца. Скшетуский освобождал шею гусара от петли, тормошил его.

— Цо то есть? — воскликнул, не выдержав, польный гетман.

— Мой Игноций, уважаемый пан гетман! Тен гусар, что я пану рассказывал о нем. Он был с Чаплинской…

Игноция оттирали снегом, из чьей-то баклаги вливали ему в рот вино, перевязывали рану на голове. А он лишь улыбался, как безумный.

— Ну что ты, Игноций? Говори, что случилось! Где пани Гелена, забрал ли у нее эту проклятую грамоту? Откуда такой позорный эскорт? — не унимался Скшетуский.

Гусар наконец пришел в себя, испуганно посмотрел на Скшетуского, даже пытался подняться.

— Прошу пана поручика… — с трудом произнес он.

— Тут его милость пан гетман.

— Тен грабитель… сломал мне шею веревкой, — сказал Игноций. — Как хищный зверь, набросился на меня из-за дерева и грамоту московского царя к Хмелю… Ой, прошу пана гетмана, Красное… скорее в Красное! Пани Гелена по моему наущению у шинкарки сегодня ночью будет праздновать с краснянами их заговенье… В одиннадцати хатах будет устроена пирушка для сотников Нечая. А сам он в Ворошиловке с этим разбойничьим сотником Шпаченко…

— На Красное! — что есть силы крикнул Калиновский.

Он выхватил саблю из ножен, вздыбил коня.

— Пану ротмистру Корецкому поручаю расправиться со Шпаченко в Ворошиловке. Получай, пан, селезня, сумей только ощипать его. Окружить Ворошиловку, чтобы ни одна душа не вырвалась оттуда… Пан Пясочинский со своим посполитым рушением окружит Красное вплоть до Брацлавской дороги, пану воеводе разрешаю ворваться в Красное. Надо воспользоваться возможностью нападения на пьяных и сонных гуляк. Но панну Чаплинскую взять живой и…

— Доставить мне…

— Пану Скшетускому сдать в руки! Легкая победа вдохновит рыцарей на дальнейшие подвиги… Нечая живого или мертвого доставить мне! На Красное, на Нечая!..

— На Красное! Нех жие шляхта! — эхом прокатилось над лесом.

28

Для Карпо темная ноченька — что родная матушка. Заходил в просторную поветь шинкарки, к своему рябому коню, в темноте ощупью проверял, есть ли у него корм. Несколько раз подходил к яслям, где стояли кони Гелены. С каким-то чувством мести, даже с наслаждением протягивал руки, чтобы обокрасть ее коней и подсыпать побольше овса своему рябому. Но, наталкиваясь на теплые и нежные подвижные губы коней, чувствовал угрызение совести. Ведь животные же, а не Гелена! Виновато поглаживал головы коней, словно просил у них прощения за свои намерения.

К трем оседланным коням полковника Нечая и его джур не подходил. Оперся спиной о соху повети и всматривался в затянутое тучами небо, потом, чтобы разогнать сон, запел:

Сокорила курка пивнэм,А дивчына куркою —Заклыкала, цилувалаПарубка… ципурою!

Прошелся к воротам. Хоть бы одна живая душа попалась во дворе или на площади. Кучера Гелены, джуры полковника, местные жители — все ушли в корчму. Молодухи хотят свести полковника Данила Нечая с паненкой Томиллой. Гелена тоже празднует заговенье в доме Кушнирихи.

— Не от большого ли ума! — вслух рассуждал Карпо. Только он, как неприкаянный, среди ночи томится в одиночестве, следя за Геленой.

Он подошел к раскрытым настежь воротам и оперся на тын, борясь с греховным искушением потолкаться среди людей в корчме. Отплевывался, чтобы как-то отогнать испытывающее его терпение искушение. Потом подсчитывал, сколько соседская сука щенков наплодила за девять лет…

Считал и внимательно прислушивался к ночной тишине. Почему-то пришли в голову слова Гелены, сказанные вчера в присутствии служанок:

— Пан Карпо служит мне так верно, что я непременно об этом скажу отцу. Сегодня же я велю шинкарке угостить его вечером самым лучшим вином.

— Но казак, Гелена, не пьет вина в походе, а я нахожусь на посту, — отказывался он.

— Не всю же ночь будешь на посту! Завтра мы поедем домой.

— Нет, Геленка, не годится казаку пить вино, когда он при оружии. Кабы твоя ласка, в Чигирине выпью, там и при гетмане выпил бы этот кубок!

Даже и сейчас ему стало не по себе, когда вспомнил об этом среди ночи. Карпо узнал о том, что и полковник Нечай согласился прийти на ужин к Кушнирихе. Гелена птичкой порхала по дому шинкарки. Она купила у виноделов одиннадцать бочонков водки и отдала сотникам, угощая их ради такого дела. Над хатами в Красном поднимался дым, запахло жареной говядиной и птицей.

«Э-эх, держись, Карпо, ты обязан заботиться о благополучии Богдана!..» — приказывал сам себе Карпо.

Приключение с Игноцием в Брацлаве не давало ему покоя, настораживало. Больше он его не видел, но после этого слишком веселой стала Гелена. Отчего бы это?.. О щепках он уже не думал, потянулся всем телом и посмотрел на взошедшую луну. Может, все-таки выпить с кучерами, попеть с людьми?..

Купол с высоким крестом на рубленой церковной звоннице чернеет на фоне темно-серого неба. Даже не заметно креста. Если бы он днем не видел эту звонницу, неизвестно за что бы принял сейчас это темное строение. За ней, прямо на горизонте, зажглись две звездочки. Очевидно, в замке зажгли свет. В замок мимо церкви тянулась широкая улица, обсаженная с обеих сторон столетними березами. От церкви начиналась дорога на Бар. За Красным она тянулась вдоль реки.

Карпо не видел ни улицы, ни той дороги, ни реки. Три явора потрескивали от мороза у него над головой. В казацких хатах в полночь погасли огни. Только время от времени слышались пьяные голоса, приглушенные ночью.

29

В корчме шинкарки Кушнирихи, словно соревнуясь, играли музыканты. Ставни в доме были старательно прикрыты. Но Карпо убеждался, что шинкарка затеяла веселье до самого утра. И поэтому он не удивился, когда услышал песни пьяных и музыку, доносившуюся из нескольких хат села. Красное провожало масленицу, готовясь справлять заговенье перед великим постом.

Карпа и двоих джур полковника Данила Нечая пригласили в корчму. Еще в сенях они почтительно сняли шапки и вошли в светлицу. Хотя и казаки, а не челядинцы, да и на службе они, как на посту. В комнате стояло облако дыма, музыканты играли «Конопельки терла з козаком», а полковник отплясывал вприсядку перед побледневшей паненкой Томиллой. Гелена, сидевшая за столом, подбадривала ее, уговаривала потанцевать, с полковником хотя бы из вежливости. Девушка стояла, принужденно улыбалась, и с ужасом следила за полковником. Из-под его красных сафьяновых сапог с железными подковками во все стороны разлетались щепки, выбитые из дубового пола, пыль столбом стояла вокруг, а его бархатный жупан и шаровары вздувались, словно поднимали полковника, подбрасывая чуть ли не до потолка.